Барин Василий Львович Дементьев был доволен. Во-первых, озимые зеленя удались, во-вторых, по яровым отсеялись удачно, без заморозков, в-третьих, он познакомился с графиней Стоцкой и ее юной воспитанницей институткой Сонечкой Курбатовой при весьма пикантных обстоятельствах. К тому же он был приглашен на торжество по поводу совершеннолетия этой самой Сонечки. А еще утром казалось, что день не задался...

И дернул же черт попробовать с утра новое зелье доктора Шульце! С утра и башка хуже варит, и глаза не так хорошо видят. Ошибся барин с дозировкой, накапал в стакан с бургундским не четыре капли, а сорок. Хорошо еще, что разделил порцию с Трифоном напополам. И образовался у них нескончаемый стояк, эдакий искусственный приапизм. Даже дебелая Анна не помогла, которую барин сладострастно раздел, сладострастно бросив на пол ее сарафан и рубаху, поставил раком и не менее сладострастно отодрал на пару с Трифоном. Но коляска с откидным верхом была заложена, и два конюха верхом беспокойно гарцевали во дворе. Барин со вздохом забрался в коляску, Трифон взлетел на козлы, и они тронулись в поля. И все бы ничего, погода радовала, но пару раз пришлось останавливаться, чтобы вздрочнуть и спустить. Русский человек не может спускать на дороге, ему обязательно нужно уединиться, но кустиков становилось все меньше, потому что к угодьям барина Василия Львовича добавились поля графини Стоцкой, и только узкой межой дорога посередине.

Наконец зелье отпустило, и барин ринулся отлить в хиленькие кустики. И только он спустил панталоны, как раздался конский топот, женские возгласы, и повеяло нежным ароматом дорогих духов. В кустики вошла женщина в черном траурном платье с белыми оборками и черной же изящной шляпке с вуалью и девушка в форме выпускницы Института благородных девиц, то есть, вся в белом и соломенной шляпке на прелестной головке с косой. А барин уже не мог остановиться, хотя женщина и барышня присели в опасной близости, задрав подолы, и принялись мочиться. Они отмахали верст двадцать в своем дормезе и тоже не могли остановиться, хотя молодая женщина в трауре давно заметила барина. Кустики-то малы для четверых!

Горничная подала им салфетки, они подтерли волоски, опустили подолы и лишь после этого старшая из них сказала:

— Ах, сударь, Вы нас обескуражили!

Барин запихнул неподатливый член в панталоны, снял мягкую шляпу и представился:

— Василий Львович Дементьев, помещик!

Женщины присели в реверансе, и та, что была в трауре, сказала:

— Графиня Стоцкая Анастасия Александровна, а это – моя племянница Соня Курбатова, институтка, увы, бывшая.

Сонечка еще раз очаровательно присела в реверансе.

Барин сделал шаг вперед, и женщины протянули ему руки в перчатках для поцелуя. Но Василий Львович приник к левым ручкам, сказав: «Левые – к сердцу ближе!». Не целовать же описанные перчатки, в самом деле!

— Ах, почему же бывшая? – удивился барин. – Вас, сударыня, выгнали?

— Нет, – ответила девушка, мило улыбаясь из-под соломенной шляпки. – Закончила полный курс, теперь пепиньерка, а буду классной дамой.

Барин помог им выбраться из кустов, усадил в дормез, они, вздымая пыль, укатили, а Василий Львович вернулся к своему экипажу. Трифон не преминул спросить:

— Ваша милость, это наши соседки?

— Да, мой верный Санта Панса, это они. Правда, они прелестны?

— Особенно горничная! – ответил Трифон, старательно утюжа усы. – Я бы ее...

— Я сегодня приглашен, – сказал барин. – Поедешь со мной за кучера. Семен все равно в запое. Вот там ее и...

Они еще немного покатались по окрестностям, вернулись в имение, и Василий Львович принялся осматривать свой небогатый гардероб. Фраков у него было три, два еще отца, совсем немодных, и пошитый совсем недавно из дивного сукнеца, темно-синего с искрой. К голубому жилету он добавил ослепительно белую рубашку с кружевным жабо и манжетами и крупную черненую серебряную брошь с фальшивым бриллиантом.

Трифона он тоже обрядил во фрак. Тот, было, застеснялся такого наряда, но барин убедил его, сказав:

— Мой камердинер должен выглядеть достойно!

И Трифон согласился, хотя во фраке с манишкой стриженый в кружок мужик с бородой выглядел довольно комично.

