— Калеб!... Просыпайся, Калеб!... К нам, походу, пришли.

Мозг Калеба Страуба очень неохотно выныривал из пучин сновидений. Проклятый зной вкупе с усталостью и отсутствием каких-либо занятий (блэкджек, за которым убивали время его соседи, уже в печенках сидел) сморили его не хуже снотворного. Сегодня у заключенных был выходной от принудительных работ, коими в остальные шесть дней недели их потчевало великодушное руководство тюрьмы. И в случае с Калебом это был не сарказм. В прежней жизни он совершенно точно не был трудоголиком. Но теперь долгие часы бездействия в этой тесной комнатушке стали сродни пытке, а физический труд за ее пределами был хоть и временным, но спасительным избавлением. Подобную «ломку» испытывали многие местные обыватели, что не могло не радовать коменданта и его покровителей. Поэтому дневной сон стал уже общепринятой практикой. Однако сейчас голоса и руки его сокамерников неумолимо возвращали узника в эту ненавистную реальность.

Копошение за дверью смело последние остатки сонливости. Калеб сбросил ноги с топчана и резко сел. Как это всегда бывает после полуденной дремы, самочувствие было крайне паршивое. Пробудившийся организм громко потребовал пищи. Продрав глаза, Калеб заметил, как его соседи спешно собирают карты, не желая светить ими перед... Собственно, перед кем? Надзиратели должны были прийти только вечером, чтобы принести им ужин. Но солнце было еще высоко. Кто же тогда к ним пришел, и зачем?

Тем временем щелкнул замок, и тяжелая металлическая дверь с лязгом отъехала в сторону, чтобы впустить двух хорошо знакомых им тюремщиков и... женщину? И не просто женщину: она выглядела так, словно снизошла в этот клоповник из самых что ни на есть верхних верхов общества, блистая утонченностью и элегантностью. При виде этой изящной красавицы узники лишний раз вспомнили, чего теперь лишены. Калеб нервно сглотнул: взгляд женщины, обойдя все осунувшиеся лица, остановился на нем. Он чувствовал, как внутри все переворачивается, внутреннее душевное спокойствие вмиг дало трещину. «Что мне будет сниться этой ночью? Ответ прямо перед вами».

— Что, народ, в картишки гоняем? Палитесь, господа хорошие, как дети, палитесь, — бодро начал старший из надзирателей по фамилии Кантц. — Знакомьтесь. Эту даму зовут Беатрис. — Тут женщина сделала книксен, и Кантц хохотнул. Остальные находились в сильном недоумении. — А это, Беатрис... А, впрочем, тебе не нужно знать, кто эти люди. Кроме, конечно, Калеба Страуба. Вот он. — Кантц кивнул головой в сторону подтянутого длинноволосого мужчины с заросшим щетиной и отмеченным печатью угрюмости лицом. — У тебя классные друзья, парень. Посылают тебе для утех таких... барышень. Хех! Митч, ты глянь на их лица! Как собаки на кость, ей-богу. — Митчелл, второй из надзирателей, кивнул. — Беатрис, не могу не спросить. Ты еще не передумала?

— Нет, mоnsiеur. Эти джентльмены вовсе меня не смущают. Я остаюсь, — ответила женщина. Потом хитро улыбнулась. — Но если они будут назойливы, я закричу.

— Дело твое. В таком случае кричи погромче: дверь непрошибаемая. Ну-с, ребятушки, у вас час. И лучше вам быть охренительно вежливыми.

На этой высокой ноте Кантц и не проронивший за все это время ни слова Митчелл покинули камеру и замкнули дверь.

Стоило только ключу повернуться в замке, в воздухе натянутой звенящей струной повисло нетерпение. Дружкам Калеба впору бы отдаться захлестывающей их похоти и наделать делов, но что-то их сдерживало. Утихомиривало. Не до конца, но уже это было поразительно. Словно эта странная леди имела собственное гравитационное поле, и взбудораженные самцы лишь медленно кружили на почтительном расстоянии. А что Калеб? Он все так же сидел на топчане и чувствовал себя маленьким потерявшимся ребенком, не знающим, что ему делать дальше. И это ощущение ему чертовски не нравилось.

