ГЛАВА 8: СО МНОЙ ВСЕ БУДЕТ В ПОРЯДКЕ... ПОКА НЕ НАЧНЕТСЯ БОЛЬ

Все кончается. И мы платим цену за каждый миг счастья в этой жизни.

Как бы мне хотелось снова стать восемнадцатилетним и не иметь ни малейшего представления о том, что меня ждет. В восемнадцать лет я познал свою долю горя, но в этом возрасте ты бессмертен и знаешь, что в конечном итоге все наладится.

Только позже вы понимаете, что это – приманка, которую Бог или кто-то другой ставит перед нами, чтобы мы продолжали двигаться.

***

СУББОТА, 10 СЕНТЯБРЯ 2005 г. – 9 ЧАСОВ ВЕЧЕРА.

Мы стояли на набережной и смотрели, как большая яхта мягко покачивается на волнах, плещущихся о речной фальшборт. Темноту позади нас освещали огни ресторанов и магазинов, но здесь было только несколько одиноких огней на столбах, отбрасывающих тени на воду Сент-Джонса.

– Красиво, – сказала Алина. Было достаточно прохладно, чтобы она слегка поеживалась в своем красном платье с открытыми плечами.

Мы пообедали в Беннис, возможно, лучшем стейк-хаусе в Джексонвилле, потом прогулялись вдоль Сент-Джонса, глядя на частные яхты, стоявшие на якоре у причалов вдоль реки. Их владельцы заходили в рестораны и посещали несколько ночных клубов в Джексонвилле, достойных этого названия.

Яхта была вся сверкающая золотом и полированным металлом, обрамляющим полированное дерево, почти тридцати метров длиной. Я украдкой взглянул ей в глаза.

В них были голод и боль, настолько сильные, что это было почти сексуально. В этот момент я поняла, что она никогда не останется, даже если уйдет от Филиппа. Она любила море и эту жизнь больше, чем меня. Или Филиппа.

Она подняла голову, встретилась со мной взглядом и увидела, что я все понял. Она откинулась на меня, ее рука обвилась вокруг моей талии, и она наклонилась, чтобы поцеловать меня в щеку.

– Я люблю тебя больше, чем ты можешь себе представить, – тихо сказала она. – Больше, чем следовало бы, больше, чем я когда-либо думала, что смогу полюбить другого мужчину.

– Она принадлежит члену королевской семьи Саудовской Аравии и была оценена более чем в пятьдесят миллионов долларов. Это – плавучий дом, который может оставаться в море в течение шести месяцев, не заходя в порт. Там есть спа-салон, тренажерный зал, любая роскошь, какую только можно себе представить. У хозяина, говорят, четыре жены, которые плавают вместе с ним, и около дюжины детей.

Она изучала мое лицо, когда я говорил о яхте, а не о ее словах. Я не знал, что точно она хотела от меня услышать. Или, может быть, боялся выразить свои чувства словами.

После того звонка Филиппа на пляже я чувствовал себя словно человек, идущий по трухлявому мосту, осторожно ощупывая каждую доску, переступая с одной на другую, не зная, когда одна из них поддастся и позволит мне упасть навсегда. Раньше он был именем и воспоминанием. Теперь он был настоящим и стоял между нами.

– Ты не должен ничего говорить, Билл. Я знаю, что ты чувствуешь. Со времен Бон Шанс. Надеюсь, ты понимаешь, что чувствую я.

– Понимаю. И знаю, что ты любишь Филиппа, или это «я тебя люблю» было ложью?

– Нет, но я хотеал бы, чтобы это было так. Было бы намного легче, если бы это было так.

Я притянул ее к себе и вдохнул аромат ее волос.

– Это полный бардак.

– Теперь ты жалеешь, что я пришла?

– Я никогда не пожалею, что ты вернулась. Возможно, потом мне будет больно, но сейчас я рад, что ты вернулась.

Я оттолкнул ее от себя и, несмотря на чувства, пробегающие сквозь меня, ухмыльнулся, говоря:

– Это похоже на песню Хэнка Уильямса 1950-х годов «Со мной все будет в порядке... Пока не начнется боль». Мы живем в грустном кантри-вестерне.

Она прижалась ко мне и сказала:

– Ты не веришь в судьбу? В судьбу, Билл? Каковы были шансы на то, что мы встретимся? На то, что мне прикажут встретиться с тобой? Что ты оскорбишь меня, разрушишь мой гнев и сопротивление, а потом соблазнишь меня этой проклятой, чудесной Флёр-де-Лис. И твои адвокатские слова. Это не может быть случайностью. Что бы ни случилось потом, оно должно было случиться.

– Я не знаю, верю ли я в Бога. Или в судьбу. Я верю в совпадения, потому что я, скорее поверю в это, чем в то, что Бог – это безумное чудовище, которому нравится сводить нас для боли, горя, разрушения и смерти.

