— Иногда что-то случается, Джои. Ты должен уметь это отпускать. Я знаю, что тебе сейчас тяжело слышать, но ты просто не можешь тратить всю свою жизнь на одержимость прошлым.

Боже. Вот опять.

— Конечно, могу. Как ты думаешь, с кем ты говоришь?

— Ну, тогда ты не должен. Я воспитала тебя более хорошим. Пожалуйста. Не будь упрямым до глупости.

Я закрываю глаза, позволяя моменту повиснуть, пока ищу столь необходимое спокойствие. Это бесполезно. Я ничего не могу придумать.

— Мы действительно опять делаем это, мама? Ты знаешь, чем это закончится.

— Не надо тыкать меня этим «опять»! И самое меньшее, что ты можешь сделать, это выслушать! — Она негромко фыркает в трубку, даже умудряется звучать так, будто проявляет ко мне терпение. Будто. — Если ты просто позволишь им объяснить, то увидишь, что это дл...

— Перестань. Просто перестань, мама. Меня не интересует то, что они мне скажут. Смени тему.

— Нет! — она звучит пронзительно, неистово. Можно подумать, что это — первый раз, когда мы говорим об этом. Можно подумать, что у нее все еще есть надежда. — Ты должен послушать меня, Джои! Плохие вещи случаются! Они происходят постоянно! Мы их не планируем, и мы не... хотим их... но мы должны жить с тем фактом, что они произошли. — Она делает паузу для эффекта и голосом, который внезапно становится суровым и надменным, настаивает: — Мы должны научиться прощать то, что не хотим прощать. Это невесело. Но если ты покончишь с этим и сделаешь это, то сможешь начать двигаться дальше и быть... счастливым. Это один из тех случаев, дорогой.

Интересно, на один уродливый момент, как много она действительно сможет простить. И мне было бы так легко это проверить...

Нет. Вместо этого я потираю лоб большим пальцем. У меня нет причин спорить с ней. Она не услышит меня, а я не почувствую себя лучше от попытки.

— Мама, ты же знаешь, что мне говорить об этом неинтересно.

— Все что я знаю, так это то, что твоя глупая голова засунута в глупый, глупый песок.

— Может быть. Но знаешь что? Я также знаю, где ты держишь свою. И держу пари, что моя пахнет лучше.

— Джои!

— Послушай, давай просто... давай поговорим о другом.

— Иногда просто нужно смириться с потерей, — горько ворчит она. — Во всяком случае, мы должны быть лучше, чем большинство.

Что ж, это задело, не так ли?

— Может быть, мама. В конце концов, мы научились жить без папы... а теперь я учусь жить без Салли и Майкла. Это то, с чем я живу. И если это то, что ты не можешь принять, тогда, может быть, пора и нам с тобой научиться жить друг без друга.

Она втягивает воздух.

— Он — твой БРАТ!

— ПРАВДА? — огрызаюсь я. — Был ли он моим братом, когда... нет. Боже. Зачем я это делаю? Это никогда не изменится. — Я вздыхаю. — До свидания, мама.

— Джо...

Это все, что она сделала, прежде чем я нажал красную кнопку, прерывая звонок.

Конечно, на этом все не закончится. Она привыкла к тому, что на ней зацикливаются. Вероятно, это — часть ее стратегии. Она будет кипеть несколько дней, решив, что я делаю то же самое, найдет причину перезвонить и начнет все сначала. Я не могу себе представить, что будет в конце игры.

На кухонном столе стоит стакан, и он просто просит сделать глоток дешевого, дешевого виски. Кому мне отказывать?

Выпив, я позволяю себе опуститься на диван в гостиной и созерцать пустую стену перед собой. Дешевая квартирная краска, такая тонкая, что выглядит как грунтовка. Наверное, она и есть. И это тоже уродливо... ну, на самом деле уродливо. Это — своего рода достижение, когда все видишь в бледной монохромности.

Может, мне стоит купить чего-нибудь. Часы? Постеры известных групп? Я не знаю. Что бы там ни развешивали люди в возрасте около тридцати пяти, когда у них нет семьи, чтобы повесить ее фотографии.

Сиськи, наверное.

Кажется, весь алкоголь покинул мой стакан. Разве это не еще одна дерьмовая новость?

У меня не хватает духу встать и взять еще, поэтому стакан опускается на пол. Извини, старый приятель. Ты — вне игры.

Я очень медленно вздохнул, а затем резко выдохнул. Что за день? Какая неделя? Что за жизнь?

Мой смартфон снова вибрирует. Меня это почти не волнует, но болезненное любопытство все еще остается диковинкой, не так ли? Так что, я поднимаю его и смотрю.

Это сообщение... полученное от Питера Бертолини из «Бертолини, Шульман и Ватт». Там есть фотография какой-то бумаги на вид — юридического документа или другого.

Иисус Христос. Что теперь? Еще одна задержка?

Нажать. Увеличить. Читать.

И, к моему большому удивлению, я обнаружил, что у меня действительно есть причина смеяться.

«Уважаемый г-н Бла, стороны бла-бла настоящим охотно признают и бла-бла-бла самую последнюю оценку семейного дома, бла, рассматривают любые будущие переговоры, бла».

Удивительно. Просто удивительно.

Интересно, что это спровоцировало?

Я откидываюсь назад и пытаюсь представить, что чувствует Майкл. Во-первых, бедняжке пришлось смириться с разрывом между его мечтами и реальностью. Видишь ли, бармен на полставки не делает человека из разносящего бекон, поэтому папина «простая математика» заглушает его надежды на то, что он сможет позволить себе жить в семейном доме.

А теперь он обнаруживает, что не может даже использовать эту хрень, чтобы обчистить меня до нитки.

Не то чтобы они двое не пытались. Надо отдать им должное. Они дрались как в аду. Особенно хорош был «новый забор».

Мне даже удалось рассмеяться, Майки. Я правда рассмеялся.

Итак, у нас с мистером Бертолини есть отлаженная система. Он присылает мне сообщения и фотографии, а я перезваниваю ему, только если чувствую в этом необходимость. Это хорошая система. Она экономит нам обоим много усилий. Есть вопросы? Нужен совет? Поделиться новостями? Нет?

Стало быть... в общении нет необходимости.

Я уверен, что Берт это ценит. У меня не сложилось впечатление, что этот старик больше развлекается с этим делом, а я сейчас не совсем общительный... так что, молчание хорошо работает для нас обоих.

О, не поймите меня неправильно. Поначалу этот развод был на ощупь горячим. Все хотели крови. Я сейчас разрыдаюсь и т. д. Но новизна прошла, вся кровь вытекла, а Иисус перешел на более тихие пастбища... так что, участники теперь угрюмы и расстроены. Никто не получает от этого удовольствия.

Кроме, может быть, Салли. И даже этого я не знаю. Мне просто интересно.