— Остыньте, сладкие. Я здесь не для этого. Так что не стройте ошибочных надежд, — вдруг развеял тишину насмешливый голос. Нет, это был все тот же голос, как же иначе. Но почему он звучал как-то не так? — А теперь мне нужно поговорить с господином Страубом, а вы пока не мешайте.

У заключенных едва ли не челюсти поотпадали. Эта глупая баба вообще понимает, куда попала и с кем разговаривает? Ей бы не помешала хорошая трепка! Тогда почему они все еще стоят в стороне?

Потеряв к неназванным персоналиям всяческий интерес, Беатрис подошла к Калебу и села рядом с ним на топчан. Тому стало вдруг на удивление некомфортно, захотелось отодвинуться, но тело не слушалось. Калеб чувствовал, что женщина хочет заглянуть ему в лицо, и незнамо почему опасался этого. Однако это все же произошло: взгляд его совершенно случайно скользнул по этим глубоким синим глазам... и прилип. Он просто не мог оторваться. И вдруг успокоился. Все тревоги как рукой сняло. Видимо, уразумев это, Беатрис довольно улыбнулась.

— Ну, вот, так-то лучше. Теперь к делу. Слушай меня, господин Страуб, слушай хорошо, внимай мне, и верь всему, что я скажу. Потому что я твой друг. Ты понимаешь меня? — спросила она. В сочетании с нарядом ее речь звучала довольно-таки странно. Но ничто не могло заставить Калеба усомниться в ее словах. Чувствуя, что непременно закашляет, если попробует заговорить, он лишь кивнул.

— Хорошо. Начну с того, что я от Матиаса...

— Что-о?! Матиаса?! Матиаса Гилла? Этого дряхлого предательского куска дерьма, который...

ШЛЕП!

Гневная тирада Калеба была прервана звонкой пощечиной.

Глупо моргая, он уставился на ударившую его женщину. Невероятно. Таких дерзких баб ему еще не попадалось, а он не давал им спуску и за меньшую наглость. Однако сейчас его ладонь, несмотря на приливающий гнев, не могла даже сжаться в кулак, словно все сухожилия в кисти пообрывались. И это уже начинало его серьезно напрягать.

— Я знаю. Матиас мне рассказал, что тогда произошло. Не было ни шанса вытащить тебя из той западни, не подставив под удар всех остальных. Ему пришлось оставить тебя там, и он об этом жалеет. Но никогда не смей больше оскорблять мистера Гилла, или познаешь мой гнев.

— Кто ты, черт тебя дери, такая?!

Холодная суровость исчезла с лица Беатрис так же внезапно, как и появилась, сменившись самодовольной ухмылкой.

— О, я как раз перехожу к этой части. Как ты уже знаешь, меня зовут Беатрис, и я являюсь «правой рукой» Матиаса, его самым доверенным лицом и специалистом по... деликатным делам... — А потом, словно и не видя перекошенного от шока лица напротив (а может быть, именно поэтому), заговорщицки добавила: — И я пришла для того, чтобы вытащить тебя отсюда.

Калеб удивился. Удивился тому, что тотчас же не прыснул от смеха. Любопытство и заинтригованность, нагнетаемые в нем с момента появления неожиданной гостьи, эффектно разбились о столь глупую и безвкусную шутку, словно волна о прибрежные скалы. «Ведь это шутка, да? Это не может быть чем-либо, кроме шутки. Дьявол, вся эта ситуация абсурдна до невозможности». Видимо, его реакция все же отразилась на лице. Или попросту была предсказуема.

— Знаю, это кажется тебе странным и невероятным, но Матиас послал меня вытащить тебя. И очень кстати. Твоя жизнь, господин Страуб, висит на волоске. Возможно, ты помнишь юную рыжеволосую девушку, с которой вы с дружками пересеклись семь лет назад? Нет? Зато она всех вас прекрасно запомнила. Ее зовут Джейн МакЭвой. Она смертельно опасна, и она перебила почти всю твою старую банду. И ты должен был стать следующим. Неделька, от силы две, и она пришла бы сюда. И тогда ничто бы тебя не спасло. — Видя, как Калеб занервничал, Беатрис улыбнулась и придвинулась немного ближе. — Но теперь ты можешь не волноваться. Я защищу тебя. Верь мне.