Она отстранилась от меня и повела за руку по набережной прочь от яхт. На мгновение мы остались одни, никто не шел рядом, под уличными фонарями. Черная вода реки Сент-Джонс блеснула на свету, и где-то рядом что-то выскочило из воды и плюхнулось обратно.

Она прислонилась спиной к деревянным перилам и коснулась Флёр-де-Лис, повернув ее так, чтобы свет уличного фонаря отражался от нее.

– Мы оба знаем, что она значит, что она представляет собой. Ею ты покорил мое сердце.

– Дебби, моя мама и все, кого я когда-либо знал, говорили мне, что иногда я могу быть умным. Они правы. Я не знаю, откуда оно взялось. С тобой так просто, леди. Одна брошка и...

Она не слишком сильно ударила меня по щеке, а затем наклонилась, чтобы поцелуем прогнать боль.

– Дело не в брошке. Это то, что она олицетворяет, тебя.

После того как мы с минуту боролись языками, она оторвалась от меня и взяла мою левую руку в свою. Поднесла ее к свету. Мое обручальное кольцо сверкало так ярко, что могло быть прожектором.

– Почему ты до сих пор носишь ее кольцо, Билл?

– Это не ее кольцо. Это мое обручальное кольцо. И я не знаю почему, я... просто привык к тому, что оно на мне. Привычка.

– Это ее кольцо, Билл, и все это знают. Вот почему я знаю, что какая-то часть тебя все еще любит ее. Ты не можешь заставить себя его снять, потому что, пока оно там, по крайней мере часть ее все еще с тобой. И, Билл, не обманывай себя, она тоже это знает.

– Может быть, так оно и выглядит, Алина. Но это не так.

– Тогда сними его. Сними его, Билл, и положи в карман или надень на другой палец, где оно будет просто еще одним кольцом. Если ты уже не любишь ее.

Я протянул правую руку и сжал золотой круг, олицетворявший половину моей жизни, лучшие времена и худшую боль, которую я когда-либо знал. Потом потянул, пока оно не соскользнуло. Похудение положило конец испытанию, которое когда-то потребовалось бы, чтобы избавиться от него.

На мизинце правой руки у меня было золотое кольцо с самородком. Мизинец был недостаточно широк, чтобы удержать его. Я попробовал средний палец. Это было сложно, но опять же похудение позволило его надеть.

Я поднял левую руку к свету, и там, где было кольцо, осталась лишь полоска бледной кожи.

– Убедилась?

Она залезла в сумочку и вытащила сверкающий круг. Она подняла его к свету. Это было серебряное кольцо с квадратной головкой. На головке была инкрустация Флёр-де-Лис из белого золота, а внутри, в центре – маленький блестящий алмаз. Это было кольцо – пара к брошке, которую она носила.

– Ты – не единственный человек, который может делать подарки, мистер Мейтленд.

Я на секунду покачал головой.

– Если это правда, то слишком дорого. Ты могла бы объяснить, что такое эта брошь, но как ты сможешь объяснить...?

– У меня есть свои деньги, Билл. Филипп не лезет в мои личные дела. И цена реальная. Для этого не требовалось целое состояние. Ты наденешь его ради меня?

– Я это сделаю, но зачем?

– Помнишь, ты говорил, что надеешься, что я буду вспоминать о тебе, нося брошь? Ну... что бы ни случилось... я хочу думать, что ты не забудешь меня. А если ты будешь носить мое кольцо, я знаю, что ты этого не сделаешь.

Она поцеловала голый палец и протянула мне кольцо с Флёр-де-Лис. Когда я его надел, оно показалось мне странно официальным. Оно выглядело так, словно было создано для этого пальца. Это было мгновение, значившее все, и в то же время ничего.

Я отвез ее домой, и мы еще раз обновили кухонный стол, ковер в гостиной, ванну и, наконец, мою кровать.

Лежа рядом с ней, пытаясь отдышаться, мой член так болел, что я подумал, что мне придется воспользоваться вазелином, чтобы позже утром натянуть штаны, и я сказал:

– Я бы подумал, что то, что я только что сделал, было с медицинской точки зрения невозможно для сорокадвухлетнего мужчины.

С моей спермой, блестящей на ее губах и сосках, и покрасневшим влагалищем, между ее широко раздвинутыми ногами, она выглядела словно ребенок с плаката порнофильмов. Она улыбнулась и протянула руку, чтобы коснуться кольца с Флёр-де-Лис.

– Это волшебство, Билл. Это волшебство.

Как, черт возьми, спорить с реальностью? Но я старался.

– Ты и есть волшебство.

Конечно, это была не магия. Она не смогла поднять меня в пятый раз. Но попыталась. Черт возьми, она так пыталась.

