Владимир Блюмкин с ассистентом вошли в приемное отделение. Владимир Борисович шатался и был непривычно бледен. Персонал настороженно уставился на высоких гостей, хотя, надо признать, Блюмкин был совсем не высок. Наконец, к ним подбежал какой-то мужчина, заговорил радостно и приветливо: «Рады приветствовать высоких... « Однако главный и совсем, как мы, к сожалению, выяснили, невысокий гость (к тому же, всего лишь главный начальник довольно захолустного и на отшибе города, — внесем сюда ясность с самого начала, как бы потом не забыть) вдруг пошатнулся, ухватил гостеприимного медика за рукав, и выпрямляясь, посмотрел, наконец, на стену, что была от него справа и которую прежде подобострастно заслонял ассистент: на ней размещались портреты лучших работников — бэст имплойиз — а в данном случае, радостно и победно улыбаясь, красовался

ВОЛК! Владимир Борисович испуганно вскрикнул.

(Стоп! Цурюк! Так нельзя. Надо же рассказать предысторию).

Итак, вчера, возвратившись поздно вечером с работы и направляясь в спальню, проходя мимо фехтовального зала...

(Мельком заметим, что самыми большими расходами жены Владимира Борисовича были расходы на фехтование: зал, драпировка-экипировка, и, главное, — выписанный из Парижа учитель фехтования мсье Шико, что, согласитесь, в наше время космических кубриковских полетов — сущие пустяки, на которые Владимир Борисович смотрел сквозь свои небольшие мозолистые пальцы. Правда, «французика», который на самом деле был здоровенным детиной Блюмкин слегка недолюбливал, — просто за явную нерусскость этого злостного приживалы, ему даже припоминались слова поэта, по всему видать, Пушкина: «Смеясь, он дерзко презирал Земли чужой язык и нравы», хотя француз на самом деле язык вовсе и не презирал, а, напротив, усердно изучал под руководством Надежды)

... и, проходя мимо зала, Борисович наткнулся на выбежавшую прямо на него супругу, и уже вовсю наклонился, чтобы поцеловать раскрасневшуюся и очень легко одетую Надежду Борисовну в щечку, как вдруг потерял равновесие и совершенно неописуемо упал. Благополучно отскочившая Борисовна воскликнула с огромным испугом: «Володенька! Что с тобой?!» Лежа на полу, Блюмкин простонал: «Наденька, душа моя, мне стало вдруг плохо... Всегда было хорошо, а тут вот поплохело». — «Ты слишком много работаешь», — возмущенно рассмеялась супруга. «Подожди, — дрыгнул ножкой Владимир Борисович, — Возьми там, в кармане, бумажник. Премию выдали. За ударный труд. Надо выслать немного денег... « — — «Мишеньке! В Майами!» — моментально откликнулась Надежда. Она давно уже не интересовалась, от кого и за какие такие заслуги получена очередная ударная премия, вовсю отдаваясь лишь магии цифр. «Нет, — живо перебил любивший во всем справедливость Володенька. — Ксюшке. Лондон город дорогой, ей нужнее там».

Вытащив с трудом бумажник и осматривая пачку купюр, Надежда процедила: «Что же так мало?» Володенька, даже лежа на животе, самим затылком видел, как она покачала головой и презрительно скривилась. «Это после налогов и пожертвований», — парировал он, в душе осуждая наметившуюся неучтивость и неблагодарность супруги. «Налоги пускай дураки платят. Не нервируй меня!» — зашептала Наденька жарко. «Хорошо. С мнением большинства согласен», — примирительно пробурчал Блюмкин... «Пожертвования!» — переходя к следующему пункту, фыркнула она, и его прошиб холодный пот. «Володя, милый, сколько можно жертвовать всего себя делу и людям, да еще заниматься благотворительностью?! О себе, о нас бы подумал!» Он и подумал, вернее сказать, вспомнил жертву своей благотворительности, — премиленькую и — не сравнить с женой — усердную, большую в своем ремесле мастерицу.

«Не говори глупостей, — ответствовал Блюмкин между тем крайне ответственно, — Люди — это главное. Что мы такое без людей? Прекратим глупый спор. Займемся делом». — — «Без раскачки?» — полюбопытствовала супруга, раскачиваясь в кресле, куда успела заскочить после осмотра премии. «Ааа... Наденька, Наденька, — простонал Владимир, — Мне правда очень-очень плохо». — — «Вызвать неотложку?» — вскочила, вздохнув, Надежда. «Нет! Не дергайся». — — «Почему нет, — легко бухнувшись опять в кресло, возразила Борисовна, — Пусть пришлют спецбригаду с опахалами, как положено. Ведь тебе же плохо!» Она проникалась к мужу все большим сочувствием, на глаза её все более наворачивались навороченные слезы. «Нет-нет, не надо, просто помоги мне подняться, любимая, — бормотал Блюмкин. — В кровать, в кровать, в Москву, в Москву. А завтра схожу себе сам в больницу. Завтра...»