К вечеру часов в шесть они подъезжали к богатому имению графини Стоцкой. В воздух то и дело взлетали разноцветные ракеты, а на площадке возле пруда сверкал огнями и дымился герб с переплетенными С и К – Софья Курбатова.

Торжество было в самом разгаре. Гости сидели на летней веранде и, то и дело, поднимали тосты в честь Сонечки Курбатовой и ее тетушки, которая хотя и была в черном платье, но не в таком строгом и архаичном, как днем. Какой-то ливрейный хотел взять барских коней под узцы, но страховидные конюхи, одетые казаками, то есть, в высоких шапках, черкесках и шароварах с сапогами, оттерли его лошадьми, а Трифон замахнулся плетью. Ливрейный уронил факел и убежал в дом.

Барин легко вышел из ландо и начал подниматься на веранду по белым мраморным ступеням. Навстречу ему спускалась хозяйка имения Анастасия Александровна Стоцкая с высоким бокалом в руке.

— Что это Ваши гайдуки моего Никиту обижают? И зачем Вам охрана?

Василий Львович припал к ручкам, надеясь, что они должным образом отмыты, и только после этого сказал:

— Так шалят! У помещика Валуева имение сожгли, у старого Шломы – шинок, а жену и дочку, извините, на кукан надели!

— Вот как? Я не знала! И в чем же причина?

— В случае с Валуевым не знаю, а Шлома водку водой разбавлял.

— Но это не повод, чтобы, как это, на кукан!

— Не повод, согласен. Но причина! Потому и охрана...

Они прошли на веранду, а Трифон спрятался за колонну и оттуда принялся зыркать глазами по сторонам. Из-за широкого кушака его грозно торчал пистолет Лепажа.

Пока искали стул для Василия Львовича, он вынул из кармана бархатный футляр.

— Скажите, Анастасия Александровна, как Сонечка сдала выпускные экзамены?

— Весьма прилично, но для шифра недостаточно.

— Тогда позвольте вручить!

Он открыл футляр, и графиня Стоцкая ахнула! На черном бархате лежал фрейлинский шифр – вензель императрицы, усыпанный бриллиантами.

— Это награда моей бабушки, – пояснил барин. – Получить-то она ее получила, но до фрейлинства не доехала.

— Разбойники?

— Чума-с. Дороги были перекрыты, а потом она замуж вышла за гусарского полковника. Так что позвольте вручить?

— Соня, Соня! – мелодично позвала графиня. – Подойди к нам!

Пока племянница Стоцкой выбиралась из-за стола, Василий Львович спросил:

— По какому поводу Ваш траур?

— Скоро год, как почил в бозе мой последний супруг.

— Последний? А сколько же их было?

— Пять или шесть. Все какие-то хилые попадались, поживут немного и отходят в мир иной. То хвороба приключится, то дуэль, то с лошади упадет. Последний, Александр Фомич держался дольше всех. Так и он в купальне утоп. Просто беда! Соня, ну иди же скорее!

Подбежала возбужденная покрасневшая Соня и, увидев шифр, тоже ахнула!

— Поскольку Ваши успехи были оценены институтским начальством явно недостаточно, я взял на себя смелость исправить это недоразумение. Это шифр времен императрицы Елизаветы.

— Исправляйте! – вскрикнула Соня.

— Вручайте! – громко сказала графиня.

Соня спрятала руки за спину и выпятила вперед маленькие грудки, едва прикрытые светлым шифоном. Барин сунул два пальца за корсаж и приподнял платье над левой грудью, ощутив свежесть и гладкость кожи. И как только он приколол вензель императрицы, оркестр на хорах грянул гимн Российской империи «Боже, царя храни». Все встали, а когда гимн закончился, оркестр заиграл вальс. Барин еще не ужинал, но танцевал старательно. После вальса он станцевал польку, затем кадриль и мазурку. Когда в конце бала наступила очередь котильона, и Василий Львович прошептал графине в розовое ушко:

— Я специально не ужинал, чтобы вкусить Ваших яств, и теперь близок к голодному обмороку!

— Ах, мой милый помещик! – отвечала раскрасневшаяся графиня. – Скоро гости разъедутся, я сниму этот надоевший траур, и мы, как следует, поужинаем! А потом пойдем купаться на озеро втроем – я, Вы и Соня. Как только часы пробьют полночь! И там у нас будет пикник при луне. И... если хотите, позовите своего свирепого преторианца.

Действительно, танцы скоро кончились, Соня и Анастасия Александровна стали провожать гостей и мило им улыбаться на прощание, а барин поманил пальцем Трифона.

— Пойдем-ка поищем кухню. У меня кишка кишке кукиш кажет!

