Кто хотел продолжения переводов "Монастырских рассказов"? Продолжение следует!)) Сейчас седьмая глава.

*****

В этот момент рассказа Эмили я заметил сильное волнение, возникшее среди молодых дам нашей аудитории.

Например, Адель стояла на коленях, поместив голову между бедер настоятельницы; что она там делала, я точно не видел. Сама Эмили сидела, широко раскинув ноги, с совершенно беззаботным видом, а Луиза возилась со своими тайными частями тела.

— Я думаю, Эмили, любовь моя, тебе лучше немного остановиться, потому что я вижу, что рассказ о твоих восхитительных приключениях с красивым молодым пажом и последовавшей за этим утрате девственности произвел свое обычное действие на умы и тела присутствующих молодых леди, — очень чувственно заметила моя тетушка.

Я не знаю, какое впечатление это произвело на умы молодых леди, но я знаю, какое впечатление это произвело на мужской орган одного молодого джентльмена. Несмотря на все мои предыдущие усилия, мой орган начал гордо поднимать свою рубиновую головку, как бы выискивая вокруг себя новую жертву. А это, как помнит читатель, оказалось не очень легкой задачей, так как я уже трахал госпожу аббатису и всех девушек в комнате, кроме Адели, но поскольку у меня на коленях сидела Агнес, то мне не пришлось долго искать необходимое пристанище. Ах, когда на стороне человека молодость и здоровье, какой же у него выбор наслаждений! Как быстро ему становится понятен курс его действий! И как часто он может повторять свои наслаждения, и с какой безнаказанностью! Но достаточно морализаторства — когда я захотел высказать свои похотливые намерения, и переложить обнаженную попку Агнес на свои колени, она, краснея, прошептала мне на ухо: «Дорогой Огюст, мне так больно. Боюсь, что сегодня я больше не смогу выносить твоих любовных объятий». На что я возразил, что лучше бы я поимел ее, чем кого-либо другого, но мои животные страсти достигли такой высоты, что мне действительно необходимо утолить жар и лихорадку своего чудовищного члена в жаркой киске какой-нибудь девушки. Я сказал ей также, что попользовал всех девушек, находящихся тут, кроме Адель, но она, как я имел основания полагать, была оставлена моей тетей для ее собственных противоестественных целей. Однако все мои подозрения Агнес объявила сущей ерундой.

Тем временем моя тетя, которая что-то шептала Адель, окликнула нас и потребовала объяснить, о чем мы, молодые люди, разговариваем.

— Ну в самом деле, Огюст, — сказала она, — мы все очень ревнуем Агнес. Ты монополизировал ее на протяжении последнего получаса. Она сидела, как я вижу, своим обнаженным задком на твоих голых коленях, и только стены монастыря Сен-Клер знают, что ты мог сделать с ней на глазах у всех нас, — произнесено все это было очень добродушно, но с явным оттенком ревности.

Я ответил, что ни ей, ни другим очаровательным девушкам, сидящим вокруг нас, ни в малейшей степени не стоит ревновать, потому что, как бы ни была моя добрая воля, мой милый мужской дружок (на котором сидела Агнес, целуя меня) чувствовал сейчас себя очень уставшим, к тому же я слишком уважал всех очаровательных девушек, чтобы всаживать свое пульсирующее оружие в их нежные дырочки тогда, когда они болеют и истекают кровью.

Конечно, это было не совсем правдой, и я опасался, что если бы в комнате не было никакой другой девушки или женщины, кроме Агнес, ей в любом случае пришлось бы пострадать, либо спереди, либо сзади, вне зависимости от того, болит у нее или не болит.

Как бы то ни было, все очень хорошо приняли мою вежливую речь. Особенно громко меня хвалила Адель, которая считала, что я совершенно прав: ни одну молодую девушку нельзя трахать больше одного раза, по крайней мере, в ее первый день. Но хитрая девчонка прекрасно знала, что я вначале провел ночь с госпожой настоятельницей, потом утром я поимел Эмили и впоследствии еще похитил девственность у Луизы и Агнес, поэтому вполне естественно, что она думала и надеялась, что вскоре настанет и ее черед. И я нисколько не сомневаюсь, что именно это она и высказала в том разговоре шепотом, который, как я уже упоминал, состоялся между ней и госпожой настоятельницей.