Вот что, собственно, произошло накануне...

А сегодня они с ассистентом запросто приехали в больницу, вошли по-свойски в приемное отделение, а там — этот — ВОЛК! Это как же понимать?!

Блюмкин косился на пресловутого лучшего работника со скрытый страхом, и очень аккуратно и последовательно пятился к выходу. «Да не бойтесь, Владим Борисыч... « — заблажил гостеприимный, как его окрестил Борисович, медицинщик чересчур для своего чина фамильярно. «Сейчас еще, сволочь, скажет, что волк не кусается, и дико заржет, — подумал сердито, — И что за идиоты у них приёмкой занимаются? Где тут хоть какая-то человечность? Волчары!»

«... Не бойтесь, это наш лучший специалист, местное светило!» — — «А почему у светилы вся морда серая?» — вырвалось у Блюмкина. Медик обернулся в сторону приемного отделения, после чего очень радостно и охотно захохотал. (Правда, он чуть было не ответил шуткой на шутку, — не сморозил пушкинской строкой: «Да из лесу вышел. Был сильный мороз», но поостерегся, потому как не знал, стоит ли упоминать про лес, и не будет ли то каким-то неведомым непонятно-на-что намеком...) Остальной персонал, а также попавшиеся под руку посетители и пациенты тоже весело и старательно засмеялись, захохотали. «Хо-хо-хо, морда серая», — громыхал какой-то почтенный доктор практически в свой стетоскоп, затем забросил головку стетоскопа себе за плечо, чтобы ничто не мешало ему всласть похохотать, раз уж предоставился ниспосланный свыше случай. «Ха-ха-ха», — смеялись в унисон интеллигентного и прилежного вида старушонка из второго приемного окошка и разбитная девица из первого, при этом они бросали друг на дружку оценивающие ревнивые взгляды, как это случается между женщинами. «Хи-хи-хи» — слабо откликался кто-то, едва оторвав от носилок голову, — судя по всему, какой-то пациент при смерти. Всех обуял небывалый — вот просто-таки небывалый — восторг!

«Владим Борисыч, — отхохотав своё, продолжил медицинщик. — Он у нас действительно лучший специалист и делает всё по высшему разряду, а сам-то, представьте, из простых санитаров!» (Хотя здесь ему очень хотелось подчеркнуть, что Волк вышел вовсе и не из лесу, но сметливый медик и тут себя на всякий случай одернул). «И чем же этот ваш местный светильник и экс-санитар так хорош?» — боязливо поглядывая на Волка, пробормотал Блюмкин. специально для bеstwеаpоn.ru Ну тут, понятно, все прямо-таки грохнули от хохота, — даже и те, кто до поры недостаточно внятно смеялись. Хохоча, и с трудом отрываясь от этого занятия, услужливый медик пытался перечислять достоинства ведущего специалиста: вежливый, скромный в общении, въедливый по мелочам и по-крупному, абсолютно преданный своему делу человек, пардон, волк, и — никаких жалоб за все эти годы, представляете! — ни одной. «И у него такая приятная открытая улыбка», — смеясь, совершенно некстати вставил свои пять центов блюмкиновский ассистент, и Волк с портрета, казалось, благодарно ему кивнул и признательно прищелкнул зубами.

«Эээ... Ни одной?!» — ответственно пятясь к выходу, простонал Владимир Борисович, и, не сдерживаясь уже, с воплем выскочил из больницы.

... Они стояли подле автомобиля, Блюмкин дышал тяжело и со зверской оттяжкой, водитель испуганно на него поглядывал. Наконец подошел помощник, он старательно делал вид, что ничего такого особенного и не случилось. Владимир Борисович глянул на шофера; тот залез

в машину, включил музыку. «Ты куда меня привез, подлец», — улыбнувшись застекленному водителю, зловеще прошептал Блюмкин. «Жив еще... Волчара», — подумал ассистент, по спине его поползли мурашки. «Владимир Борисович, лучшая больница города... « — начал оправдываться он перед человеком, который никогда в своем городе не лечился. «Лучшая? — взмахнув ручками, деланно удивлялся Блюмкин, старательно выпячивая пузико и иронию. — Зачем мне лучшая? Вези в не лучшую, в нормальную советскую вези! В НОРМАЛЬНУЮ, понял?!» Мурашки, расползавшиеся по спине, теперь остановились и впились в надушенную парфюмерией спину: «Ой! Виноват... Хорошо, ноу проблем, господин мэр! Правильное решение!» — возвращался тот к своей плутовато-подобострастной манере. Они сели в машину, ассистент деловито скомандовал шоферу: «Во вторую городскую». Тот ответил непонимающим взглядом, завел машину. Да и то сказать: в разоренном Блюмкиным и его стаей городе хороших больниц уже не было. И вообще практически ничего путного не осталось. Почти. И не удивительно.