Я имею в виду, это должно ведь быть весело, правда? Или... Господи, хоть что-нибудь. В противном случае она просто позволила бы этому закончиться и продолжила бы свою жизнь.

Не так ли?

В любом случае все это — домыслы. И в этом конкретном случае я действительно чувствую необходимость позвонить своему адвокату и проверить, все ли в порядке.

Бертолини, естественно, сразу же начинает:

— Я думал, что могу получить от тебя сегодня известие, — говорит он вместо приветствия. — Поздравляю с небольшой, но решительно знаменательной победой.

— Да, я здесь — король мира, — забавляюсь я. — Означает ли это, что они, наконец, готовы двигаться вперед? Действительно ли мы смотрим на свет в конце туннеля?

Момент молчания, перед тем как он ответил, очень похож на дешевый виски.

— Нууу, — он вытягивает это так, словно действительно думает об этом. Правда. — Я бы сказал, что на данный момент это немного неясно. Если, может быть... ты что-нибудь слышал от нее?

Я не отвечаю.

— Да, не сообразил. Ее адвокат тоже не разговаривает. Итак, все, что мы на самом деле знаем... буквально все, что мы знаем... это то, что они согласились не оспаривать оценку дома. Мы не знаем, почему это произошло. Мы не знаем, что предопределило такие внезапные изменения. Мы не знаем, настраивают ли они нас на что-то другое или немного отступают перед очередной попыткой взять большой реванш... и честно говоря, — вздыхает он, —... мы также не знаем, как это воспримет судья.

Я закрываю глаза. К этому моменту я должен привыкнуть. Каждый ответ на каждый вопрос, который когда-либо задается, — это: «мы не знаем».

Мы. Как будто мы вместе. Как будто платят нам обоим.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — говорю я ему, — но единственная причина, по которой они смогли избежать наказания за последнюю отсрочку, заключалась в том, что они оспаривали оценку. Конечно, это принятие устраняет данную «необходимость».

— Это так, — признает он, — но с набором самых свежих добавлений. Во-первых, это действие демонстрирует разумное и прилежное усилие с их стороны, чтобы довести все дело до конца. Так что, если они захотят через неделю попросить больше времени, судья, вероятно, даст им это именно из-за этого заявления прямо здесь. Если он увидит добросовестность, то предоставит больше свободы. Это именно то, что есть.

— Смешно.

— Может быть. Но я тебе кое-что скажу: тайная фантазия каждого судьи состоит в том, что, если он сможет достаточно долго не участвовать в бракоразводном процессе, стороны волшебным образом придут к мирному соглашению и без него. Стучащие молотком ненавидят разводы почти так же сильно, как ненавидят судить уголовные дела белых воротничков. Они почти всегда будут грешить в сторону невмешательства.

— К черту их. Они замешаны. Это проклятая система.

— Ага.

Я в порядке. Истерики не будет.

— Что будем делать?

Он фыркает.

— Мы предлагаем даты. Опять. Мы видим, что происходит. Опять. Мы надеемся, что они не вызовут каких-то новых неожиданных действий или запросов. Наши головы опущены, наши плечи крепко сжаты, а наша спина противостоит ветру.

Этот подходит. Почти заставляет самоубийственные пытки казаться героическими. Бьюсь об заклад, он использует это все время.

— Хорошо.

— Что-нибудь еще?

Да уж. У меня болит голова, болят плечи и сдает спина.

— Почему она это делает?

Я немедленно хотел бы отказаться от вопроса. Я чувствую себя идиотом, даже если спрашиваю о чем-то подобном. Кто знает, что за ответ из дробовика скрыт в эфире, просто ожидая, когда правый палец на спусковом крючке подойдет и рефлекторно дернет.

А я спросил гребаного юриста.

Однако удивительно, что его ответ был не в виде «я не знаю».

— Адвокат твоей бывшей жены — друг твоей матери, — говорит он мне. — Он работает на общественных началах, поэтому за все это она фактически не платит ни копейки. Думаю, прямо сейчас она думает, что ненавидит тебя, и ей очень приятно знать, что она может контролировать тебя... что ты не можешь ничего сделать, чтобы ее остановить. — Он делает паузу. — Я, и правда, хотел бы, чтобы ты не спрашивал.

— Откуда ты все это знаешь?

— Точно не знаю. Я просто так думаю. Но должен тебе сказать, что я... знаком с адвокатом твоей бывшей жены. — Он внезапно звучит так, словно слишком тщательно подбирает слова. К черту юристов. — Мы — не друзья, но... ну, я знаю его. И его жену, собственно говоря. После третьей отсрочки мы столкнулись друг с другом на вечеринке. Знаешь, как это бывает. — Нет, не знаю, но ладно. — Во всяком случае, он сказал мне, что делает твоей матери одолжение, но что ему жаль, что он не вмешивался. Сначала он ожидал, что это будет открытая сделка, поскольку твоя бывшая и твой брат были так очевидно влюблены...

— Очевидно, — фыркаю я.

Это вызывает у меня очень тяжелый вздох.

— Чего ты хочешь? Вставлять палки в колеса? Это — любовь. Это случается. И, судя по тому, что я слышал, они следят за тем, чтобы каждый, кто подходит к ним, мог сам это увидеть.

Ой. Это больно.

— Ладно.

Он сочувствует или притворяется.

— Послушай, ты же все равно не хочешь, чтобы она вернулась. И вся суть этой истории в том, что женщины, у которых есть кто-то новый, обычно не хотят, чтобы развод затягивался, как в этот раз. Только если они не злятся или... э... не презирают, или что-то в этом роде. — Пауза. — Честно говоря, я обычно не замечаю такого уровня ненависти, за исключением случаев, когда муж был последовательным дон-жуаном.

Я хмурюсь.

— Если ты полагаешь...

— Конечно, нет. Я был здесь все время, шеф. Помнишь? Если бы она поймала тебя на ком-то, она бы уже швырнула это тебе в лицо. И мне. И любому в лицо, кому пришлось бы столкнуться с ней лицом к лицу в неподходящее время. Черт, она бы поднимала этот вопрос всякий раз, когда люди находятся с ней в одной комнате. А если бы эти люди перебрались в соседнюю комнату, она бы просто говорила это немного громче. Вот как реагируют некоторые женщины. Такие женщины как она. Она не сказала этого, значит, этого не видела. И это то, что сбивает с толку. Я, честно говоря, не знаю, почему она такая... какая бы она ни была.

Что еще сказать? Все началось интересно, но все-таки вернулось к «не знаю».

— Я тоже, — признаю я.

— Просто держись. И не забывай, что это была победа. Сегодня мы немного выиграли войну, Джои.

— Да. Большая победа. Ура хорошим парням.

Он хрюкает.

— Ура хорошим парням. — Наступает неловкая пауза, никому из нас больше нечего сказать. Он ее прерывает. — Береги себя.

А потом вешает трубку. Ура хорошим парням.

***

Сердце щемит, скука наваливается, а еще говорят, что время может быть целителем.