***

ПОНЕДЕЛЬНИК, 12 СЕНТЯБРЯ 2005 г. – 7 ЧАСОВ ВЕЧЕРА.

Мы сидели за столиком в ресторане на Верхнем этаже, расположенном на пятнадцатом этаже здания банка Барнетт, глядя в сгущающуюся темноту и на город Джексонвилл. Я обещал Алине этот вид, до того, как мы были застуканы моей семьей в наш день рождения. Теперь он будет у нее, перед самым отъездом, возможно, навсегда.

Я заказал жареную тилапию, первый шаг, который я должен был сделать в наказание за переедание и отсутствие времени на спортзал, пока Алина была в городе. Алина заказала ресторанную версию куриной грудки Coq Au Vin. Вероятно, это – не то, что она нашла бы в настоящей парижской забегаловке, но достаточно близко для Джексонвилла.

Мы сидели непривычно молча. Обычно разговор протекал легко, так как мы говорили о чем угодно и обо всем, кроме тех запретных областей, которые мы знали, следует избегать. Но сейчас тишина лежала на нас тяжелым саваном.

Мы ели, Алина перемежала кусочки цыпленка с глотками красного вина, я потягивал кофе, потому что знал, что Найт был серьезен в своих словах.

Я знал, что за мной будут следить копы, независимо от того, что они должны делать официально. А если бы меня заметили пьющим что-нибудь алкогольное, и я бы не шел и не ехал по точной, геометрически прямой линии, то меня бы остановили.

Я не думал, что он меня подставит, потому что он не был таким, и он знал, что даже если Эдвардс будет недоволен мной, подставив прокурора, он начнет холодную войну, которая взорвется у всех на глазах. Но если бы я дал ему возможность убрать меня, он бы воспользовался.

– Это совсем не похоже на Эйфелеву башню, – сказал я, указывая на вид Джексонвилла с высоты сорока метров, – но, надеюсь, ты это запомнишь.

Это было самое близкое, что я мог сказать, чтобы она вспомнила, когда ее здесь не будет.

Я не проверял ее багаж, вообще не проверял, но у нее должен быть билет на самолет до Парижа. Мы не говорили о том, что будем делать во вторник, и как она доберется до аэропорта. Или даже что она вообще поедет в аэропорт.

Может быть, мы и должны были, но, если бы мы так сделали, это стало бы реальностью. А я хотел сохранить эти последние мгновения между нами свободными от проклятия реальности.

Когда мы покончили с едой и расплатились, она спросила:

– Мы не можем сегодня вечером поехать в Сент-Огастин? Или уже слишком поздно? Я бы хотела в последний раз прогуляться по пляжу.

– Нет, еще не поздно.

Мы прехали мимо кондоминиума и прихватили одеяла, и я направился по I-95 к третьему выезду из Сент-Огастина, что приведет нас прямо к пляжу и позволит объехать большую часть города. Мы поехали в Матансас, и я припарковался на небольшой стоянке. Там было еще две машины, но пассажиры были слишком заняты друг другом, чтобы заметить нас.

Мы пересекли шоссе и спустились к воде, с одеялами на моих плечах. Мы стояли, взявшись за руки, и смотрели, как буруны прибоя медленно катятся к берегу в свете полумесяца. Казалось, мы плывем по воде, но мне показалось, что Алина смотрит гораздо дальше, в сторону дома.

Мы вошли в дюны, и она в одно мгновение сбросила с себя одежду и повалила меня на одеяла, раздевая. Когда мы упали, она накинулась на меня. Сосание, поглаживание, потягивание, переворачивание, чтобы опустить ее разгоряченную киску, капающую мне в рот, в то время как она сосет и покусывает мой член и яйца.

Я не думал, что был в нужном настроении, но через две минуты я держал ее попу обеими руками и пытался не утонуть, когда я взбрыкнул и кончил ей в рот. Прежде чем я успел отдышаться, она перевернулась и стала вылизывать мое лицо, очищая его от своих соков.,

Затем она скользнула вниз, чтобы пососать и снова возбудить меня, и, поднявшись надо мной, насадилась на мой член так сильно, что мне стало больно, и я думаю, что ей тоже было больно, но она просто колотилась по нему снова и снова, пока я не смог сдержаться и снова не кончил в нее.

Мы лежали, задыхаясь, в то время как океанский бриз шелестел камышом вокруг нас. Мне не нужно было смотреть на нее, не нужно было быть телепатом, чтобы понять, что это был прощальный секс.

Она подняла голову, чтобы посмотреть на меня, и сказала:

– Мы не можем еще раз прогуляться по пляжу, Билл? А потом мне нужно вернуться в квартиру и немного поспать.

Она не добавила: «Чтобы я была готова уехать рано утром», – но я услышала эти слова.