Наконец, моя тетя поднялась с дивана и сказала Адель:

— Любовь моя, не расстраивайся, ты получишь это! Я хочу, чтобы ты меня оттрахала искусственным фаллосом, поскольку, в отличие от любой другой молодой леди, ты обладаешь в этом деле определенным опытом. И в то же самое время тебя будет трахать наш дорогой Огюст — я знаю, как устроить все так, чтобы его любовная работа над тобой, пока ты будешь держать искусственный орган во мне, придавал тебе дополнительный импульс. Тем самым я смогу сполна воспользоваться тем удовольствием, которое передастся мне через вторые руки.

— О, это будет так восхитительно! — воскликнула Адель, убегая за необходимым инструментом.

Тем временем моя тетя принялась медленно снимать свой хитон и нижние юбки, оставшись в одной нижней сорочке и чулках, а после спокойно приступила к осмотру своей сочной, покрытой восхитительной шерсткой, киски, чуть раздвинув губки и вставляя в нее палец. Она медленно двигала им вперед и назад, то погружая его вглубь до костяшек пальцев, то затем вынимая его почти полностью и просто щекоча сладкий бугорок плоти, который выпирал на входе ее норки. Полагаю, что она нашла все удовлетворительным, поскольку я был совершенно уверен в одном, — я не мог причинить ей никакого вреда, как это сделал с остальными молодыми леди. Что же касается меня самого, то я тоже готовился к священнодействию, сняв свое шелковое платье и юбки с оборками, которые будут мешать моим предполагаемым движениям, и в этом мне любезно помогла Агнес, значительно сгладив мою неловкость. Так что, когда Адель вернулась в комнату совершенно обнаженная и с прикрепленным к своей талии искусственным фаллосом, моя тетя была в полной готовности принять и ее, и меня всех вместе.

— Ох, ты правильно сделал, что разделся, — пробормотала тетя. — Огюст, твои чулки очень хорошо контрастируют с ее кремовой кожей, не правда ли? И я надеюсь, милочка, что твой искусственный инструмент прикреплен как надо, чтобы не помешать ему войти в тебя сзади. Наклонись, слегка раздвинь бедра, чтобы наш красавец-самозванец мог своими глазами увидеть, что вход для него свободен, а я тем временем приму самое подходящее положение — ты будешь удовлетворять меня, а мой племянник, со своими длинными ногами и стоячим членом, будет, я уверена, хорошо обрабатывать тебя сзади.

Поняв этот намек, я опустился на колени и раздвинул ее ягодицы, чтобы лучше рассмотреть свой путь к ее узкой пещерке.

Фаллос был хорошо привязан к ее животу, дорога к ее любовному гнездышку была свободна, и я потянулся к нему, приоткрыв губки. Они были гладкими и влажными, а внутренние складки напоминали розовую и блестящую раковину. Тем временем моя тетушка с помощью Эмили легла на стол так, что ее задок находился прямо с краю. Когда Адель приблизилась к ней, она закинула ноги на плечи молодой девушки, и та немедленно двинула свои бедра вперед, присунув стержень с головкой из слоновой кости в предназначенное ему лоно. Я же, со своей стороны, сначала слегка обработал языком то святилище, в которое собирался вторгнуться, облизывая все вокруг и внутри улыбающихся мне губок, а затем ввел туда пылающую головку своего члена. Оказалось, что положение, которое Адель занимала по отношению к моей тетушке, было просто замечательным для того, чтобы я мог проникнуть в самые сокровенные части прекрасной круглозадой послушницы.

Более того, я жаждал и получал дополнительное удовольствие, любуясь изящно изогнутыми ногами и зрелой грудью моей тети, не говоря уже о чувственном наслаждении, которое отражалось на ее лице, когда Адель начала разогревать ее своей работой, чему, несомненно, дополнительно способствовали энергичные толчки и погружения, которые я сообщал ее телу сзади. Я должен здесь упомянуть, что когда я в третий раз глубоко погрузился в ее широко раскрытую и темпераментную киску, она слегка вскрикнула, но единственное сочувственное восклицание, которое она услышала, донеслось из уст моей тети:

— Раздвинь свои бедра пошире, моя милая! Не обращай внимания на ее крики, Огюст! Она не девочка, я лишила ее девственности! Трахни ее хорошенько, дорога достаточно свободна!