Я дам вам знать.

Прошла почти неделя, прежде чем мама решила снова позвонить мне. Так что, это был приятный маленький сюрприз.

— Я скучаю по тебе, — говорит она вместо приветствия. И отец тобою был бы впечатлен. — Теперь она освоила столь восхитительно жалкие тона, что они почти недоступны человеческому слуху. — Мы все тебя любим. Мы так по тебе скучаем.

— Я верю первой части, — признаю я. — Если это утешение.

— Знаешь, Джои, Майкл и Салли действительно обижаются, что ты их даже не выслушаешь...

— До свидания, мама.

— Стой, подожди! Чертову минуту! — От жалости до ярости — за полсекунды. Классически. — Я устала от этого... этого разрыва... разрывающего двух моих мальчиков. Я больше не могу с этим справиться! Тебе нужно простить его, Джои! Прости Майкла, чтобы мы все могли начать исцеляться. — Ее дыхание искажается в трубке.

— Он ушел из моей жизни, мама. Навсегда. Прими это.

— Пожалуйста, — шепчет она так близко к микрофону, что кажется, будто она его ест. — Сделай это для меня.

И почему это в конце? Кто знает. Но это так.

«Сделай это для меня» — вот тот самородок, который всегда перевешивал чашу весов.

— Мама? — Я сжимаю живот, пытаясь сдерживать голос.

— Да, дорогой? — Надежды. Шепот победы.

— Я люблю тебя. Но до свидания.

Раздражение. Гнев.

— О, ради любви к Питу, Джои! Перестань вешать трубку, как проклятый злой ребенок, каждый р...

— Я это сделаю. До свидания, мама.

Страх. Неуверенность.

— Джои?

На этот раз это не аффект. Это раненое невысказанное признание, которое я слышал от нее раньше. Майкл не упоминается.

На этот раз она меня слышит. На этот раз она знает, что значит «до свидания».

На этот раз она знает, что это навсегда.

Колебания. Разбитое сердце.

— Джои?

Я кладу трубку и смотрю на свою руку, сжимающую устройство.

— До свидания, мама.

***

— Что я сделал не так?

Если вам интересно, это самый очевидный вариант. Самый очевидный, а также самый распространенный.

Конечно, есть много других вопросов... их сотни. Но это то, что является вам снова и снова, обычно в самые неожиданные моменты. Это как какой-то шутливый засранец, льющий тебе на спину холодную ледяную воду, когда ты, наконец, расслабляешься и перестаешь ее опасаться.

Иногда приходит двоюродный брат по имени: «Что со мной не так?» Это становится некрасиво, особенно если вы пьете. Но в большинстве случаев вы можете просто повернуть его обратно к большому, как косяк рыб, преследующий кита. «Что я сделал не так? Ради бога, что я сделал не так?

Вы не можете не хотеть, чтобы было что-то, понимаете? Жизнь была бы намного проще, если бы была какая-то конкретная вещь или определимое поведение, которое можно было бы распознать и изменить. Какой-нибудь простой шаг, который защитит вас от незнания, что именно пошло не так.

Но вот он, настоящий поворот событий: я не думаю, что делал что-то не так. О, может, это моя работа нам немного подосрала. Но какая работа такого не делает? И, может быть, я не так старался, как следовало бы, дать ей понять, что мне не все равно. Но она поддерживала меня в моей в карьере на сто процентов, и я не был просто отсутствующим мужем. Я все еще пытался. Я все же позволял ей видеть, что люблю ее. В конце концов, ей просто было все равно.

Я полагаю, возможно, что где то по пути она потеряла свою сторону искры. Я понимаю, как это могло случиться. Но это оправдывает лишь уход. Не предательство. Не жестокость. Или ложь, или равнодушие.

Этого не может оправдать ничто.

Я согласен с тобой, сынок. Маршрут был хуже, чем пункт назначения, если так можно выразиться. И я всегда думал, что она выше этого.

Я тоже, папа, иначе бы не женился на ней. Я бы даже не стал с ней разговаривать. Я бы повернулся и убежал, черт возьми, в другом направлении.

Может быть. Ты никогда не узнаешь на самом деле.

Сказать по правде, меня сбивают с толку дни, предшествующие концу. Она играла? Делая вид, что заботится? Я просто не могу представить, что бы это ей принесло. Здесь нет простой математики, чтобы подсчитать, что бы я ни делал.

Честно? Я думаю, что простая математика была лишь твоей идеей. Она никогда не была связана с миром. Она не была связана с людьми.

Это была просто непривычный маркер... одна из твоих причуд.

О нет, Джои. Ты ошибаешься, и мне кажется, что ты упустил суть.

Простая математика никогда не должна служить объяснением. Простая математика — это философия. Способ увидеть лучший путь вперед... способ никогда не стать одним из плохих парней. Даже если она слетела с катушек, я всегда думал, что она у Салли в крови.

Простая математика заключается в том, чтобы помнить, насколько простой может быть порядочность в мире сложного зла. Она об отказе от неверия. Она об отказе приспосабливаться к греху. Я надеюсь и всегда надеялся, что привил тебе часть ее.

Мир — жестокое и всепрощающее место, сын мой. Что бы ты ни делал, ты никогда, никогда не должен быть похожим на мир.

Если бы ты только знал...

Но, может, ты и прав. Возможно, лучшее, что мы можем знать, — это то, насколько простым всегда оказывается правильное.

Я просто хочу, чтобы это знала Салли.

И я бы хотел, чтобы ты поговорил с ней... просто чтобы узнать, о чем она думает. Возможно, это помогло бы тебе двигаться дальше.

Может быть. Но вот в чем дело: хотя и не думаю, что сделал что-то плохое, я также не думаю, что хоть кто-то когда-либо думал, что он является плохим парнем.

Никто. Даже она.

Так что, разговоры не пошли бы нам на пользу. Ничего бы я не узнал. Мы бы просто ходили туда-сюда, бросаясь обвинениями и расстраиваясь. В конце концов, это, вероятно, помогло бы ей оправдать собственную ошибочную логику. Нет уж, спасибо.

Однако вопрос все же возникает. Снова и снова. Вроде как память о твоем голосе, папа.

И особенно в такие моменты, когда я прислушиваюсь к движению за окном и пытаюсь заснуть.

***

Ах, старый добрый мистер Бертолини. Я так рад слышать тебя сегодня. Теперь ты — моя семья.

— Поздравляю, — протягивает он фразу, и звучит так же жирно, как он и выглядит на самом деле. — Все официально зарегистрировано и сделано. Ты — свободный человек.

— Спасибо, — говорю я. Но «поздравляю» — неправильное слово. Как насчет «сюрприза»? Или «черт возьми»?

— Итак, что ты будешь делать со всей этой новообретенной свободой? — Он ожидает беззаботного подшучивания.

— Я и правда не знаю. Разве кто-то однажды не сказал, что «свобода — это просто еще одно слово, означающее, что нечего терять»?