Мы прогулялись по пляжу, вернулись в квартиру, приняли душ и приготовились к завтрашнему дню, и она легла рядом со мной, но не обнимала меня, как раньше. Она придвинулась ко мне достаточно близко, чтобы касаться, но повернулась ко мне спиной и, решив, что я заснул, заплакала.

Есть что-то невыразимо, неописуемо грустное в женщине, пытающейся тихо плакать в темноте рядом с тобой. Когда ты не можешь протянуть руку, чтобы ее утешить.

Я заставил себя уснуть. Может, мне это и приснилось, но, кажется, она поцеловала меня в губы.

А когда в шесть утра зазвонил будильник, я лежал в постели один. И лежал так, мне показалось, очень долго. На простынях, где должна была лежать она, все еще чувствовалось легкое тепло. Я провел рукой по пустому месту.

В конце концов, я понял, что пора вставать, потому что у меня есть работа и жизнь, к которой я должен вернуться. Я сполз с кровати, подошел к шкафу и схватил одежду. Оделся, сходил в ванную, помочился, почистил зубы и привел себя в порядок. Потом пошел на кухню и хотел, было, включить кофеварку, но ее кто-то уже включил.

Я налил себе чашку, добавил немного диетических французских ванильных сливок и подошел к кухонному столу.

Как я и предполагал, в центре стола лежал листок бумаги кремового цвета. Аккуратные, плотные буквы Алины покрывали его. Я сделал глоток кофе, такого горячего, что он обжег небо, что дало мне повод прослезиться, и взял газету.

Дорогой Билл,

Ты уже знаешь, что я еду в аэропорт. И ты знаешь, что я – трусиха. Но я не могла попрощаться с тобой, потому что не знала, смогу ли уйти от тебя, если посмотрю в твои глаза. А я должна вернуться. Что бы Филипп ни делал с другими женщинами, он не нарушал правил нашего брака. В отличие от меня. Я должна встретиться с ним лицом к лицу, чтобы узнать, есть ли у нас еще брак. И не узнаю, пока не встану перед ним.

Но более того, я должна вернуться к Андре. Я сказала тебе, что люблю тебя, и это правда. Но если я брошу ради тебя Филиппа, то брошу и Андре. Я знаю, что никогда не смогу отнять его у Филиппа. А я не могу оставить Андре. Он – всего лишь маленький мальчик и никогда не поймет, почему мать бросила его.

Пора идти, Билл. Мое сердце словно разрывается на части. Я ожидаю, что ты возненавидишь меня. Но я должна была прийти к тебе, и должна оставить тебя. Пожалуйста, прости меня,

Алина.

Я перечитывал его раз десять, но слова не менялись. Я поднял левую руку и смотрел, как свет танцует на белом золоте и серебре ее кольца с Флёр-де-Лис, и понял, что никогда не смогу его снять.

Я приготовил портфель с документами, которые мне понадобятся на этот день, и, прежде чем выйти за дверь, быстро огляделся. Дом снова стал просто кондоминиумом. Я на мгновение закрыл глаза, и мне показалось, что я почти уловил намек на ее аромат.

Все это время я лгал ей и себе. Две недели – это не вечность. Такого не может быть. Это всего две недели.

***

ВТОРНИК, 13 СЕНТЯБРЯ 2005 г. – 11 ЧАСОВ УТРА.

Я поднялся на лифте и умудрился не заговорить ни с одной живой душой и не заглянуть в чужие глаза. Несколько раз помощники окружного прокурора или служащие суда того или иного типа направлялись в мою сторону, и по какой-то причине, которую я не мог понять, они вдруг обнаруживали, что у них есть неотложные дела где-то в другом месте, и тут же меняли направление или внезапно поворачивали и шли в противоположную сторону.

После того как я покинул квартиру, я почти поймал себя на том, что еду в аэропорт, но мне удалось остановиться. Я не мог сказать ничего такого, что заставило бы ее передумать. Я ничего не мог заставить себя сказать. Я проверил и выяснил, что ее рейс вылетает в одиннадцать утра, если вылетит по расписанию.

Мне нужно было убить несколько часов, поэтому я пошел в спортзал и работал до изнеможения в течение полутора часов, затем снова принял душ и направился в офис.

Выйдя на пятом этаже, я заметил гигантскую фигуру Джонни Августа, увлеченного разговором с незнакомым мне человеком. Он взглянул на меня, и я понял, что могу быть лишь движущейся тенью, и все же... Он опустил глаза и повернулся ко мне спиной. Неужели это настолько очевидно, что даже слепой может это увидеть?

Я просто кивнул в сторону Шерил, сказав:

– Никаких звонков... ни от кого... в течение следующих десяти минут, – и вошел в свой кабинет.

Я повернулся и запер проклятую дверь. Пусть начнутся слухи. Я открою ее до того, как вызовут охрану, но сейчас я не хотел никого видеть.