Услышав это, я начал жестко таранить ее, протягивая свои цепкие руки и лаская ими ее колышущиеся груди.

И как раз в тот момент, когда леди Агата была доведена до крайнего экстаза и ей уже требовалось лишь два или три последних сильных толчка и впрыскивание теплого крема из искусственного фаллоса, мадемуазель Адель оказалась в точно таком же затруднительном положении! Я заметил это по тому, как она начала задыхаться, яростно вертеть задком, выкрикивать мое имя с каждым проявлением ласки и, казалось, совершенно забыла о распахнутой перед ней киске своей настоятельницы. И все это произошло потому, что она чувствовала восторженное воздействие моего великолепного члена позади себя, с упрямой регулярностью врывающегося в ее пещерку любви. Все это время моя тетя восклицала: «Дави сильнее, Адель, сильнее, глупая девчонка, дай мне молока!» — но было уже слишком поздно. Я почувствовал, что Адель беспомощно сбилась с ритма, но для нее это было хорошо, потому что я, хотя и был на грани того, чтобы взорваться внутри нее, все еще сохранял присутствие духа.

Я уже чувствовал, как ее теплый поток любви изливается наружу и увлажняет мой член до самых корней, буквально пропитывая волосы. Я понял, что нельзя терять ни минуты, поэтому крепко схватил ее в объятия, сделал два или три мощных толчка, чтобы заставить фаллос войти в живот моей тети как можно глубже, а затем, взяв в руки упругие шарики инструмента, нажал и произвел требуемое излияние, к великому удовлетворению госпожи аббатисы.

— Как это мило, — пробормотала она. — Я уж боялась, что пропущу это! — и опустилась на подушку в мечтательном состоянии наслаждения.

Что касается меня, то я крепко держал мою прекрасную подругу в своих объятиях, и в одну секунду почувствовал, как мой член расширяется до предела, и снабдил ее таким щедрым запасом того, что я могу назвать «эфирным маслом», что оно действительно переполнило ее щедрую норку и потекло вниз по ее белым бедрам, ярко выделяясь на фоне алых чулок, к огромному восторгу трех оставшихся девушек, — Эмили, Агнес и Луизы, — которые ни в коем случае не оставались равнодушными или даже праздными наблюдателями этой маленькой драмы.

В самом начале действия я слышал, как Эмили сказала Луизе:

— Дорогая, сходи и принеси мне свечу, очень большую. Неважно, зажжена она в святилище или нет, просто принеси ее сюда. — И Луиза убежала прочь.

Вернувшись, она застала Эмили на диване, который недавно занимала моя тетя, с задранными нижними юбками, одна длинная нога свешивалась со спинки дивана, а другая покоилась на полу. Конечно, разоблачение девушки было настолько полным, насколько только можно было желать, — ее розовая маленькая киска под щедрой соломенной крышей была полностью открыта моему голодному взору и потому привлекала любой мой взгляд, который я мог оторвать от своих непосредственных дел.

Когда Луиза появилась с огромной свечой, Эмили велела ей вставить ее в свое зияющее отверстие. Луиза, разгоряченная действом, разыгравшимся на главной сцене, а может и благодарными воспоминаниями о моих услугах, оказанными ей, не замедлила воспользоваться этим. Она засунула свечу глубоко в Эмили, по крайней мере настолько, насколько считала это безопасным, а затем начала работать с ней с видом опытного практикующего врача. Но что же все это время делала бедняжка Агнес?

Я полагаю, что эта чрезвычайно очаровательная и добродетельная молодая леди уже сожалела о том, что она когда-либо ссылалась на свою болезненность как на оправдание того, что ее еще не пользовали. Преданность, которую она выказывала по отношению к моей скромной персоне, навела меня на мысль, что она не очень бы и жалела о том, окажись она на месте Адель, с ее больной киской и всем прочим.