Однако Калеб колебался, по вполне понятным причинам. Он был закоренелым скептиком и в чудеса не верил, а вероятность успеха изложенного мероприятия была не иначе как чудом. Тут и думать нечего. Но... Но этот гипнотический голос... Эти глаза, в которых, казалось, он начинал тонуть... Источаемые ею флюиды... Они были так убедительны... Они умиротворяли... Они...

— Ну, все, хватит. Я уже наслушался этого бреда.

Раздавшийся, казалось, откуда-то издалека голос резко вывел Калеба из полусонного оцепенения. Голос этот, грубый и нахальный, принадлежал одному из его соседей, Захарии Бруксу. Самый старший из всех четырех, он имел крайне паскудный характер, уродливый шрам, пересекающий пустующую левую глазницу и искривленный рот, и необычайную для его сухого жилистого тела прыть и силу. Калеб с самого начала проникся стойкой неприязнью к этому типу, и старался сводить их общение к минимуму, насколько это вообще было возможно. И нисколько не удивился, что именно он, а не Олли Хоггарт или Луис Мануэль Освальдо Паскуаль Кабрера, запустил череду событий, превративших самый обычный день в натуральное сумасшествие.

Беатрис, казалось, тоже была сбита с толку. Ее чарующая улыбка и аура спокойствия исчезли без следа. Она едва успела обернуться на голос, как Захария уже очутился возле нее и, вцепившись в запястье, сдернул с топчана на каменный пол. По всей видимости, женщина весьма жестоко приземлилась на колени, и хоть толстый бархат смягчил удар, она сдавленно вскрикнула. А Калеб почувствовал внезапное негодование, вскочил, набычился и... задумался. Что он собрался сделать? Вступиться за Беатрис? Он ее знал-то всего минут пять, и доверия она у него не вызывала. Зато вызывала, как он вдруг понял, другие чувства, низменные, первобытные. Он решил, что хочет видеть продолжение.

— Ай-ай! Ты что творишь?! Мне же больно! Пусти! — Голосок Беатрис было не узнать. Пропала томность и певучесть. Она пыталась вырваться, пару раз успела ударить по удерживающей ее руке, пока ее крепко не ухватили и за второе запястье. Калеб знал силу, с какой могут сдавливать эти клешни, и невольно поморщился. Там будут солидные синяки.

— Хорош трепыхаться, а не то будет еще больнее, — процедил правым уголком рта заключенный. К его удивлению, Беатрис сразу утихомирилась и показала раскрытые ладони, как бы сдаваясь. Довольный, Захария отпустил руки женщины, которые она стала осторожно растирать, и присел рядом на корточки. — Так-то лучше. Ну, так что, сама разденешься, или нам помочь? Я не прочь, да и мужики, думаю, тоже.

«Мужики» и впрямь были не прочь, это было видно по прущей из всех щелей умопомрачающей похоти. Особенно нетерпение отражалось на лице Олли, в силу возраста не искушенного женским вниманием. Рыжеволосый, веснушчатый, лопоухий, и в целом имеющий довольно глупый вид, парень лишь недавно справил семнадцатый день рождения. Смуглый коренастый мексиканец с пышными усами, тройкой золотых зубов и татуировкой Sаntа Muеrtе на поросшей густым волосом груди, носивший звучное имя Луис Мануэль Освальдо Паскуаль Кабрера, выглядел более сдержанно и, как бы глупо это не звучало, добродушно. Они стояли по бокам от Беатрис, а Калеб чуть поодаль сзади, таким образом, отступив ее со всех сторон.

Однако женщина не выказала обеспокоенности. Обойдя взглядом всех по очереди, чуть дольше других задержавшись на своем «клиенте», она фыркнула, скрестила руки на груди, тряхнула головой, откидывая прядь с лица, и надменно воззрилась на шрамованного затейника.