Я положил на стол портфель, снял трубку с телефона и подошел к зеркальному окну. Я отдернул занавески и посмотрел на небо. Где-то там в облаках летел самолет Алины, если уже не покинул небеса Флориды по пути в Нью-Йорк, где она пересядет на рейс Нью-Йорк – Париж.

Я представил ее в кресле. Попросила ли она место у окна, чтобы видеть Джексонвилл и меня, уходящих под нее и, наконец, исчезающих в белой дымке облаков? Может, она сейчас выпьет? Или будет готовить рассказ для Филиппа о том, чем она занималась последние две недели?

Носит ли она Флёр-де-Лис с гордостью, как она всегда говорила, или упаковала ее так же, как поместила и меня и наше время вместе в свою книгу памяти?

Может, она плачет? Заслужил ли я слезу или две? Или у нее были сухие глаза, когда она очнулась от романтического сна, что мы разделяли, и вернулась в обыденный мир работы, мужа, сына, обязательств и общих семейных воспоминаний?

Интересно, подумает ли она обо мне, когда Филипп погрузит в нее свой большой член? Ошибется ли она когда-нибудь, назвав мое имя в момент страсти, или через несколько месяцев без фотографий нашего времени вместе ей будет трудно воспроизвести мое лицо в своем сознании?

Я думал, что во мне больше ничего не осталось, однако почувствовал, как по щекам потекли слезы. Это было так глупо. Я был взрослым мужчиной. У меня была двухнедельная романтическая и сексуальная идиллия с красивой женщиной, но это никогда не было чем-то реальным или существенным. Это был всего лишь мимолетный эпизод в наших жизнях.

И тогда я сказал себе: «Ты – такой жалкий лжец. По крайней мере, будь честен с собой. Ты был влюблен, был и будешь влюблен в эту женщину. Точно так же ты все еще хоть немного влюблен в свою изменяющую бывшую жену-шлюху. Ты влюблен не в НЕЕ, не в ту, что целовала Дуга возле ее дома и брила свою блудливую киску, чтобы его возбудить... только не в эту Дебби. А в Дебби, которую ты обнимал вечерами столько ночей... в Дебби, которая безутешно плакала в тот вечер, когда ее сумасшедшая тетя Кларисса покончила с собой... в Дебби, которая заставляла тебя улыбаться, просто глядя на нее после тяжелого рабочего дня... в Дебби, чье тело, рот и улыбка делали несчастный мир, в котором ты живешь, терпимым столько дней на протяжении многих лет. Лью, мама, и все вокруг видят только изменяющую сучку... они не жили с ней, когда она любила меня. Они не могут видеть эту Дебби... они видят только призрак, который живет сейчас в ее теле... а я не могу заставить себя бросить землю на ее могилу так же, как когда мы похоронили Клариссу, и принять тот факт, что МОЯ Дебби мертва и ушла навсегда...»

Я понял, что запер дверь, потому что, если бы кто-нибудь вошел и услышал, как я разговариваю сам с собой, он действительно отправил бы меня в больницу под наблюдение.

Но я не хотел, чтобы меня забрали под наблюдение. Как заметил полицейский несколько месяцев назад, работа – это моя единственная жизнь. Или если не единственная, то самая важная. Я не мог рисковать, давая кому-то понять, что у меня очередной срыв.

Я останусь на работе еще немного, по крайней мере на несколько дней. А после этого... все ставки будут отменены.

Я отпер дверь, но оставил трубку снятой с телефона. Это может дать мне еще несколько минут одиночества. А потом я вернулся виду северного подхода к Джексонвиллу.

Я закрыл лицо руками и попытался собраться с мыслями. Я – умный человек. Я решаю проблемы каждый день. Я сам создал для себя жизнь. Что мне теперь делать?

Но ничто не изменит того факта, что я люблю... любил одну женщину, переставшую любить меня, и люблю другую женщину, которая никогда и не начинала любить меня... достаточно... потому что она все еще любит своего мужа

Я – в полном дерьме.

***

ВТОРНИК, 13 СЕНТЯБРЯ 2005 г. – 11:10

Она посмотрела на Шерил.

– Его телефон отключен. Не думаю, что он хочет с кем-то разговаривать.

– Я знаю, что ты не должна позволять мне, Шерил, но подумала, что мы подруги. Друзья друг для друга... ты же его видела... позволь мне войти и поговорить с ним.

– Не знаю, нужна ли ты ему сейчас.

– Я – именно то, что ему нужно. И что бы там ни говорили, я больше не хочу причинять ему боль.

Шерил, наконец, кивнула.

Она открыла дверь. Он стоял у зеркального окна, глядя в утреннее небо. Она знала, что он ищет.

Он даже не обернулся.

– И почему я знал, что ты появишься сегодня утром?

– Потому что мы были женаты почти двадцать лет, а за двадцать лет можно узнать кого-то.