Ибо в разгар самого действа она опустилась на колени возле меня, и не только несколько раз поцеловала мои обнаженные крепкие ягодицы, но и уделила повышенное внимание моему члену. Она целовала и облизывала его так, что это подняло бы член даже у самого беспомощного мужчины на свете. Когда я выходил из жадного любовного вместилища Адель, она скользила языком по стволу и яйцам и даже заглатывала головку, и как только я вставлял его обратно, Агнес возвращалась к тому месту, которое оставалось открытым ее трепещущему языку. Конечно, основной выигрыш от всего происходящего получила Адель, хотя по окончании акта и Агнес насладилась изливанием моего теплого семени на свое хорошенькое личико.

Во всяком случае, она оказалась единственным человеком среди нас, у которого хватило ума и энергии что-то сделать после окончания нашей любовной драмы. Я в изнеможении откинулся в мягкое кресло, леди Агата осталась на столе, Адель опустилась на тахту, а Эмили и Луиза лежали рядом на диване, обнявшись и прижимаясь друг к другу губами. Свеча все еще торчала между бедер Эмили, а растаявший воск смешался с ее собственными выделениями. Конечно, это была интересная группа — любой художник или скульптор мог бы безрезультатно обшарить весь мир в поисках более великолепных конечностей или более изящных форм, а любой распутник пришел бы в неимоверное возбуждение при виде белых ягодиц, пушистых кисок, округлых бедер, крепких грудей и пламенеющих сосков, выставленных напоказ без всякого притворства или сокрытия.

Эффект от этой демонстрации усиливался атмосферой сладострастной истомы и полной отрешенности, которая овладела всеми нами. Единственным исключением и была Агнес. Она явно считала, что надо что-то предпринять, чтобы сохранить видимость приличий, и прежде всего обратила свое внимание на меня. Я с благодарностью воспринял ее доброту, с которой она тщательно и нежно вытирала мой член своим носовым платком. Затем она надела мне через голову мое платье и хорошенько застегнула его, так что я почувствовал себя вполне комфортно, а после того, как подошел к буфету и налил себе бокал шампанского, окреп еще больше.

Агнес оттащила Луизу от Эмили, одновременно убирая свечу и расправляя ее нижние юбки, чтобы та выглядела вполне прилично, и попросила ее накинуть на Адель какую-нибудь накидку или свободное платье. Затем она обратила свое внимание на свою настоятельницу, которая, будучи хорошо знакома с подобными любовными атаками, сумела сохранить свою одежду не в таком плачевном состоянии, но все равно горячо поблагодарила Агнес за то, что та обтерла ей киску и принесла бокал вина. Тетушка принялась с ее помощью одеваться и, к моему удивлению и восхищению, через несколько минут выглядела так, как ни в чем не бывало.

Когда порядок был частично восстановлен, настоятельница заметила:

— Надеюсь, Эмили, ты не слишком устала, чтобы продолжать свой рассказ? Ах ты, развратная девчонка! — внезапно воскликнула она, едва сдерживая смех. — Опять эта свеча! Я думаю, что ты когда-нибудь до смерти напугаешь сама себя, если не будешь осторожна.

— Прошу прощения, мадам, — томно ответила Эмили. — Но в этот раз за меня всю работу проделала Луиза, и проделала очень хорошо. И когда она немного оправится от своего насилия, я сделаю для нее то же самое.

— Все это прекрасно, — ответила леди Агата, — но поскольку Луиза взяла свечу, и как я вижу, одну из самых больших и лучших в монастыре — хвала Всевышнему, что она не сломалась из-за ваших движений и извиваний! — то ей лучше пойти и поставить ее на свое место, и зажечь ее снова, а ты можешь продолжать свой рассказ.

Но как раз в тот момент, когда Эмили собиралась продолжить повествование, дверь отворилась, и в комнату вошли отец Юстас и мадам Д'Эрмонвиль, вернее сказать, мои отец и мать.

Только благодаря присутствию духа Агнес комната и ее обитатели оказались лучше готовы к приему посетителей, чем десять минут назад, но все же в комнате царил некоторый беспорядок. Определенно, юные леди выглядели слегка растрепанными, их платья, хоть они и были разглажены, едва ли можно было назвать опрятными. У Агнес и Луизы раскраснелись щеки и блестели глаза, а все потому, что их желание не было удовлетворено, в то время как у Адель и Эмили проявлялась бледность, а глаза выглядели уставшими. Безошибочная атмосфера похотливой чувственности довлела над всеми четверыми. Что касается меня, то я старался выглядеть как можно более беззаботным, и сидел, обняв одной рукой за талию Агнес, чья голова покоилась на моем плече. Полагаю, что со стороны мы являли картину двух нежных молодых девушек.