— Попрошу попридержать в узде ваши либидо, уважаемые. Я могу понять страсть, что гложет вас всех спустя годы заточения при виде столь эффектной женщины. Человек — зверь по своей натуре, и инстинктами звериными он руководствуется. И быть может, опосля я смогу вам помочь и утолю эту жажду. Но... — Она, опираясь на колено Захарии, поднялась, обтрусила платье и сцепила ладони в замок возле груди в некоем театральном жесте. — Но сейчас мы должны посвятить себя куда более важному делу. Побегу! Как я уже говорила, я пришла сюда, чтобы освободить господина Везучего. Но сегодня мы все покинем эти мрачные стены! Все до единого. Разве вы этого не хотите? Разве свободолюбие, как и похоть, не заложено в самом нашем естестве?

Ее слушатели, по всей видимости, слабо прониклись подобной речью.

— Тетенька, ну что Вы все сказки рассказываете? Какой такой побег? — робко выступил паренек, в силу возраста называющий Беатрис «тетенькой». — Это ж, тетенька, крепость всамделишная. Отседа не убежишь. Тем боле сред бела дня. Тем боле, вокруг на мили чисто поле. Тем боле, Вы, тетенька, всего лишь... ну, тетенька. А про эту, ну, похоть Вы верно сказали. Давайте мы... ну, это самое...

— Погодь, Олли, обожди маленько, — вклинился в разговор Луис. В его глазах Беатрис ясно видела крупицу рациональности. — Предположим на минутку, sеnоritа, что мы верим, что тебе это под силу. Чисто гипотетически. Но что, если мы этого не хотим?

— Прошу прошения, что?

— Я говорю, мы можем этого не хотеть. Что, если нам осталось отбыть тут какие-то жалкие крохи, а этот побег все усугубит? Что, если мы всерьез раскаиваемся и принимаем заслуженное наказание? Что, если мы просто-напросто боимся такого рискового мероприятия?

— А что-либо из вышеперечисленного имеет хоть какое-то отношение к действительности? — холодно спросила женщина.

Мексиканец взглянул на приятелей. Все, как один, покачали головами, хоть и не понимали, к чему тот ведет.

— Нет, не имеет, сталбыть. Biеn. Тогда не будем терять времени, правда? Давай же, sеnоritа, поведай нам свой план. Что мы должны делать?

Все замерли в ожидании ответа. Скепсис скепсисом, но любопытство брало свое. Неловко кашлянув в кулак, как бы понимая, как нелепо это прозвучит, Беатрис изрекла:

— Для начала, нам нужно дождаться возвращения надзирателей...

Сделав вид, что тщательно обдумал возможные варианты дальнейшего развития событий, Луис медленно протянул:

— Боюсь спросить: что будет дальше?

— А дальше мы просто пойдем напролом.

Какое-то время все хранили молчание. В наступившей тишине был слышен лишь свист ветра за зарешеченным окном и шорох подгоняемого им перекати-поля. написано для bestweapon.su К ним очень быстро присоединилось гневное сопение Захарии, чье лицо, как и лица остальных мужчин, мрачнело с каждой секундой.

Беатрис нервно и сдавленно хихикнула и стала переминаться с ноги на ногу: «кольцо» вокруг нее немного сузилось.

— Кажется, мои слова вас не убедили...

— Знаешь, Луис, я вообще не понимаю, зачем ты стал расспрашивать нечто подобное, — заявил Захария, сплюнув со всем возможным презрением.

— Любопытство всегда было моим пороком.

— Знаешь куда засунь свой порок? Нам дали всего час. И я больше не собираюсь терять время, выслушивая этот бред сивой кобылы.

— Прошу вас, верьте мне...

— Калеб, лови.

Беатрис уже никто не слушал. Время доводов и убеждений прошло, не принеся никакого результата. События приняли тот оборот, который и должны были принять. Глупо взывать к разуму, а тем более к вере, когда упомянутый звериный инстинкт сильнее.

Сделав шаг вперед, Захария обеими руками толкнул женщину прямо в грудь. Беатрис непременно бы упала, если б не налетела спиной на стоящего позади Калеба. Она уже собиралась отстраниться, но обе ее руки были вдруг цепко перехвачены за спиной. «Господин Страуб» уверенно держал жертву одним лишь сгибом левого локтя. Правая же пятерня была целиком свободна. Он воспользовался этим, и за подбородок повернул лицо женщины к себе. Как для жертвы насилия, отметил Калеб, она была странно спокойна. Дыхание, исторгаемое из приоткрытого рта, было скорее возбужденным, чем паническим, а взгляд был словно затуманен.