— Конечно. Но эта кто-то была пьяна, и она умерла сразу после того, как спела эту дурацкую песенку. — Он снова принюхивается. Господи, спаси меня от обнюхивания. — Это просто показывает, как много она знала об этом.

Хорошо сыграно, мистер Бертолини. Вот... безрадостный смешок. Кажется, ты их коллекционируешь.

— Ну, в любом случае, это было реально и весело... но, боюсь, у меня недавно закончились деньги, чтобы отправить тебе. И держу пари, что у тебя тоже больше нет способов выставить мне счет за несуществующие достижения, так что мы зашли в тупик. — Я позволил ему посмеяться над этим. Может, он серьезно.

— Я могу найти новые способы. Просто дай мне время.

— Не волнуйся. Я уверен, что в следующий раз, когда разведусь, я найду тебя.

— Тогда шансы в мою пользу, — его голос звучит с улыбкой. — И, в качестве небольшого совета, в следующий раз женись чуть более невменяемо. Этот раз был недостаточно вменяем.

Хорошо. Это заставило рассмеяться. Настоящий смех... такой приятный, теплый и щекочущий мою душу. Как пописать в штаны в холодный, очень холодный день.

— Я обещаю сделать все возможное. — Такое ощущение, что нужно сказать что-то еще, например, я прощаюсь со старым другом или что-то в этом роде. Но нет, так что:

— До свидания, я полагаю.

— Успокойся. Каждый день будет немного лучше, чем предыдущий. Обещаю.

Сказал юрист дураку.

***

Итоговый отчет: время — ни фига не лекарь. Но оно, как альтернатива, очень практично для отвлечения.

Прошло почти два года, с тех пор как я ворвался в свой собственный дом, опьяненный подозрением, что моя жена изменяет мне, и я покупаю в «Таргет» новую головку для своей электрической зубной щетки. На несколько счастливых мгновений я совсем об этом забыл.

И поскольку судьба — отстой, именно тут я их и вижу.

На самом деле, я не совсем честен. Я здесь, чтобы делать покупки, но в момент, когда я вижу своих злейших врагов, я просто стою как идиот, отслеживая действительно отличную пару эластичных штанов, когда они проходят мимо, и удивляюсь, как это возможно, что каждая женщина в мире выходит замуж прямо перед тем, как я развелся.

Во всяком случае, тут я регистрирую их присутствие. Всей группы. Всех трех марионеток. Ха, блядь, ха.

Мое внимание привлекает мама, оживленно разговаривающая и размахивающая руками в той не совсем суетливой манере, как она всегда делает, пытаясь запустить шоу, которое, как она знает, не ее. Майкл расслаблен, просто дает ей делать все, что она хочет и в ответ отпускает шутки. Он притягивает к себе любимую девушку, широко улыбается и выглядит... здоровым, наверное. Худой, но подтянутый.

Они перебирают женскую одежду, все ее виды, и выглядят не иначе как семьей.

Теперь, когда я думаю об этом, я давно не видел Салли. Она была арктическим ветром, прокатившимся по моему миру в течение многих месяцев: она никогда не уходит, она делает каждое мгновение несчастным, она разрушает мои дни и ночи... но я никогда ее не ВИЖУ.

Так что, меня нельзя винить в том, что я остановился и всмотрелся, просто чтобы подумать о своей жене. Разве нельзя?

Ах, да, о бывшей жене. Извините.

Я смотрю. И в основном меня просто поражает, насколько по-другому она выглядит. рассказы о сексе Я не знаю как именно и почему, но сразу уверен, что она изменилась... и в значительной степени.

Я не могу точно определить изменение, но оно определенно присутствует. Я прищуриваюсь, ничего не понимаю и снова прищуриваюсь. Да, это произошло.

Я полагаю, что суть ситуации в том, что ее место занял кто-то другой. Двойник. Незнакомка. Дайте достаточно времени, и она исчезнет полностью. Все, что останется, — это память.

Закрой глаза. Избавься от этого. Об этом грустно думать, и это не приносит никакой пользы.

Да уж. Я знаю. Но женщина, которую я любил, тает.

Или, может быть, все это — вымысел. Может быть, я просто навязываю предположение, потому что хочу верить, что она — кто-то другой. А может быть, я только сейчас перестал воображать и отпустил воображаемую женщину, которой вообще не было.

Наверно, почти стоило пойти туда и поздороваться, просто чтобы узнать это. Чей это будет голос, моя дорогая? Чьи слова бы ты использовала?

Пока я обдумываю вопрос, они выходят в проход, мама весело ковыляет и толкает тележку, стремительно набитую всевозможной одеждой и красочными коробками.

И тут меня осенило.

Электроотсос. Книги. Подгузники.

Одежда для беременных.

Салли смеется над тем, что сказал Майкл. Он потирает легкую выпуклость на ее животе, гордый, как...

Да уж.

Я отступаю обратно в область товаров для зубов, мое дыхание сбивается. Внезапно многие вещи обретают смысл. Вот почему они вдруг перестали играть в игры с разводом. Вот почему мама перестала звонить, приставая ко мне. Вот почему их адвокат внезапно забеспокоился, что его безвозмездное дело обернется катастрофой.

В моей голове... или, может быть, в моем сердце... я слышу волнение и радость, которые, должно быть, наполнили ее голос, когда она рассказала Майклу важную новость. Отец. Творец жизни. Папа.

И он, должно быть, какое-то время смотрел, на его лице расплылась невозможная ухмылка, а затем схватил ее в любовном объятии и поцеловал. Как в кино.

Фильме, в котором меня нет.

И я думаю, это то, что меня действительно волнует. Моя личность украдена. Мое будущее ложно. Все это должно было быть моим: большие новости, объятия. Все это. Я потратил... Боже, я годы этого ждал. Ждал, когда она будет готова. А чего ждал он? Что сделал он, чтобы заслужить это право?

Ад. Может, она просто никогда не была бы готова ко мне. Может, она просто ждала, терпя идиота, школьного учителя, пока не появится нужный человек.

Но тогда почему она так долго оставалась со мной? Почему не позволила мне уйти и найти свою половину? Почему она потратила свою энергичную молодость, которой могли бы воспользоваться мои дети? Я так хотел поделиться с ними этим?

Почему она так со мной поступила?

Брось это. Неважно. Это больше не имеет к тебе отношения. Папой будет кто-то другой.

Крутое дерьмо. Купи чертову зубную щетку и иди домой.

Чтобы добраться до касс, они должны будут пройти мимо меня. Я стараюсь быть незаметным. К счастью, никто не смотрит в мою сторону.

Теперь, когда они ближе, обнаружилось кое-что еще. Майкл — загорелый и подтянутый, как я увидел раньше, но также он худее, чем когда-либо прежде. Он снова и снова потирает правую руку, его голова покачивается под песню, которая не звучит в наушнике, когда он проходит мимо... крохотные движения, целиком написанные неровной рукой от беспокойства.