По-видимому, отец Юстас решил подыграть этому фарсу и подошел ко мне, положив руку мне на голову.

— Я радуюсь, дочь моя, что ты выбрала себе в спутницы такую святую и добродетельную женщину, как сестра Агнес! Пусть ваша дружба будет тесной и продолжительной.

Я очень добросовестно заверил его, что наша дружба действительно будет очень близкой и интимной, и еще больше приобнял Агнес за талию, которая прекрасно поняла значение происходящего.

Тем временем госпожа Д'Эрмонвиль, поздоровавшись с сестрой, сообщила, что они с отцом Юстасом прогуливались по саду и, почувствовав голод и усталость, вернулись к обеду.

— Но я вижу, — сказала она, — что мы опоздали, поскольку обед перенесен со стола в буфет.

Аббатиса уже собиралась сказать, что обед так и не был накрыт, но, к счастью, вовремя остановилась, услышав следующее замечание моей матери:

— Но тебе нужно быть осторожной, Агата. Не позволяй неосмотрительным людям проливать топленое масло на твой красивый стол. Гляньте-ка сюда! — и она указала на то самое место на краю стола, где покоился задок ее сестры, и который был покрыт обильными любовными выделениями, не замеченными во время общего переполоха и уборки. Услышав такой намек, тетя сохранила невозмутимый вид, заметив лишь, что конечно же это небрежность, но она думала, что это просто молоко. Она попросила Адель вытереть пятно и пригласила сестру и отца Юстаса немного освежиться. Они с радостью приняли это предложение, особенно святой отец, который ел и пил так, как будто намеревался восстановить всю свою растраченную энергию.

Пока они ели, мадам спросила сестру, как они провели время и как я себя вел, на что настоятельница ответила, что я вел себя превосходно (сделав на этом слове чуть большее ударение) и внушил и ей и всем молодым леди самое высокое мнение о себе. Что же касается их развлечений, то Эмили рассказывала им короткую историю о своих приключениях в юности, которые, несомненно, были мирскими и даже довольно распутными, но, конечно же, несли в себе глубокую мораль, поскольку именно они побудили ее искать уединения под сенью монастыря.

Как только наши досточтимые гости закончили обедать, она предложила продолжить эту историю. Когда же Эмили высказала мнение, что такое глупое маленькое повествование едва ли годится для развлечения таких гостей, как мадам Д'Эрмонвиль и отец Юстас, тот быстро ответил, что ему нравится слушать всяческие истории, хорошие или плохие, чистые или грязные. На самом деле он предпочитал последние, поскольку они давали ему возможность наложить на рассказчицу соответствующую епитимью, если он считал это необходимым. Тут он взглянул на Эмили, которая от этого взгляда засмеялась и покраснела.

— Ты должна понять, дочь моя, — сказал красивый монах, обращаясь ко мне, — что мы, священники, можем делать — конечно, без греха! — все, что захотим, при условии, что нами будут двигать исключительно благие намерения.

На это я ответил, что нисколько в этом не сомневаюсь, а моя матушка, повернувшись к тете, со смехом сказала:

— Интересно, были ли у него сейчас добрые намерения в саду?

— Расскажите нам все об этом, Генриетта! — воскликнула леди Агата.

— Ну, мне так неудобно от стыда, — ответила мадам, — но так оно и случилось: сегодня утром я в одиночестве прогуливалась по саду, когда ко мне присоединился его преподобие, который после нескольких банальных замечаний указал мне, что я так не исповедовалась ему в последнее время, и добавил, что уединенная беседка на южной стороне сада станет очень подходящей исповедальней. Я отчасти догадывалась, что это означает, и, как и предполагала, очень скоро обнаружила, что первейшая обязанность исповедника, по-видимому, состоит в том, чтобы запускать руку под нижнее белье кающейся, а затем этой кающейся раздвигать пошире ноги. И сейчас, поскольку я разговариваю с опытными молодыми дамами, и мне нет нужды стесняться, то могу сообщить, что я получила полнейшее отпущение грехов, лежа на спине с широко раскрытыми бедрами, в виде самого энергичного траха, и была удостоена обильного окропления тем, что я могу назвать «святым маслом». И в самом деле, когда я села обедать, мой живот был наполовину полон этой жидкостью. Могу сказать, я не очень возражала против этого, да и вообще мне это очень даже понравилось.