— Ты ведь не будешь кричать?

— Сбежать... Мы сбежим... Сбежим... Верь мне... Верь мне, — шептала она почти беззвучно.

— Заткнись, — раздраженно прошипел он и жадно впился в трепещущие губы, предваряя новый поток «бреда».

Пока Калеб наслаждался вкусом и запахом, а просунув руку под корсет и нетерпеливо сдавив грудь, и мягкостью Беатрис, остальные вовсю принялись за ее нижнюю половину, представляющую больший интерес. Пышные юбки платья были весьма громоздки и увесисты, и невероятно неподатливы. Тяжелый бархат упрямо норовил скрыть то, что мужчины так жаждали увидеть, и раз за разом выскальзывал из вспотевших ладоней. Тогда Луис просто приподнял подол и скрылся под ним, оставив от себя лишь ноги ниже колен. Он напоминал фотографа, настраивающего под балдахином камеру. Лишь только его голова исчезла под слоями ткани, тело женщины вышло из состояния относительного покоя, в котором находилось доселе. Калеб от неожиданности отпрянул, когда мелкие остренькие зубки чуть было не сомкнулись на его языке. Он хотел выругаться, но увидел, что Беатрис не вполне владеет собой. Из нее начали вырываться сдавленные стоны. Дыхание стало сбивчивым, а грудь, на которой все еще находилась мужская ладонь, стала вздыматься на порядок чаще и аритмичнее. И... это ему показалось, или она стала горячее?

Но самое интересное и волнующее происходило ниже. Таз Беатрис заходил из стороны в сторону, время от времени совершая особо резкие спазматические движения. Звонкий перестук каблучков о каменный пол свидетельствовал о том, что женщина безостановочно ерзает и переминается с ноги на ногу, безуспешно пытаясь унять причину этой дикой пляски. Помимо прочего, из-под юбок стали доноситься характерные влажные звуки, вульгарное чавканье и хлюпанье, и нагромождение ткани не способно было их заглушить. И в довершение, по обонянию ударил новый запах, резкий, пряный, дурманящий. Запах, за годы выветрившийся из памяти смрадом мрачных застенков, но сейчас запускающий в телах заключенных «проржавевшие» механизмы. Запах возбужденной женщины.

Желая лицезреть все воочию, Захария ухватил полу платья, резко задрал ее выше пояса, после чего всучил ее пареньку и велел держать в таком положении, чему тот был явно не рад, но противиться грозному бандиту, разумеется, не стал. Впрочем, ему все было прекрасно видно, и от увиденного он шумно сглотнул. Широко разведенные ножки в черных блестящих сапожках почти до колен, судорожно топчущиеся на месте. Узкие полоски белоснежной кожи между обувью и бельем. Не менее белоснежные роскошные панталончики, спущенные до середины бедер. И мексиканец, сидящий между этих ножек, придерживающий их обладательницу за ягодицы и уткнувшийся лицом ей в промежность, скрывая своей головой самое сокровенное.

Представшая картина заворожила всех, даже Калеб выглядывал из-за плеча своей «спасительницы», поглощая глазами каждый изгиб оголенного участка тела. Когда в его ухо с жарким дыханием вдруг влетело новое едва слышимое «верь мне», вымученное, казалось, из последних сил, он с плохо контролируемой злобой сдавил набухший сосок. Реакция оказалась, мягко говоря, бурной: Беатрис резко откинула голову на мужское плечо и надрывно захрипела, а из глаз у нее, и до того влажных, заструились слезы. И в тот же миг меж импульсивно сжавшихся бедер хлынула влага, стекая по лицу Луиса и капая на пол. После этого женщина обмякла, ноги перестали метаться и обессиленно подкосились, и она безвольно повисла в чужих руках. А Калеб серьезно задумался над перспективой получить ожог: Беатрис начинала закипать.