– Не совсем. Я думал, что знаю тебя, но, очевидно, не знал.

– Но ты же знал, что я буду здесь.

– Только потому, что плохие вещи случаются по трое за раз. Я знал, что ты должна быть одной из них. Одному Богу известно, что будет третьим. Может быть, у меня случится сердечный приступ.

– Ты слишком здоров для сердечного приступа... И только хорошие умирают молодыми. Ты не НАСТОЛЬКО хорош... несмотря на твои пресс-релизы.

– Если это правда, Деб, ты должна жить вечно.

Он все еще не смотрел на нее, и она подошла к нему, пока он не оказался прямо перед ней. Она обняла его и прижалась грудью к его спине. Он был худее и тверже, чем она когда-либо помнила. Она не прикасалась к нему больше полугода.

Он напрягся, но не отбросил ее.

– Я знаю, что мне очень плохо, когда я не могу набраться сил, чтобы вышвырнуть твою подлую задницу из моего офиса.

Она наклонилась вперед и прижалась лицом к его затылку.

– Мне очень жаль.

– Почему? Что ты натворила на этот раз?

– Я наняла частного детектива. Я знаю, что она жила с тобой. Я знаю, что вы вместе делали. Я знаю, что она замужем, и у нее есть сын в Париже. Я знаю, что она ушла из твоей квартиры сегодня рано утром... без тебя. Ты не отвез ее в аэропорт. Она собирается вернуться к ним, не так ли?

– А почему тебя это волнует? Зачем столько хлопот? Мы ведь больше не женаты.

Она положила голову ему на плечо и постаралась не тереться грудью о его спину. Такое было почти автоматически, с тех пор как они поженились.

– Я знаю тебя, Билл. Я знаю, что ты, наверное, трахаешь кого-нибудь из здешних женщин. Я знаю, что у тебя, должно быть, была та женщина-полицейский, и до меня дошли слухи о других. Но я знаю, что это несерьезно. Я видела, как ты смотрел на нее в тот вечер, когда мы все ворвались к тебе... Единственная женщина, на которую ты когда-либо смотрел ТАК... была я. Вот почему, отчасти поэтому, я так сошла с ума в тот вечер. Я знаю, что мы не женаты. Я знаю, что не имею права ревновать. Я – как собака, которая не хочет, чтобы у другой собаки была кость, хотя сама больше ее не хочет... Но это было больно.

– Почему, черт возьми, это должно быть больно? Ты сказала, что больше не любишь меня. Ради бога, мы же разведены.

– Я знаю, что это нелогично... неразумно. Но в последнее время я не была логичной или разумной... во многом. Я встречаюсь... кое с кем... потому что в последнее время я вроде как... сошла с рельсов. Я начинаю кое-что понимать. Я только знаю, что видеть ее в тот вечер и то, как ты смотришь на нее таким взглядом... это причиняет мне боль. Мне хотелось узнать о ней все что только можно... И эта проклятая Флёр-де-Лис. Ты же знаешь, что никогда не покупал мне ничего подобного за все годы, что мы были женаты...

– Ты же не серьезно. Ты изменяешь мне с мужчиной помоложе, с большим членом. Даже если ты не трахалась с ним физически, я знаю, что ты с ним эмоционально. Ты вышвырнул меня из моего собственного дома. Ты трахалась с ним в моей постели. Ты выбросила меня из своей жизни... и ты расстроена, потому что я купил дорогие украшения для новой женщины в моей жизни.

Она обняла его чуть крепче, а он не пошевелился, чтобы отбросить ее.

– Я знаю, что в этом нет никакого смысла. Ты сказал, что я сошла с ума. Я думаю, что так и есть. По крайней мере, на какое-то время. Но одно я знаю точно: ты серьезно относишься к Алине. Или к тощей французской сучке, как я предпочитаю ее называть. И поэтому, когда она ушла одна, а ты пришел сюда и выглядел так, будто потерял лучшего друга или умерла твоя собака, я поняла, что произошло. Она вернулась к нему, не так ли?

– Да, она вернулась к нему.

– Как ты думаешь, она его бросит?

Он протянул руку и коснулся стекла.

Она увидела на его левой руке незнакомое кольцо, затем обручальное кольцо на правой. Флёр-де-Лис была меткой, которую стерва Алина оставила на мужчине, который когда-то принадлежал ей. Даже если ее здесь и не было, чтобы ткнуть носом в это лично, Алина все равно сделала это.

– Надеюсь, что нет. Она может потерять сына. Она может потерять мужчину, которого все еще любит. Я не хочу быть Дугом... хотя и веду себя как он, с тех пор как встретил ее.

– Не Дуг нас разлучил. Я бы бросила тебя, Билл, даже если бы никогда его не встретила.

– Спасибо. Мне стало легче.