Они шли по мягким коврам, скрадывающим шаги, разглядывали темные картины, освещенные бесчисленными подсвечниками-бра, дивились многочисленной прислуге, сновавшей по коридору, а Трифон удивлялся и говорил:

— Это какие богатющие люди здесь живут!

И удивленно качал головой.

Толстая кухарка встретила их неласково.

— Ходют, ходют, а чего ходют? В залу идите, здесь готовят, а не едят!

— Ты, бабка, не шуми! – сказал Трифон. – Лучше садись с нами. У тебя вино и хлеб есть?

— Ну, есть.

— Вот и хорошо. От тебя хлеб, от нас – компания!

— Значит, вы, господа, хотите выпить со мной, простой крестьянкой?

— Хотим. А что? Все мы люди-человеки.

— Ладно уж...

Она, согнувшись в три погибели и кряхтя, открыла в полу кухни люк и забралась туда наполовину. Барин подмигнул Трифону, Трифон подмигнул барину и на цыпочках подкрался к старухе, находившейся в весьма пикантном положении. Она и выбраться из люка не успела, как камердинер барина закинул ей на спину подолы и мощно вошел в кухарку. Она охнула и замерла, а Трифон бешено забил тазом, словно забивал сваю.

Трифон долбил старуху, а барин онанировал вприглядку, как в юности, когда отец Лев Кириллович взял его на прогулку летним вечерком. Васеньке запомнилась ночь накануне Ивана Купалы, когда парни и девки жгли костры, искали цветы папоротника и купались нагишом. Баре, конечно, в этих обрядах не участвовали, но наблюдали с удовольствием. Именно тогда Васенькин петушок впервые встал, и он дрочил его как большой, в кулаке, и даже обмочил ладонь. Зрелище было впечатляющим. Толпа молодых крестьян прыгала голыми через костер, их члены и яйца прыгали, а тяжелые налитые груди тряслись и прыгали тоже, а потом парни и девки яростно совокуплялись на примятой траве и шли купаться. Луна светила вовсю, и Васенька ясно видел этот разгул плоти. Особенно запомнился молодой паренек, который опрокинул девушку на спину, задрал ее ноги повыше и пронзал ее членом сверху вниз, приседая. «Стоит? – тогда спросил отец, - Тогда делай как я». Тятенька приспустил панталоны и обнажил могучий член.

— Надо забрать его в кулак и обнажить головку, потом закрыть головку и тогда – хлоп-хлоп!

И, яростно ощеряясь, старый барин задвигал кулаком. Но это продолжалось недолго, так как одна из девиц прибежала в кусты, где скрывались наблюдатели, и присела помочиться. Радостно зажурчала струйка, она привстала, и тут тятенька напал на нее, обхватив сзади. Девушка не сопротивлялась, наоборот, она приподняла пышный зад, чтобы Льву Кирилловичу было удобней войти в нее. Барин с хлюпаньем воткнул член и задвигался, похрюкивая и повизгивая, как кабан при случке. Тут-то Васенька и кончил первый раз в жизни, испытав все прелести оргазма.

Барин подошел совсем близко, он смотрел на дряблый белый старушечий зад, и на то, как Трифон обливается потом и закатывает глаза от близкого оргазма. Член барина был готов лопнуть, он покраснел, и вены на нем вздулись. И когда Трифон изогнулся и захрипел, Василий Львович похлопал его по плечу.

— Кончил?

— Да, Ваша милость, кончил! Ох, какая сладость!

— Теперь я!

Трифон встал, выдавил из обмякшего члена последние капли, а барин пристроился к широкому старушечьему заду. Ну, бабка, держись крепче, подумал Василий Львович, входя в раздолбанное Трифоном кухаркино влагалище. Там было тепло и влажно, как в остывающей бане.

Увлеченно тараня кухаркино нутро, он и думать забыл о Соне, ее тетке в черном, и о том, что они искали кухню, чтобы поужинать, И только смешав свое семя с молофьей Трифона, он повел вокруг мутным взглядом и увидел совсем рядом что-то розовое и белое. Это были графиня и ее племянница!

— Ах, вот Вы где? Я думала, они чревоугодничают, а они кухарок портят? Негодники!

Она уже была не в черном траурном платье, а в розовом пеньюаре и спальном чепце с лентами. Также, изготовилась ко сну и Соня, но она была во всем белом. Племянница стыдливо прятала личико на теткиной груди, но пристально наблюдала одним глазом, как барин торопливо прячет большой и уже мягкий член в черные фрачные брюки.