— Эй! Ты там что, хе-хе, захлебнулся? Да отлипни ты уже, наконец! — посмеиваясь, Захария за плечо оттащил мексиканца назад.

Луис, запыхавшийся, как после долгого бега, поднялся с пола. Его лицо и внутренние стороны ладоней были ненормально красными, но на это обратил внимание лишь один человек, да и то смолчал. На усах, губах, подбородке блестели серебристые капельки, несколько успело низвергнуться на макушку Госпожи Смерти, прежде чем Луис утерся рукавом. Те же капельки, но в куда большем количестве, покрывали бедра женщины и пах, алеющий заласканными срамными губами и лишенный последнего волоска.

— Видите вон то пятно на труселях? — спросил приятелей Луис, указывая пальцем. — Большое такое, вязкое. Так вот, оно там было до меня, чесслово. Понимаете, о чем я?

— Ага, понимаем. Только мне как-то без разницы. — Захария говорил, но не мог оторвать взгляд от заветной щелки. — Ты лучше скажи, что это за цирк был.

— Я как-то раз такое жене делал. Ей понравилось. Мне тоже, — пожал плечами мексиканец.

— Ага. Понравилось. Рад за тебя. В таком случае, моя очередь. Калеб, давай уложим ее, что ли. В ногах правды нет, хе-хе.

Калеб не возражал, более того, считал, что давно уже пора. На правой ладони он заметил несколько маленьких волдырей, но решил, что думать о них будет позже. Держа Беатрис за плечи, он медленно опустил ее и уложил спиной на пол, а сам уселся рядом. Она не противилась, не вырывалась, позволяя держать оба своих запястья одной рукой. Она лишь смотрела в глаза Калебу и беззвучно шевелила губами, как заклинание, повторяя одно и то же. Скрежетнув зубами, Калеб, не зная, чем еще досадить упрямой бабе, не без труда оголил ее правую грудь, которую тотчас сильно передавило кромкой корсета.

Меж тем, Захария не медля приступил к делу. Нужды придерживать юбки больше не было, поэтому он «предложил» пареньку пойти прогуляться, что тот, недовольно ворча, и сделал. Панталончики не позволяли развести ноги так, как того хотел мужчина. Недолго думая, он расшнуровал штаны, выудив давно стоящий член, потом ухватил Беатрис за сапожки и закинул их себе на плечи. Таз женщины в результате этого приподнялся на нужную высоту, и Захария, направив орган рукой, с хлюпом проскользнул в по-настоящему кипящие недра. Стенки влагалища натурально обжигали, но затменный разум этого просто не фиксировал.

Каждый был чем-то занят. Захария, уткнувшись носом прямо в пятно на висящем перед его лицом исподнем, грубо вонзался в исходящее влагой лоно, и от этих толчков Беатрис сотрясалась всем телом. Калеб, лишь для вида придерживая запястья женщины, решил поиграть языком с ее соском, однако сколько бы слюны он не оставлял на груди, она испарялась за считанные секунды. Луис стоял рядом с глиняным кувшином воды в руке, попивая из него, наблюдая и изредка почесывая вздыбившийся бугор на штанах. Олли же подобрал с пола позабытую сумочку и стал в ней копаться. Среди всего барахла его заинтересовал лишь темный дубовый футлярчик сантиметров тридцати в длину и около десяти в ширину. Открыв его, он обнаружил очень странного вида курительную трубку, тонкую, продолговатую и идеально прямую, с маленькой, с наперсток чашей, а также кисет с мельчайше порубленным табаком и спички. Неумело набив этот чудаковатый прибор, парень закурил, сел на топчан и стал ждать.

Табака, набитого в «странного вида курительную трубку», кисэру, хватало на шесть минут горения. Однако еще до того, как последняя щепоть кидзами истлела, мундштук стискивали уже другие зубы.