— Ну, конечно, — решительно перебил ее отец Юстас.

— Когда же мы после этого продолжили прогулку по саду, собирая и поедая отборные фрукты, нам повстречалась монахиня, — очень красивая женщина, однако очень бледная лицом. К ней мой спутник обратился как к сестре Элен, спросив ее, хорошо ли она себя чувствует после родов.

— Это была Элен, без всяких сомнений, — ответила тетя. — Причины, по которым она попала в нашу святую семью, никому не ведомы, кроме нее самой, однако никого это интересует. Ребенок родился мертвым, она быстро оправилась, и я думаю, что она снова готова к актам любви.

— Действительно! — воскликнула моя мать. — Вот послушайте меня! После небольшой приятной беседы, к которой я присоединилась, обнаружив, что сестра Элен весьма благовоспитанная особа, дорогой Юстас спросил ее, очистилась ли она после родов. С некоторым удивлением она ответила: «Нет», — после чего он сказал, что ей совершенно необходимо немедленно пройти этот обряд, так как в своем теперешнем состоянии она не годится для христианского общества. При этих словах она посмотрела на меня с большой тревогой, как будто желала, чтобы я не покидала их общество, на что я тотчас же согласилась.

Мы стояли в тот момент возле большого ивового дерева, которое стоит на лужайке в окружении лавровых кустарников. Отец Юстас попросил свою жертву прогуляться с ним под сень деревьев. Я последовала за ним, чтобы своими глазами увидеть, что произойдет. Нас скрывали окружавшие нас ветви, но не полностью, а лишь частично.

Он сказал ей встать спиной к стволу дерева и велел ей поднять нижние юбки и камизу до пояса, что она и сделала, не произнеся ни слова. Затем его преподобие опустился на колени и, раздвинув ей бедра, начал лизать ее киску своим стремительным языком. Кудряшки на ее холмике Венеры были редкими, и он тщательно смачивал их своей слюной, пока они не прилипли к ее дрожащим губкам. Потом он начал вводить в ее киску свой палец и произносить то, что он называл благословением и отпущением грехов. Все, что я могла слышать, так это его бормотание: «Действительно очень тугая, совсем девичья, ведь четыре месяца прошло, как ее трахали», — и прочие благословения подобного рода. С каждым словом он яростно просовывал палец в ее норку, вращая и двигая его так, что тот выходил из нее мокрым и скользким.

Однако все это очень скоро кончилось, поскольку святой отец уже не мог, видимо, сдерживать свои похотливые порывы. И действительно, я увидела его чудовищный член — вы ведь знаете, каким огромным инструментом он оснащен, не так ли, мадемуазель Эмили? — который почти прорвался сквозь его рясу. Оказалось, что для завершения акта так называемого очищения, сестру Элен надо было поиметь непосредственно стоя, прислонив ее спиной к дереву. «Хорошенькое очищение, — думала я, — и более того, не далее, как двадцать минут назад этот преподобный отец предоставил мне настолько безошибочное доказательство своей силы, что я даже не предполагала, что он способен за такой короткий промежуток времени воздать должное другой прекрасной женщине».

Но очевидно, что нет ничего лучше перемен и разнообразия. Я пухленькая и светловолосая, да и волосы на моей сладострастной пещерке рыжеватые, тогда как сестра Элен стройная и смуглая, а волосы на ее сокровищнице черные. Что касается других незначительных различий, то я всегда ношу белые шелковые чулки, тогда как красивая монахиня носит исключительно черный шелк, и это очень кстати, смею сказать. Мне представляется, что мадемуазель Агнес очень благоволит ко мне, как хорошо известно моей дочери, — раз она очень мило все выставляет напоказ!