Беспокойство о чем?

Ему не терпится выбраться отсюда и вернуться к другой любви своей жизни? Неужели в приближающемся будущем этой счастливой семьи таится какая-то страшная опасность? Или я просто вижу то, что хочу видеть?

Что-то еще, что могло быть совсем ничем, но что отказывается покидать меня на весь оставшийся вечер: из-под рукава Салли выглядывает небольшой поблекший синяк. Это старое, невоспроизводимое пятно пурпурного, переходящего в желтый, танцует под тканью ее одежды.

Формируется там, как вопрос... как предупреждение.

Как самая простая из истин.

***

Привет. Знаешь, что страннее странного?

В первый раз, когда вы впускаете кого-то нового. В первый раз вы позволяете ему прикоснуться к вам, увидеть ваше тело или просто физически приблизиться настолько, чтобы вторгнуться в ваше личное пространство.

Все, что было до этого момента, на самом деле довольно стандартно, так что, это легко. Вы встречаетесь, улыбаетесь, находите повод поговорить, а потом снова встречаетесь. Черт, ты занимаешься этим дерьмом годами. Даже женатые люди танцуют этот маленький танец... с коллегами, с друзьями, даже со своим фармацевтом, если они видятся с ними достаточно регулярно. Мы — социальный вид. Такими способами мы себя поддерживаем.

Так что, на этот раз вы просто... позволяете этому пойти немного дальше. Вот и все.

И только когда окажетесь в спальне, это внезапно приобретет другое лицо. В один момент это — приятная пошаговая румба, а в следующий она превращается в неловкий вальс неопределенности.

Подумайте: в последний раз вы подвергали себя подобному воздействию несколько лет назад. Может, десятилетия. И тогда вы были молоды, с телом молодого человека и слепыми физическими амбициями молодого человека.

Теперь вы — добропорядочный взрослый. Различия существенные. Волосы, то, как держится тело, лучшие движения, лучшие шаги и лучшие углы. Все изменилось. Все стало немного хуже, чем было раньше.

Это совершенно другое тело, вот что я говорю, и единственный человек, который когда-либо видел его раньше, был на нем женат. Так что, это вроде как неизвестная.

Короче говоря, это — не ужасный опыт. Просто это не то, к чему вы готовы. Вроде как в первый раз, когда вы вышли в купальном костюме в общественный бассейн после наступления половой зрелости. Типа: «О, привет. Похоже, я не совсем к этому готова». А потом вы — в бассейне и плещетесь, и оказывается, что все в порядке.

Через несколько недель после инцидента в «Таргет» я встречаю кого-то, и одно ведет к другому. Я возвращаюсь в бассейн, понимаете? И все в порядке, и мы хорошо проводим время, и теперь я думаю, что хотел бы продолжать возвращаться в бассейн, когда это возможно.

Дерьмо. А кто бы не стал?

Она — аккуратная дама, если вам интересно. У меня улыбка, заставляющая меня думать о Греции, и о любви к длинным струящимся юбкам, которые я действительно мог бы научиться обожать.

Еще скажу: она любит плавать.

Жизнь на самом деле выглядит неплохо, и этот вопрос решен. И я лежу в постели наутро после нашего пятого или шестого свидания, просто слушаю ее дыхание и ценю простую радость просыпаться рядом с женщиной, когда звонит телефон.

Сейчас мне не так много звонят, так что, возможно, это — сюрприз, из-за которого я снимаю трубку, не поглядев на дисплей.

Ошибка новичка.

— Алло? — К утру мой голос стал серьезнее и глубже. Может, мне стоит разбудить мою новую подругу, чтобы она услышала его, прежде чем он рассосется. Никогда не знаешь, что может ее зажечь...

Но затем в моем ухе раздается звук, и хорошее настроение мгновенно покидает меня. Я могу сказать, кто находится на другом конце телефонной линии, только по тихим хныканьям, которые она издает, когда плачет.

— Джои, — выдыхает Салли. — Помоги.

— Эээ... — И я кладу трубку.

Я знаю. Чертовски неразумно.

Уже два года я представлял себе, как я отбриваю эту суку. На мой взгляд, мое выступление было эпическим. Оно было жестоким. Оно было убийственно безошибочной речью.

И теперь, когда у меня наконец-то появился шанс... Когда она зовет, плачет, умоляет и булькает мое имя? Что я на это говорю?

«Эээ». Потрясающе.

Сразу же сажусь и растираю лицо, как будто последние пять секунд моей жизни могут отвалиться.

О, и еще интересно: «Что за херня?»

Почему Салли позвонила мне?... МНЕ, из всех людей... просить о помощи? Зачем мне когда-либо хотеть ей помочь?

Телефон опять звонит. На этот раз сначала проверю. Это местный номер, но я его не узнаю. Я беру трубку.

— Алло?

— Привет, я ищу Джозефа Линдала?

Ах. На самом деле это не вопрос, мистер телемаркетер.

— Я с Херальд, — настаивает он. — Я пытаюсь достичь...

Я вешаю трубку. «С Херальд». Здесь не подписывают, спасибо.

Звонит снова. Тот же номер. Пойми намек, приятель. Потом другой входящий. Мама.

Нет, точно не отвечу на этот звонок. Но ведь это интересно, правда?

Греческая пловчиха переворачивается и смотрит на меня из-под темных прядей многообещающих волос. Я наклоняюсь для поцелуя, и наши губы встречаются, как раз, когда звонок переводится на автоответчик.

«Джои? Джои, это — твоя мать! Возьми трубку! Я не знаю, что ты слышал, но с Майклом все в порядке. Он в порядке. Это просто задело его, вот и все. Они... « — она на мгновение исчезает, затем возвращается, чтобы сказать: — «О, звонит твой дядя. Мне нужно идти. Перезвони мне!»

Теперь мы оба смотрим на автоответчик, как будто он может ответить на вопрос, который никто не удосужился задать.

Пловчиха смотрит на меня.

— О чем это было?

— Я не знаю. Я не знаю, почему она вообще мне звонит. — Потом, как будто мне нужно объясниться. — У нас нет отношений.

Телефон снова зазвонил. Это Салли. Еще раз. Нет сообщений.

Теперь Пловчиха забеспокоилась.

— Что-то не так, — настаивает она.

Я пожимаю плечами, вылезая из постели.

— Может быть. Но что бы то ни было, это — не моя проблема. Они — не моя проблема. — Мой голос снова звучит нормально. Черт.

— Она сказала, что кто-то пострадал.

Я вскакиваю с кровати, натягиваю футболку и включаю телевизор, проходя мимо, направляясь на кухню. В основном я делаю это, чтобы не думать о том, волнует ли это меня.

«... отчеты из Канзаса сегодня, где полиция сообщает, что два офицера были застрелены в результате неудачной конфискации наркотиков. Власти говорят, что когда...»