К великому сожалению Захарии, долго сдерживаться он не смог. Сделав финальный рывок, он замер и выплеснул в нутро женщины обильную порцию семени. Еще несколькими всплесками этой липкой жижи обдало промежность и бедра Беатрис, вкрай измарав и унизив ее, когда мужчина вынул член и небрежно сбросил ноги со своих плеч. Однако его возвышенный настрой вдруг дал сильную просадку, стоило ему попытаться вытереть перепачканный в разномастной мешанине орган о гладкий шелк белья. Малейшее прикосновение отзывалось болью, как при... «Ожоге? Или я что-то от нее подхватил?». Однако Захария прекрасно понимал, что симптомы срамных хворей так быстро не проявляются. Впрочем, желание повторно совокупиться с этим «подарком судьбы» у него отпало, по крайней мере, на время. Кривясь и шипя, он зашнуровал штаны и поднялся.

Кидзами прогорел почти наполовину.

— Это было шикарно. Хоть в ней и немного, хе-хе, просторно. Кто будет следующим?

— «Просторно», говоришь? В таком случае, я хочу опробовать ее задницу, — услышал Калеб холодный безжалостный голос. Секундой позже он понял, что голос принадлежал ему.

Приятели уставились на него со смесью удивления и восторга, в то время как Беатрис не на шутку забеспокоилась и впервые попыталась встать. Разумеется, безуспешно.

— «Задницу», говоришь? Ну,

ты и маньяк, хе-хе. Ну, так за чем дело стало?

— Луис, подсоби.

Мексиканец подсобил. Не без труда, но у него получалось удерживать и руки Беатрис, придавив ладони коленями, и заведенные дальше головы ножки, благодаря прекрасной растяжке вытянутые по струнке. Вялое сопротивление женщины пока не доставляло никаких проблем. Однако когда Калеб приступит, она начнет трепыхаться, как ополоумевшая. Ну, или что-то вроде того. Посему Луис, что называется, не зевал.

«Какая муха меня укусила? Я ведь этого на самом деле не хочу», удивлялся Калеб, глядя с высоты своего роста на раскляченное в самой уничижительной из всех мыслимых поз тело. Такое положение как нельзя лучше подчеркивало превосходную форму ягодиц. А между ними виднелась маленькая дырочка, в которую Калеб, сам не ведая почему, вознамерился вторгнуться. В камере было аномально жарко. Он вытер выступившую на лбу испарину. «Ладно, что это я, в самом деле? Того и гляди, подгонять начнут». Да, времени в обрез. Глубоко вздохнув, мужчина расчехлился, увлажнил свою мужескость, макнув разок меж раскрасневшихся складок, после чего уткнулся в туго сжавшееся колечко. И лишь слегка надавил.

— ПОМОГИТЕ!!!

Истеричный визгливый крик, почти вопль болезненно резанул по ушам. Перепуганный его внезапностью, Калеб плюхнулся на зад, так и держась за причинное место. Мексиканец с пареньком также не смогли удержаться от вздрога. Один только Захария не растерялся и, подскочив в два прыжка, с размаху саданул подошвой сапога по лицу голосящей бабы. Удар был такой силы, что голову Беатрис откинуло набок, а шейные позвонки зловеще хрустнули. Из разбитых губ и рта потекла кровь. Женщина больше не кричала. И не вырывалась.

И не дышала.

— Оh Diоs miо, ты убил ее... Ты ее убил! Дубина стоеросовая! Кретин! Pеndеjо! — взорвался Луис, вскочив и набросившись на шрамованного бандита. Тот был в глубочайшем шоке от содеянного и совершенно не реагировал на адресованную ему брань.

Паренек, вжавшись в угол комнаты, в ужасе пучил зенки. Кисэру все еще была у него во рту, зубы впились в мундштук так, словно челюсти свело судорогой. А Калеб не мог оторвать взгляда от безжизненного тела. От потухших глаз. От безвольно раскинутых рук. От еще считанные секунды назад бешено вздымающейся и опадающей груди, ныне недвижимой. Мертва. Эта женщина... Она пришла помочь ему, вытащить из тюрьмы, на свободу. Пришла в такое опасное место ради него. Она верила в него. И просила верить ей. «Верь мне», повторяла она снова и снова, и снова, и снова... А теперь она мертва. Калеб сдавленно заскулил, стал натурально рвать на голове волосы. «Что я наделал? Что же, дьявол меня раздери, я натворил?!».