Последнее замечание было адресовано Агнес, которая в порыве своей любовной страсти немного забылась и перебросила свою левую ногу через мою правую, приподнявшись таким образом на моем колене и выставив напоказ свою изящную длинную ножку. Девушка покраснела, остальные засмеялись, а мама продолжила:

— Но как бы там ни было, отец Юстас оказался вполне готов удовлетворить свою новой возлюбленную, но конечно не ранее, чем смог бы по-настоящему проникнуть в нее. Поначалу это оказалось для него довольно трудным делом, хотя ее гнездышко было не такое уж тугое и девственное. Наконец, он сделал одно резкое движение вверх, которое почти приподняло ее с ног, и насадил ее на свой стержень. Надо сказать, что она, казалось, отвечала ему взаимностью, но ее положение было не самым подходящим для демонстрации своих ответных толчков. Тем не менее, она сделала все, что могла, и как раз в тот момент, когда он начал делать свои последние мощные рывки, она приподняла левую ногу так, чтобы он мог ухватиться за нее, тем самым представив мне все таинство во всей красе. И, как оказалось, не только мне, но и одному из садовников, случайно проходившему мимо. Он лишь мельком взглянул на интересное представление, в изумлении произнес: «Господи! Благословите, святой отец!»

— Benedicite, [благословляю! (лат.) – прим. переводчицы] сын мой, — произнес в ответ отец Юстас, извлекая из монахини свой инструмент примерно на три дюйма, а затем резко входя в нее по самый корень и приканчивая ее глубоким толчком. Я думаю, он кончил тоже, потому что целуя на прощание Элен и давая ей свое благословение, он казался довольно подавленным. Как долго он будет оставаться в своем теперешнем спокойном состоянии, я не могу даже предположить, но боюсь, что если у него есть какие-нибудь хорошенькие девушки для исповеди, особенно после такого хорошего обеда и большого количества шампанского, что недолго. А теперь, юные леди, может быть, мадемуазель Эмили извинит нас за то, что мы ее прервали, и продолжит свой рассказ. Если только вы не слишком устали, потому что я слишком опытная леди, чтобы предположить, будто кто-то из вас провел утро в простой беседе. Я сильно подозреваю, что здесь происходила небольшая оргия.

— Ах, моя дорогая мадам Д'Эрмонвиль! — воскликнула Эмили, которая была самой смелой и опытной из всех девушек, — разве тут есть кому нас трахать?

— Ты прекрасно знаешь, дерзкая девчонка, — ответила моя мать, покачивая головой и смеясь. — Кроме того, если все слухи верны, вы можете иногда обходиться и без мужского члена — хорошая свеча или даже пальчики одной из ваших хорошеньких спутниц доставят вам удовольствие, если рядом не будет ничего подходящего.

Слова попали прямо в точку, и мы все рассмеялись так, что Эмили поклялась отомстить нам и заявила, что расскажет мадам и отцу Юстасу все, что мы делали перед тем, как они вошли в комнату.

— Пожалуйста, рассказывай, дитя мое, — сказала тетушка, которой, если уж на то пошло, было все равно, кто что знает или кто что видит.

Эмили, не колеблясь, перешла к описанию всей произошедшей между нами сцены, сосредоточившись главным образом на своей настоятельнице, Адель и на мне, но не упуская и себя и слегка преувеличивая роли, сыгранные Агнес и Луизой.

— Ах! Как бы мне хотелось присутствовать при этом! — воскликнула госпожа Д'Эрмонвиль. — Мне кажется, что самая интересная часть спектакля разыгралась здесь между Адель и Огюстом.

— Сын мой, — очень серьезно произнес отец Юстас, — что за попка у этой прекрасной девушки?

Я, конечно, был щедр на похвалы в отношении задних достоинств девушки, и тогда он прошептал мне:

— Я думаю, что тем самым ты обидел Агнес. Если это так, то вспомни, что у нее есть две дырочки, и если ты хочешь последовать моему примеру в отношении Адель, то Агнес будет только рада позволить тебе что-нибудь проделать.

Я не совсем понимал его, но был наготове, и поэтому начал сразу ощущать прилив сил к своему мужскому органу.

— Подойди сюда, прекрасная дочь, — сказал отец Юстас Адели, — и покажи мне свой задок. Я полагаю, ты еще никогда не каялась и не получала от меня отпущения грехов?

— Никогда, ваше преподобие, — ответила Адель, дрожа всем телом.