Нет.

Я уверен, что разворачиваюсь с нормальной скоростью или, может быть, даже немного быстрее... но это кажется самым медленным движением в мире. И вот на экране, чтобы весь мир увидел угрюмое, рябое лицо моего брата.

Это его фотография с предыдущего ареста. Он сердито смотрит на меня по-юношески, слишком знакомо.

Только на этот раз прямо под его именем вставлены два последних слова:

«Майкл Линдал: убийца полицейских».

Я смотрю. Сзади меня обнимает пара рук.

— Ты знаешь этого мужчину? — она уткнулась лицом в мою лопатку.

— Он — мой брат.

Лицо сразу же отрывается.

— Ой. — Руки исчезают. — Боже ты мой!

— Да уж.

— Боже ты мой. — Она отступает.

Телефон снова звонит.

Быстро удаляющиеся шаги.

— Мне жаль.

Но она не должна быть такой. Это понятно.

Она меня почти не знает.

— Тебе пора идти, — говорю я, предлагая ей выход, который она уже начала искать. — Я тебе позвоню.

***

Мама молчит так долго, что мне, наконец, приходится ее подтолкнуть. Ей потребовалось много времени, чтобы суметь заговорить.

Но как только она это сделала, ее прорвало.

— Я не понимаю! — скулила она. — Он даже не употреблял! Почему он был там? Почему он болтался с этими... этими людьми? — Она вытолкнула это словсквозь зубы о. — Почему они сделали это с моим мальчиком? Он будет отцом!

Я подумал о том, что видел в «Таргет» несколько месяцев назад.

— Я почти уверен, что он употреблял, мама.

— Откуда ты можешь знать? — рычит она, счастливая, что у нее появилась собственная цель. — Тебя здесь даже не было!

Да уж. Я знаю. Это было здорово.

— Ты говорила с ним?

Она кивает, снова становясь жалкой.

— Они разрешили мне навестить его, когда он был в больнице. До того как они... до того как его перевезли.

— Он сделал это? Он действительно стрелял в тех копов?

Хмурый взгляд.

— Конечно, нет!

— Это он тебе сказал?

Она ерзает.

— Мы об этом не говорили. — Ее лицо темнеет. — Но мы и не должны были! Мой мальчик никогда бы... — она замолкает, и снова начинается плач. — Он бы не стал, — причитает она. — Он бы не стал!

Вот дерьмо.

Он сделал это. Он действительно это сделал. Даже его мать знает.

Я качаю головой.

— Назови мне имя его адвоката. И дай его координаты. Я хочу с ним увидеться.

Она кивает, ищет ручку и вытирает слизь с верхней губы. Во время записывания она внезапно поднимает глаза.

— Ты говорил с Салли?

Я не отвечаю.

— Знаешь, сегодня днем она будет здесь. — Еще один всхлип. — Она скучает по тебе. Ей просто пришлось раньше поговорить со своими родителями...

— Мам, ты уже записала этот номер?

***

Майкл выглядит низкорослым, сидя по ту сторону стекла. И он должен им быть. Память о нем уже начала ускользать.

— Я не ожидал увидеть тебя здесь, — сказал он без злобы.

— Я мог бы сказать то же самое, — заставил я себя улыбнуться.

Нет ответа. Он трясется.

— Я не хотел, чтобы это произошло. — Его глаза осматривают комнату, в то время как он чешет руку.

Я киваю.

— Я это знаю.

— Если бы этот ублюдок Ибрагим не... я имею в виду, если бы... — Дрожь усиливается. Затем он сдается и просто проваливается в себя.

— Что со мной будет? — спрашивает он голосом на октаву выше. Вдруг он — снова маленький мальчик, напуганный, плачущий и спрашивающий, почему папа не возвращается домой.

Я открываю рот, чтобы ответить. Если честно, на ум приходит несколько жестоких шуток. Но я отвергаю их все как мелкие или ниже моих моральных устоев. Не всякий бы принял такое решение.

Осторожно, сынок. Сейчас не время отказываться от своей души. Твой брат потерян. Он обречен. Просто оставь его в покое.

Папа? Что ты здесь делаешь?

Поверь, ты тут не нужен.

Я останавливаю ошибку, о которой ты будешь сожалеть до конца своей жизни.

Это — простая математика, Джои. Майкл сломлен. Он просто не может опуститься ниже.

Тебе больше не нужно его бить, сынок.

Боже. Если ты здесь только поэтому, то можешь просто вернуться тем же путем, что пришел.

Я здесь не для того, чтобы пнуть калеку, и не для того, чтобы позлорадствовать. Я не извлекаю выгоду в такие моменты, папа, и здесь нет ничего, что мне принадлежит.

Ты хоть знаешь, как часто недооцениваешь меня?

***

— Джои? — спрашивает Майкл с искренним беспокойством на лице.

— Извини. Я просто задумался.

— Я боюсь, Джои. — Он тоже. Он мертвец, и все это знают. — Мне нужна помощь.

Я мгновение думаю об этом.

— Ты помнишь, когда умер папа, Майки?

Плотина снова лопается, и он начинает рыдать.

— Хорошо. Значит помнишь. Ты помнишь, как спрашивал меня, почему я не плачу? На похоронах?

Он кивает, прижимая трубку к уху.

— Помню.

— Правда? Вау. Ты был таким маленьким... — Я качаю головой. — Что я тогда тебе сказал?

— Это... Папа... это... — он действительно сейчас разваливается, — что папа — здесь... — он похлопал себя по груди.

Я киваю. Правильный жест, неправильная грудь.

— Верно. Он не ушел. У него было два сына, и у нас была возможность унести его с собой. — По крайней мере, у одного из нас. — У тебя есть ребенок, Майки. Теперь они убьют тебя за это... но тебе тоже не нужно уезжать. Этот ребенок важен для твоего будущего. Так что, ты просто наберись силы, продолжай дышать и улыбайся очень широко, когда твоя жена принесет тебе медвежонка, чтобы увидеться с тобой. Понимаешь? — Я наклонился. — Убедись, что твой ребенок запомнит эту улыбку.

Он молча кивает.

Я пожимаю плечами.

— Чтобы кого-то казнить, требуются годы. Веди себя и играй, как будто все в порядке. Если тебе действительно повезет, этот ребенок запомнит тебя. Может быть, даже унесет тебя в себе.

Жду, пока он немного успокоится. Когда это, наконец, происходит, он робеет.

— Мне очень жаль о том, что случилось, Джо, — бормочет он, вытирая нос рукавом. — Я не знаю, почему я так... — он пожимает плечами. — Я не знаю, почему я делаю половину того, что делаю.

Я знаю.

— Не имеет значения.

— Джо? — Он наклоняется вперед. — Не мог бы ты... присмотреть за моим ребенком ради меня? Я был бы очень рад, если бы...

— Нет.