– Мне не следует говорить тебе этого. Человек... с которым я встречаюсь... сказал, что не следует. Но я должна. Я же говорила, что до Дуга не изменяла тебе. И я... ни с кем не спала и не отсасывала никому. Но... я... дразнила многих парней... и...

Она почувствовала, как он напрягся, и удивилась, зачем она это делает. Неужели этот упрямый гнев заставляет ее пинать его, когда он падает, и причинять как можно больше боли? Она не чувствовала этого внутри себя. Она не знала причины, но, возможно, просто устала ему лгать.

– Что? Дерьмо. Я – в Долине отчаяния, так почему бы не сбросить на меня еще немного дерьма?

– Я... дрочила парочке парней на вечеринках. Я... мастурбировала их через штаны. Я никогда не держала в своих руках их голые члены, но я дрочила им.

– Значит, в твоей киске никогда не было спермы. Я должен быть благодарен за небольшие одолжения.

– Я не претендую на какую-то особую... добродетель, Билл. Я была довольно плохой женой... последние три или четыре года. Я сказала себе, что все в порядке, потому что я хранила свою киску для тебя... позволяя тебе получать ее. Но, честно говоря, я получала от своего вибратора больше, чем от тебя.

– И чем я заслужил такое обращение с твоей стороны?

– Не знаю. Большую часть времени я была на тебя чертовски зла, но думала, что скрывала это довольно хорошо. Наверное, я была зла... и презирала тебя... Я не думала о тебе... как о мужчине.

– Ты забываешь. Я читал твои письма и знаю, как ты относилась ко мне как к мужчине.

– Что толку мне об этом лгать? Я же сказала, что писала правду. Это... то, что я чувствовала к тебе. Но... я... я знаю, что это сводит тебя с ума, но это была твоя вина. Даже если ты никогда не признаешь этого, ты знаешь, что я права. Ты бросил меня ради этого проклятого офиса и этой проклятой работы. Ты хотел быть Святым Биллом больше, чем быть внутри меня.

– И это сделало то, что ты делала правильным?

– Нет, я этого не говорила. Точно так же, как и то, что делал ты с Алиной последние две недели, было неправильным... и ты это знаешь. Но ты все равно это сделал.

Некоторое время они стояли молча.

– Я знаю, что была неправа, но... ты можешь быть честен со мной в одном?

– Когда это я тебе о чем-нибудь лгал?

– Не знаю. Потому и спрашиваю. Ты когда-нибудь изменял мне? Ты не обязан говорить правду, но, между нами, все кончено. Это ничего не изменит. Я просто... мне хотелось бы знать.

– Чтобы тебе стало легче от того, что ты сделала?

– Нет, независимо от того, трахался ли ты с половиной женщин в своем офисе или был чист как свежевыпавший снег, я должна была развестись с тобой. У меня должно было хватить мужества уйти. У меня была хорошая работа. Дети уже не маленькие. Они уже подростки. Я могла бы начать новую жизнь. Видит Бог, у меня никогда не было проблем с привлечением мужчин. Я могла бы найти хорошего парня, чтобы заменить тебя. Я не должна был причинять тебе боль так, как это сделала... с Дугом... и письмами. Я была трусливой. И за это я извиняюсь.

– Надеюсь, это причинит тебе еще больше боли, Дебби. Нет, я никогда тебе не изменял. У меня никогда не было другой женщины за все годы, что мы были женаты... до Алины. Это ведь слова тети Клариссы из могилы, не так ли?

– Я никогда по-настоящему в это не верила... но... то, что она сказала, застряло у меня в голове, и я никогда по-настоящему не подвергала их сомнению.

Он покачал головой.

– Бедная несчастная сука. Она потеряла мужа, разум и жизнь... и утащила тебя за собой. Я почти не могу ненавидеть ее... почти. Но ты не должна была ей верить.

– Мне очень жаль, что я это сделала. Но я любила ее. Она была мне почти больше матерью, чем моя настоящая мать

– У меня есть дела, Дебби. У меня есть жизнь, чтобы начать собирать ее снова... во второй раз. Так почему бы тебе не взять себя и свои сиськи и не убраться из моего кабинета?

– Вот теперь это больше похоже на Билла Мейтленда, которого я знала.

Она уже подошла к двери его кабинета, когда оглянулась.

– Если бы она бросила мужа и выбрала тебя... или если бы вернулась... ты бы...?

– Не знаю, Дебби. Я знаю ее меньше двух месяцев. С другой стороны, тебя я знал два года, прежде чем жениться, и посмотри, что это мне дало.

– Тринадцать или четырнадцать лет счастливого брака и двоих детей, которых, я думаю, ты любишь.

– Верно. Полагаю... я бы немедленно женился на ней. И если она вернется через месяц или два, я все равно это сделаю... если она согласится.

Когда он отвернулся от окна, она ушла, не сказав больше ни слова.

ГЛАВА 9: ТОЛЬКО ВЧЕРА...