— Ну, если Вы всё, то пойдемте в малую столовую, – невозмутимо сказала графиня. – Там накрыто на четверых.

Обильно увлажненная кухарка сочла за благо сползти в подвал вниз головой, а гости и хозяйки торжества отправились в другую, малую столовую. Барин посмотрел на маленький столик и скривился. На столе на серебряном блюде лежал французский пирог, маленькие булочки и графинчик с вином. И все! Теперь понятно, отчего ее мужья загибались, подумал барин.

Трифону (невиданный либерализм!) накрыли в этой же столовой, в тени, но горничная подала ему еду попроще: поросенка с хреном и запотевший графинчик. Горничная, молодая, румяная, в теле, ставила еду на столик, а Трифон, словно между делом, гладил ее под подолом полосатого платья по гладкой, словно полированной ляжке.

Графиня услала млевшую горничную и сама нарезала французский пирог на три части, положила барину, потом Соне, а потом уже себе.

— От обильной еды на ночь я полнею, – пояснила графиня, наливая всем настойки. – И плохо сплю.

— У меня есть замечательное средство от бессонницы! – воскликнул Василий Львович, выхватывая из кармашка белоснежного жилета заветный пузырек синего стекла. – Потом спишь как убитый!

— Потом? После чего? – подняла брови графиня Стоцкая.

— После того, как примешь. Надо принимать с вином.

— А что там?

Графиня вытянула нежный пальчик по направлению к пузырьку.

— Не знаю, – честно признался барин. – Но мой доктор Шульце – большой дока по части химии, и я ему верю.

— А я верю Вам! – тонко улыбнулась графиня. – Вы умеете к себе расположить, не говоря изысканных комплементов. И еще я люблю смотреть, как едят сильные мужчины.

Она подняла свою рюмку, и Соня подняла свою, и барин – тоже.

Настойка немного горчила, и Василий Львович быстро расправился со своей порцией пирога.

— Я сама ее делаю! – пояснила графиня, кивая на полупустой графинчик. – На скорлупе грецких орехов. Сейчас мы покушаем, и я покажу Вашу спальню. Вы ведь не оставите двух бедных женщин без защиты?

— Никогда! – пылко заверил барин. – Готов прикрыть своим телом!

И добавил:

— А снотворное? Вы забыли про снотворное!

Он сноровисто капнул несколько капель Соне и Стоцкой и покосился на Трифона. Тот криво ухмыльнулся, доедая поросенка.

— А себе? – спросила Анастасия Александровна, пробуя капли на вкус.

— В последнее время я сплю очень хорошо! – сказал Василий Львович, разбавляя зелье настойкой на скорлупе грецких орехов. – Чего и Вам желаю.

А Трифон все ухмылялся...

— Быстро действует Ваше снадобье? – осведомилась графиня, бесшумно ступая по толстым коврам коридора.

Впереди шел ливрейный со свечей, и та бросала на ковры неверный трепещущий круг света.

— Стремительно, – сказал барин, решительно беря ее под руку. – Женщины так и падают!

— Тогда надо скорее лечь! Вот Ваша спальня. Ваша и Вашего человека. Вы с ним очень близки?

— Он служил еще моему отцу. Он мой камердинер, очень преданный камердинер, и ничего более. А где спальня Вашей сиятельства?

— Напротив Вашей. Сейчас горничные нас освежат, и мы с Соней отойдем ко сну.

Если зелье сработает правильно, вам с Соней будет не до сна, подумал Василий Львович, но спокойной ночи все же пожелал.

Трифон лежал на железной кровати и после поросенка с хреном дремал. Барин, напротив, был немного возбужден. Он лежал под балдахином на широкой кровати, откинув в сторону пуховое одеяло. Он теребил свой член, не допуская извержения, и ему было жарко.

— Я вот думаю, слышь, Трифон, почему это женщины любят так мыться?

— Это потому, Ваша милость, – отвечал Трифон, зевая и мелко крестя рот. – Это все потому, что из них все время текёт. Вот из людей мужского сословия текёт в особых случаях, а у них все время. Я как-то сошелся с одной бабой, из нее совсем не текло, так за один раз на нее полфунта деревянного масла уходило. Я ей туды прям из сулеи заливал. Сплошной убыток!

Он еще раз зевнул и засопел. В этот момент дверь отворилась, и из темного коридора повеяло лавандой.

— Вы тоже не спите, Василий Львович? – раздался нежный голос графини Стоцкой. – Что-то Ваше зелье не действует. Мы с Соней и на звезды смотрели и барашков считали.