— Ты был бы настоящим хорошим папочкой, — быстро говорит он. — Я бы никогда не смог, даже если бы была возможность. А Салли... я думаю, о...

— Нет.

— Пожалуйста! — в отчаянии кричит он в телефон. — Пожалуйста! Просто... просто... — Он сникает. — Ради моего ребенка. Не ради меня. Ради моего ребенка. — Рука на стекле. — Мой бедный, бедный ребенок.

— Мне очень жаль, Майки. Я не буду этого делать. Но если это даст тебе хоть какое-то утешение, ты ошибаешься, — я проверил время: осталась, может, одна минута. — То, что ты только что пытался сделать... это то, что сделал бы хороший отец.

Он смотрит на столешницу.

Я тоже задыхаюсь. Как странно.

— Прощай, Майки. Я, эээ... Я люблю тебя. Ладно?

Он кивает.

— Прощай, Джо. — Охранник входит в комнату, чтобы забрать его. — Я люблю...

Но звук прерывается, прежде чем он успевает закончить мысль.

И я все равно не хотел этого слышать.

***

Это конец истории, хотите верьте, хотите нет.

С одним дополнением, я полагаю, это произойдет намного позже, но все же, стоит упомянуть.

Спустя два года, после того как я попрощался с Майклом, Салли, наконец, решила обратиться за помощью. И к тому времени это будет похоже на другую историю, но я все равно расскажу ее здесь.

Вам надо понять, верно?

Хочу сказать, что я предвидел приближающийся визит. Но, правда в том, что после нескольких недель наблюдения за событиями в новостях и избегания по новой неистовых звонков мамы я действительно думал, что, наконец, сбежал.

«Сбежал» — не то слово. Может, «развелся»?

В конце концов, все как бы... закончилось. Майкл повесился в своей камере в середине суда. Что было разочаровывающим, хотя бы потому, что это означало, что он предпочел себя своему ребенку.

Сюрприз, сюрприз, я знаю.

Он оставил две предсмертные записки, одну якобы для мамы, но направленную больше на публичное прощение, а другую, адресованную мне. Я держу ее в нагрудном кармане. Не читая. И не знаю, смогу ли когда-нибудь.

Салли? Она дерьмово выглядит, если вам интересно. Имею в виду, что мне в какой-то момент было интересно. И вот она стоит на пороге, демонстрируя воздействие возраста, веса и нервного истощения. Ее одежда не сидит. Ее глаза выглядят нечеловечески тусклыми. Ее ребенок (это еще не первый год жизни? Я даже не знаю, где проходит эта линия), у него странные пропорции и выпирающие ребра.

Бедная девочка. Но все мы бываем наказанными за ошибки родителей, не так ли?

— Привет, — хрипит Салли.

Я киваю. Мне действительно нечего сказать.

Она оглядывается, осматривая комнату внутри и не скрывая своего очевидного истощения.

— Могу ли я войти?

Что ж, очевидный ответ — «нет». Но идет дождь, а ребенок действительно выглядит замерзшим. Так что...

Оказавшись внутри, она укладывает девочку и даже не смотрит на медвежонка с пеленками, по крайней мере, пятнадцать долгих минут. Никаких признаков беспокойства, никакого беспокойства по поводу того, что ребенок скрылся из виду, никакого вздрагивания, когда ее дочь чуть не сбила растение в горшке на моем красивом белом ковре. Ничего такого.

Она тоже, похоже, не торопится переходить к делу.

— Вау, Джои, — говорит она после бессмысленной светской беседы. — Хорошая квартира. — Она пытается передать это небрежно, без аффектации, но сразу же обнаруживает себя, добавив: — Намного лучше, чем когда-либо была у нас.

Признаюсь, что я наслаждаюсь моментом.

— Да, хорошая. Я ушел из школы. — Она удивленно оборачивается, и я отмахиваюсь. — Суд над Майки стал для меня своего рода обузой. Теперь я занимаюсь обучением в компании, работающей по контракту с армией. Оказывается, в частном секторе намного меньше работы и намного выше оплата.

Упоминание имени ее мужа вызывает печальный взгляд, и она замалчивает остальное, чтобы сказать:

— Мне очень жаль, что наши проблемы повлияли на тебя таким образом.

— Все обернулось к лучшему. — Сказав это, я сразу почувствовал себя глупо, и мое смущение сменяется раздражением. — Салли, зачем ты здесь?

Она морщится.

— Джо, я... я не знаю, куда еще обратиться. Мои родители оба в доме престарелых. Большинство моих друзей сейчас отвернулись от меня. Твоя мама в эти дни нуждается в еще большей заботе, чем маленькая Линда. Я знаю... — она выходит вперед, осмелев от голода. — Я знаю, что тебе будет трудно это услышать. Я бы тоже не поверила себе, если бы была на твоем месте. Но все же я...

— Не надо.

— Просто позволь мне сказать это, пожалуйста. А потом, если ты все еще захочешь...

— Я чертовски ненавижу тебя, Салли. — Поразмысли над этим.

Ее голос дрогнул и затих. Она выглядит шокированной, а затем раздраженной, как будто я по-детски упрям, не подыгрывая ей. Через мгновение она смотрит в пол, чтобы скрыть свои эмоции.

— Полагаю, я просто подумала, что если... — она смотрит мне в лицо, не находит там того, что ищет, и снова смотрит в пол. — Это был не ты, Джои. Я хочу, чтобы ты знал по крайней мере это. Это не имело к тебе никакого отношения.

— Конец моего брака не имел ко мне никакого отношения? — Я рассмеялся. — Затем ты мне скажешь, что меня там даже и не было.

Пожатие плечами.

Я качаю головой.

— Это — концерт для двух человек. Ни один из нас не существовал в вакууме. Ради всего святого, это была часть меня. Часть того, кем я был. Часть того, кем я всегда хотел быть. — Я шлепаю себя по груди. — Это было здесь и умерло. Так что, не говори мне, что это не имеет ко мне никакого отношения.

Наконец она поднимает голову, чтобы проверить ребенка, затем обнимает себя за плечи и говорит:

— Извини, Джои. Майкл был просто... это было похоже на... — она проводит пальцем по коже дивана и вздыхает. — Ты работал много часов и никогда не умел хорошо рассказывать о наших проблемах. Ты просто хотел все исправить. Потом ты так чертовски гордился своей новой должностью, что я даже не знала, как до тебя достучаться. Я не знала, как нас исправить.

Удивительно. Она даже не краснеет, говоря это.

— Вот, — говорю я, — понимаешь? Я же знал, что где-то все же там был.

Но теперь она потерялась в рассказе об этом.