Однако посамобичеваться ему не дали. Послышались быстрые шаги, щелкнул замок, тяжелая «непрошибаемая» дверь резко распахнулась, впуская двоих уже знакомых встревоженных надзирателей, и почти так же резко захлопнулась. А Кантц и Митчелл застыли, как вкопанные. Оставляя женщину наедине с осужденными преступниками, они были готовы ко многому, но никак не к такому. Не к замершему в живописной позе полураздетому трупу со следами сексуального и физического насилия.

Первым в себя пришел Кантц. Крепко стиснув пальцы на винтовке, он с искаженным гримасой лицом повернулся к оказавшемуся ближе всех Калебу и от души заехал прикладом в челюсть. Калеб пошатнулся, но устоял, лишь сплюнув кровь.

— К стенке, шваль! Бегом! — орал надзиратель, целясь то в одного, то в другого.

Заключенные выстроились вдоль стены, как на расстреле. Впрочем, в данных обстоятельствах это вполне могло оказаться не просто сравнением.

— Кто из вас, ублюдков, это сделал? Кто, спрашиваю?! Отвечайте, либо еще до заката все четверо будете болтаться в веревке!

— Это был я... господин надзиратель, — после недолгого молчания нехотя признался Захария, чем неслабо всех удивил. Искренности за ним никогда не замечали. В данном же случае он своей рукой подписал себе смертный приговор.

— Да, пожалуй, сделать такое мог только полный отморозок вроде тебя. Бедная женщина, да примет Господь ее душу. Митч, что ты там ковыряешься?

— Пытаюсь нащупать пульс. Но не могу, — мрачно ответил немногословный Митчелл.

— Еще бы. У нее, кажется, шея свернута. Ладно, иди сюда. Подержи их на мушке, пока я их закую. Пойдем к коменданту. Кругом! Руки за спину!

Заключенные безропотно выполнили приказ. Им не требовалась мотивация в виде направленного на них дула ружья: каждый ощущал вину за содеянное. Щелкнули браслеты на запястьях Захарии, следом — Луиса. Кантц шел не по порядку, а, возможно, от самого опасного к самому безобидному. Как бы в подтверждение, Калеб стал следующим. Надзиратель было двинулся к оставшемуся пареньку, когда всеобщее внимание привлек странный звук позади. Исключительно неприятный звук.

Кантц обернулся. Заключенные последовали его примеру.

Митчелл стоял, покачиваясь на ватных ногах. Безрассудный взгляд метался во все стороны. Выронив винтовку, он руками потянулся к затылку. Рот судорожно открывался и закрывался, исторгая потоки крови. И причиной этого было нечто металлическое и острое, обо что беспрестанно клацали зубы. Нечто, наиболее похожее на лезвие.

— Ми... тч...

Но Митчу было не до ответа. Митчу уже не до чего не было дела. Вместо этого он последний раз булькнул, обмяк и плашмя растянулся на полу лицом вниз. Прямехонько под затылком у него торчала рукоятка... гребня для волос. Того самого гребня для волос, который на самом деле оказался хорошо замаскированным стилетом. Никто не мог выдавить и слова. Ужасно? Бесспорно! Но куда ужаснее был мертвец, возвышающийся над поверженным надзирателем. Разбитые губы растянуты в кошмарной ухмылке. Руки держат высоко задранный подол платья. А ноги сгибаются в реверансе. Этот мертвец был на удивление подвижен и учтив.

Кантц не стал размениваться на слова, вопреки своей разговорчивой натуре. Возможно, потому, что на ум не приходило ни одного. Да и нужны ли они были? Свинец будет куда более красноречив. С криком гнева и отчаяния он выхватил висевший в кобуре револьвер. И тут же уронил его: нога в черном сапожке впечаталась в его пах с силой выпущенного из катапульты снаряда. Кантц упал. И больше не поднялся.

Калеб уже лихорадочно перебирал в мозгу всевозможные варианты возмездия, которое сейчас обрушит на них эта столь скоропостижно вернувшаяся с того света женщина. Оттого вдвойне неожиданней был раздавшийся голос.

— Как по нотам! — довольно воскликнула Беатрис и зашлась истерическим, визгливым и каким-то инфернальным хохотом.