Графиня уже стояла со свечой в руке, а рядом с ней, прильнув к большой мягкой груди, стояла Соня и, исподлобья, наблюдала за подрагивающим членом барина.

— Она хочет посмотреть, как у вас, мужчин это происходит! – с придыханием сказала графиня.

— Так пусть сделает это сама, – ответил барин, резко открывая головку. – И посмотрит, и потрогает.

Барин сел, а графиня подтолкнула Соню поближе.

— Ты же сама хотела посмотреть. Так иди же!

Та покраснела, но подошла. Барин дернул членом.

— Барышня, Вы прелестны! Вам кто-нибудь говорил, что Вы прелестны?

— Никто, – пискнула Соня. – Вы первый.

— И никогда не видели голого мужчину? Ни разу?

— Ни разу. Когда мне было шесть лет, меня отдали в Институт благородных девиц, потом мои родители умерли, и тетя Настя взяла надо мной покровительство...

Она торопливо говорила, краснея и смущаясь, рассказывала про свою жизнь в Институте, а сама неотрывно глядела на баринов стоячий член. Потом замолкла и, протянув руку, дотронулась до головки.

— Упругая! – удивилась Соня. – И на сливу похожа!

— А ниже? – сказал барин. – Ты потрогай ниже.

Она нерешительно потрогала и удивилась еще больше.

— А ниже как камень!

Она погладила пальцем вздувшиеся вены.

— Как веревки!

— А еще ниже? Видишь там кожаный мешочек?

— Да, вижу.

— Потрогай его. Пожми, – предложил Соне Василий Львович. – Только осторожней. У мужчин это самое больное место.

— Ой, в нем что-то лежит внутри! Похоже на куриные яйца!

— Это так и называется – мужские яйца. А вокруг волосы, волосы! Как у тебя.

— У меня – мягкие, а у Вас – жесткие, как проволока!

— Покажи мне свои волосы, – попросил барин. – Я днем толком не разглядел.

Соня охотно распахнула белый пеньюарчик.

— О, какие дивные волосики! – закричал барин. – Они такие нежные, Ваша правда!

Трифон в сердцах плюнул и отвернулся к стенке, а графиня, ласково улыбаясь, вспоминала свой ранний опыт...

В то утро ее брат вскочил с постели первым. «Смотри, Настя, каков кол!». – прошептал Саша, приподнимая подол ночной рубашки. – «Хочешь потрогать?». Настя испуганно огляделась. Было еще рано, и их большой дом еще спал. Спала и старая нянька Егоровна. Настя опасливо протянула руку и потрогала его членик.

— Действительно, твердый! – прошептала Настя. – Как палец!

— Таким пальцем взрослые рожают детишек, – поделился сокровенным знанием брат. – Его надо воткнуть и родить. Мне Колька, кухаркин сын рассказывал.

— И куда же воткнуть?

— Тебе воткнуть, к примеру.

— Мне? Куда же?

— В твою «раковинку». И через девять месяцев у тебя будет живая кукла.

— Я бы хотела новую куклу, – вздохнула Настя. – У Мими голова отвалилась. А maman ругается, говорит, играй так, без головы! А разве бывают детишки без головы?

Нянька Егоровна проснулась и сказала:

— Тише вы, неугомонные! Рано еще, спите!

— И что же, зачем эта штука мужчинам? – нерешительно спросила Соня. – Писать?

— С помощью этой штуки его милость полдеревни детишков сделал! –сказал Трифон в стену.

— В этом случае мой камердинер прав, – вздохнул барин. – Сидишь зимой целыми днями в усадьбе, кругом снег, метель, ну и...

— Ох, полдеревни! И как же?

— Да очень просто! Ее, штуку эту, надо вставить туда, где волосики, немного поерзать, и при удачном стечении обстоятельств через девять месяцев у вас в Ревизской сказке появляется живая душа. И совершенно бесплатно! А как подрастет – в поля, пахать, сеять, боронить!

— Я хочу попробовать! – выдохнула Соня. – Я так хочу туда...!

Наконец зелье подействовало, обрадовался барин, надо в другой раз увеличить порцию.

А Соня вошла в раж. Она металась по спальне, тянула себя за соски, терла щель и пыталась засунуть пальцы в глубину. Графиня Стоцкая пыталась ее урезонить, но вскоре присоединилась к ее метаниям...

...Ах, как славно было лежать и дремать между двух женщин, совсем юной и зрелой, опытной! Барин смотрел на них, разметавшихся на широкой постели, бесшумно одеваясь с помощью Трифона, и уезжать домой ему совсем не хотелось...