— К тому времени, когда ты нас застукал, я, честно говоря, уже не знала, что чувствовала. С одной стороны, ты был частью того, что удерживало меня от всего этого. С другой стороны, я хотела, чтобы ты налетел и поставил меня на место, спасая меня от меня самой. Стал моим защитником. Ты этого не сделал. Ты просто развернулся и ушел, как будто тебе было все равно. — Театральная дрожь. — Я не могла поверить, что ты так поступишь с нами! Поэтому я все откладывала, предотвращала развод, ждала, когда ты поймешь, что это — твоя работа, бороться за меня. Бороться за нас. — Она снова оглядела комнату и сделала кислое лицо. — Я все ждала, что ты поможешь мне исправить нас, а теперь вижу, что ты был чертовски занят ремонтом себя.

— Мы закончили, Салли. Ты позаботилась об этом. Господи... ты так сильно изменилась, что я тебя больше не узнаю. Зачем мне бороться за кого-то вроде этой?

— Я не изменилась. Я просто устала от постоянной скуки. Устала от жизни без приключений, без страсти, опасностей и желаний.

— Значит, ты была счастливее после ухода.

— Да, черт возьми. Была.

— И все же ты все еще полагаешь, что мне надо было тебя спасать?

— Ты такой засранец, — она услышала шум, оглянулась, нашла ребенка, затем снова посмотрела на меня. — Тебе было на меня наплевать.

— Ты не настолько глупа. Ты была всем моим миром. — Я решаю сменить тему. — Кстати, я почувствовал облегчение, когда ты, наконец, перестала тормозить развод. Но признаю, что мне потребовалось время... — я многозначительно посмотрел на ребенка, —... чтобы понять почему.

Впервые с тех пор как она приехала, я увидел на ее лице настоящее раскаяние.

— После того, как я обнаружила, что беременна, все стало... сложно. И Майкл... — она потирает руку. — Он мог быть таким милым большую часть времени. Но потом он сердился, и он... Я имею в виду, я никогда не ожидала, что он будет таким... — Она бросает взгляд на свою дочь. — Бедная Линда. Она никогда даже не узнает своего папу.

Я киваю.

— Мне жаль, что у тебя не получилось. Но тебе пора.

Она закусывает губу.

— Ты же знаешь, она — твоя племянница. Не обращай внимания на меня. Ты должен знать ее.

— Нет, не должен.

— Она — семья, Джои.

Ах, семья. Последнее уродливое оружие всех по-настоящему манипулирующих людей.

— Извини, — говорю я ей, — но это не так. — «Семья» — это слово, которое существует только в моем будущем... но не в моем прошлом.

Конечно, она начинает плакать. Отлично. Еще одна из этих чертовых актрис плачет мне в лицо.

Это когда-нибудь закончится?

— Пожалуйста, — умоляла она. — У меня нет НИКОГО! — Забавно, как вдруг это больше не касается Линды. Я сомневаюсь, что это когда-либо действительно было ради нее.

— Может, и нет, — пожимаю я плечами. — Но у меня есть.

И это, кстати, правда. О, это не греческая пловчиха... ее уже давно нет. Но это кое-кто даже лучше... кто-то настолько замечательный и такой безупречно чистый, что я не буду осквернять ее, поместив в столь мерзкую историю, как эта.

— Сейчас я женат, и мы работаем над нашими детьми. Я решил, что не буду подвергать своих детей риску иметь связь с такими людьми как ты... Или моя мать, если на то пошло, или люди, которые тебя окружают. Я не буду притворяться, будто кровь — это связующее вещество. — Я машу рукой в сторону двери. — Кровь — это просто нечто, впитывающееся в землю. Иди домой, Салли.

— Как ты можешь такое говорить? — Она занята сбором своей малышки, играя свое негодование до упора. — Как ты можешь быть таким бессердечным?

— Разве ты не знала? — спрашиваю я, когда она выбегает за дверь. — Я — тот человек, что убил своего отца.

Это уродливо, сынок. Ты не должен так говорить. Даже когда злишься.

Ах, но это правда, папа. Хочешь знать как?

Нет. И тебе надо остановить это. Сейчас же.

Ты ехал по холму на своем велосипеде. Помнишь?

Ты всегда так гордился собой, потому что каждый день ездил на работу на велосипеде.

«Я — как огурец», — как бы ты сказал. — «И буду огурцом до дня своей смерти». — И какое это оказалось пророчество.

Между прочим, я рано пришел из школы. И мне было скучно... играть в подвале, чтобы скоротать время, просто дурачиться и вообще быть ребенком. Искать неприятности везде, где их можно найти.

Потом я нашел этот костюм на Хэллоуин и решил, что будет весело тебя удивить.

Ты вдруг молчишь ни с того ни с сего. Ты должен помнить этот костюм, папа. В конце концов, ты сам помогал мне его делать.

Я был волком.

Так что, я спрятался в кустах возле поместья Сандерсон, и смотрел, и смотрел... пока не увидел, что ты как раз начинаешь подниматься на гребень холма.

Я был так необычайно зациклен на том, чтобы тебя удивить, что даже не смотрел в другом направлении. Я просто выскочил и бросился к обочине на четвереньках, воя, как, наверное, ребенок думает, что воет волк...

... и напугал до смерти этого тупого пьяницу в пикапе.

Он свернул. Ты погиб. Я забежал внутрь. Дальше ты знаешь историю.

Знаешь, я никогда никому не сказал ни слова. Ни когда мы плакали на твоих похоронах, ни когда пьяный утверждал, что видел волка, приближающегося к его машине, ни когда они называли его лжецом, ни когда он отправлялся в тюрьму, ни когда мама велела мне пойти к консультанту, потому что я перестал со всеми разговаривать.

Через несколько ночей после похорон, когда все спали, я спустил костюм в реку. Я чуть не бросился в нее сам. Я был испуганным маленьким мальчиком, у которого был худший секрет на свете. Я убил своего отца и позволил кому-то другому взять на себя вину.

Мама была сломлена, Майкл был сломлен, мир был сломлен, и я сломлен. Скажи, как может ребенок относиться к подобному?

Итак, теперь ты знаешь, папа. Ты знаешь, почему я все эти годы носил тебя в себе и вызывал, чтобы спросить твое мнение. Моя работа заключалась в том, чтобы какая-то часть тебя была связана с этим миром, потому что я был тем, кто выбросил тебя из него.

Это было покаяние, которое я мог выдерживать... до сих пор. Черт, я мог бы жить с этим вечно, если бы позволили обстоятельства. Но теперь я сам готов стать отцом, и не могу больше допустить, чтобы ты запутывал мой разум или сердце. Мне нужно быть лучшим мужчиной, чем я мог бы быть, нося тебя с собой.

Что ты сказал в начале всей этой неразберихи? Часть того, чтобы быть хорошим отцом — это умение отпускать? Я приму этот совет. Я буду заботиться о своих детях, любить их и защищать от всего, что когда-либо случалось раньше. Я собираюсь взять то, что мы сделали, и отпустить.

Я тебя отпущу.

Как ты думаешь, папа? Каково это знать ответ на единственный вопрос, на который стоит ответить?

Каково это знать, что я значу для тебя на самом деле, и что на самом деле значишь для меня ты?

Папа?