— Не бойся, — сказал монах, — однако склони голову и раздвинь ягодицы. У вас есть помада [здесь: густое масло для волос – прим. переводчицы] или флорентийское масло, сестра Агата?

— Луиза, на буфете стоит флорентийское масло, передай его святому отцу, — ответила тетушка.

— У тебя ничего не выйдет, Юстас, — сказала моя мать, которая подошла к священнику, чтобы посмотреть, как он смазывает заднее отверстие послушницы маслом. — Она, конечно, не маленькая, но ты просто огромный.

— Не волнуйся, я справлюсь, — ответил он. — Дорогая мадам, возьмите Агнес в свои объятия и держите ее, пока Огюст будет проделывать над ней ту же операцию, что и я над Адель. Он отнял у нее девственность, и она затаила обиду.

— Конечно, — быстро ответила моя мать. — Иди в мои объятия, моя милая! — сказала она, усаживаясь на диван и притягивая к себе Агнес.

— О, дорогая мадам, — воскликнула она, — я сделаю и вытерплю все, чтобы угодить вашему красивому, дорогому сыну!

— Принеси масло, мой дорогой Огюст, — сказала мать, — и хорошенько намажь им свой орган, а также ее дырочку. Если ты сделаешь все правильно, то думаю, ты легко проскользнешь внутрь.

Я приподнял одежду Агнес и закинул ее к плечам, а после, раскрыв белые половинки ее ягодиц, вставил в отверстие, в которое собирался вторгнуться свои пальцы, пропитанные маслом. Оно показалось мне таким маленьким, что я вначале испугался, и подумал, что никогда с ней не справлюсь, но слегка растерев его взад-вперед и осторожно приоткрыв, я увидел, что это вполне осуществимо. Я уже начал было смазывать маслом свой твердый, как камень, член, когда послышался громкий протяжный возглас: «Оооооооо!», — заставивший меня обернуться. Тут я понял, что моя матушка была совершенно права — отец Юстас был слишком велик для своей предполагаемой жертвы. Он просто не мог втиснуть головку своего члена в попку Адель.

— Положи голову на диванную подушку, дорогая Агнес, — сказала мадам. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы эта девушка не пострадала, — с этими словами она встала и добавила уже для священника:

— Дорогой Юстас, ты действительно не должен этого делать. Я бы хотела, чтобы ты сделал все, что угодно, только не это.

— Все, что угодно, Генриетта? — многозначительно спросил святой отец.

— Да, все, что угодно, — ответила она, густо краснея, — хотя я предпочла бы, чтобы это происходило не на глазах у этих девушек.

— Ну, я же не могу ждать, — ответил Юстас, — а ты достаточно вместительна, и лишь одно это является сплошным утешением.

С этими словами он самым грубым образом задрал платье мадам Д'Эрмонвиль, склонив ее голову на диванные подушки, на которые я уже уложил Агнес, и без всяких предисловий немедленно засунул свой огромный член в ее маленькую заднюю дырочку. По крайней мере, она показалась такой маленькой по сравнению с огромными молочно-белыми полушариями, между которыми она находилась. Я тут же последовал его примеру и просунул головку своего члена внутрь маленького отверстия Агнес, имевшего форму морской звезды. Поначалу мне было тесно, но также я почувствовал большую эластичность, и далее никаких затруднений не возникло. Я хорошо чувствовал, как каждый дюйм моего стержня движется вперед по ее тугому анальному каналу, и уверен, что Агнес не чувствовала боли, а если даже и не испытывала от этого никакого удовольствия, то усиленно делала вид, что испытывает его. Наслаждение, испытываемое мной, было действительно изумительным, совершенно экстатичным, и я полагаю, что отец Юстас испытывал такой же восторг. Мы стремительно и сильно входили и выходили в прекрасные попки, держа руки на широких бедрах наших партнерш, до тех пор, пока оба одновременно не погрузили полностью в них свои прекрасные мужественные органы и не заполнили их своей горячей животворной жидкостью.

Затем, вытянув свои стержни со звуком, напоминавшим выдергивание пары пробок из бутылок, и тепло поцеловав округлые белоснежные холмы, на которые мы только что напирали, мы восстановили наряды наших партнерш, а отец Юстас заметил, что теперь Эмили вольна продолжить свой рассказ.