... К больнице Владимир Борисович направился шагом решительным, вырвавшись вперед, но чем ближе подходил он к обшарпанному зданию, тем более замедлялся шаг, и, в результате, буквально возле двери, помощник нагнал его, перегнал, и, улыбнувшись, почтительно открыл дверь. Слегка прокашлявшись, приосанившись, Блюмкин зашел в лечебное учреждение. Юркнувший вслед за ним ассистент привычно засеменил по правую руку от начальства. В приемном покое Владимир Борисович опасливо покосился в сторону помощника. А тот по такому случаю отскочил в сторону, чтобы избежать искривления прямолинейности взглядов начальства... Сердце, блюмкнув, на мгновение замерло. Ведь со стены радостно и победно скалился

ВОЛК! И не один, а целых два!

Они благосклонили серые морды и приветственно сверкали клыками. «Рады приветствовать высоких... — кинулся к вошедшим кто-то после недолгого замешательства, и, как казалось, чуть ли не наперерез, отчего Блюмкин затрясся и едва не закрутился волчком, — Гостей!» Это была женщина, разбитная медичка в люминисцирующем халате, которая уже подлетела к высоким и преданно смотрела на них снизу вверх, — она оказалась совсем карликового роста. «Да не бойтесь, это же лучшие специалисты, светила нашего тусклого небосклона!... — выкрикнула она, энергично подпрыгнув. Волки усмехнулись и самым непочтительнейшим макаром облизались. Тут у Владимира Борисовича всё потускнело и поплыло перед глазами, и приемный покой стал покрываться, покрываться, да и покрылся сизым болотным туманом. Голос люминисцентно-халатной пигалицы доносился, казалось, с разных сторон, как если бы она, бодро выкрикнув фразу, часть фразы, слово, часть слова, ныряла опять в свое болото, но только лишь для, чтобы сверкнуть из совершенно иного угла, а в промежутках её речи смеялись, ухали, завывали — сменяясь и тоже совершенно вовсю куралеся — какие-то кикиморы, лешие, вообще черт знает кто. «Вежливые. Ыух! — доносилось откуда-то слева, — Скромные в общении. Ха-хо, — звенело сзади, — Въедливые по мелочам и по-крупному. Ууу, — многозначительно гудело справа, — Абсолютно... Бульк... Преданные... Плюх... Своему делу... Блюм... Люди!»

«Волки!» — машинально поправил Блюмкин, и, взвыв, выскочил из больницы.

... Прибежав домой — сердце у него жутко трепыхалось — и оттолкнув от ворот ограды водителя, а от входной двери — вытоптавшего на асфальте свою тропинку ассистента, Владимир Борисович заскочил внутрь, закрыв засов. (Надо отметить, прервав стремительность событий, что в данном архитектурном плане великий человек придерживался принципа: «Все, что создано народом, должно быть надежно от него защищено», и потому держал на дверях исключительной тяжести амбарные замки и засовы, а снаружи — взвод военизированной охраны).

Устремляясь в спальню, пробегая мимо фехтовального зала и уклоняясь от подставленной ему щечки, Блюмкин забежал внутрь — теперь уже спальни — закрыв («Шшшурх! «) за собою засов. Прислонившись к двери, только теперь позволил он себе чуть расслабиться и сейчас съезжал по поверхности двери вниз на пол, подергиваясь от каких-то конвульсий. В дверь затарабанили. «Кто там?» — жалким голосом почти риторически спросил Владимир Борисович. «Кто, кто... Твоя верная жена... Да открой же, идиот!» — взвизгнула из-за двери Наденька...

«Что случилось, любимый», — ворковала она, заскочив в спальню и залетев в кресло, где теперь беспокойно раскачивалась, проверяя заодно состояние счетов. Заботливо и местами тревожно глянув на Блюмкина, Надежда всплеснула руками: «Что с тобой? Да на тебе лица нет!» — — «Надя, Надежда, — задыхаясь, рыдал городской управитель, — Они... Они там... Да они... « — — «Кто? Где? Почему? Прекрати истерику! — крикнула она, оторвавшись от компьютера, совершенно встревоженным голосом. — Люди тебя жутко любят, прекрати оникать!» — — «Люди, Надя?! Какие люди?! Волки! Сплошные волки кругом! Они меня ненавидят, смерти моей желают. Сожрать хотят. Мне бежать, нам бежать нужно, Надька!»