ВТОРНИК, 13 СЕНТЯБРЯ 2005 г.

Меня зовут Билл Мейтленд. Я – помощник прокурора штата Джексонвилл. Неофициально я – главный прокурор, что означает, что, хотя в организационной структуре есть еще два прокурора на моем уровне, на самом деле я – парень номер один под Большим Человеком, прокурором штата Далласом Эдвардсом, по крайней мере, сейчас. Я, наконец-то, принял решение передать дело чернокожего полицейского, застрелившего трех человек, ворвавшихся в его дом, в том числе одного из них, убегавшего, – в спину, Большому жюри.

Я могу в любой момент оказаться в заднице, и десять лет судебного преследования останутся воспоминанием, но я не вижу из этого никакого выхода, иначе не смогу смотреть на себя в зеркало.

В то же время женщина, к которой у меня есть чувства, оставила меня, чтобы вернуться во Францию к своему мужу и сыну, а я совсем не уверен, что оправился от того, что моя жена в течение почти двадцати лет бросила меня ради более молодого, красивого, с большим членом соперника. Итак, это были не лучшие шесть месяцев в моей жизни, и я не уверен, что все не станет еще хуже...

***

ЧЕТВЕРГ, 15 СЕНТЯБРЯ 2005 г.

Я все еще просыпался, чувствуя ее присутствие в постели рядом со мной. Я ничего не слышал о ней, но и не ожидал услышать. Интересно, что случилось, когда она в первый раз встретилась с Филиппом по возвращении, когда посмотрела ему в глаза? Я не хотел думать об их первой ночи после нескольких месяцев разлуки.

Не думая об этом, я все же не мог избавиться от этого чувства, но, хотя мысль об Алине с Филиппом и причиняла адскую боль, она не заставляла уйти чувства, которые я к ней испытывал.

Я заставил себя НЕ думать о том, что сказала Дебби в день ее отлета. Что, если в один прекрасный день в ближайшем будущем она вернется в мой офис? Что, если она скажет мне, что они с Филиппом не смогли восстановить свой брак?

Что, если я стану безработным или перееду в другой штат, моя жизнь будет висеть в воздухе, я изо всех сил буду стараться поддерживать отношения с моими детьми на расстоянии и все еще скучать по Дебби и пытаться начать новую жизнь? Могу ли я добавить в эту смесь Алину?

Черт возьми, могу. Конец моего брака научил меня одному: работа, ответственность и правильные поступки не заменяют защиты того, что является самым важным в жизни.

В моем случае это была Дебби, и я позволил ей ускользнуть. Если вернется Алина, чего бы это ни стоило, я не позволю, чтобы такое повторилось.

Несмотря на то, что я чувствовал себя эмоционально истощенным, усталым и старым, физически я проснулся с энергией и чувствовал себя хорошо. В конце концов, вся пропаганда о ценности тяжелой физической подготовки оказалась правдой. Кто знает? Даже несмотря на то, что я расслабился, пока здесь была Алина, кондиционирование продолжалось.

Почему, черт возьми, я никогда даже не думал об этом, будучи с Дебби, а ведь она умоляла и ворчала, чтобы я пошел в спортзал, пошел с ней, даже подслащивая сделку случайным минетом или по-настоящему горячей возней в постели?

Она хотела этого, и хотя теперь я знал, что это было ради нее самой, чтобы попытаться сохранить в себе проблеск желания, которое она когда-то испытывала ко мне, она делала это также и для меня. А теперь я даже не мог вспомнить, что было такого настолько жизненно важного, чтобы я никогда не мог найти время.

Сожаление – самая бесполезная эмоция, по крайней мере, так я где-то читал, поэтому я заставил себя думать об Уильяме Саттоне, Шоне Смите и специфике офиса, и мне удалось на некоторое время выбросить из головы Дебби и Алину.

Процесс подготовки к выступлению перед Большим жюри не так прост, особенно когда готовишься бросить им политическую ручную гранату, такую как Шон Смит, поэтому я потратил на это время.

Кроме того, хотя мы проделали большую подготовительную работу по Саттону, на самом деле подача обвинений и подготовка дела – это совсем другая история. У меня были два помощника прокурора, готовивших дело, но лицом дела собирался быть я.

Если оно взорвется нам в лицо, я не хочу калечить двух молодых адвокатов, только начинающих свою карьеру. Пусть лучше на дно пойду я.

Мы только начали ураган юридических формальностей, но адвокат Саттона, довольно хороший судебный адвокат по имени Барри Мейкон из Мейконов – знаменитой юридической династии Джексонвилла, уже стрелял в нас так же быстро, как мы нападали на него, с ходатайствами и встречными ходатайствами и просьбами об отсрочке.

Я знал, что он делает, и знал, что сделал бы на его месте. Он собирается тянуть, тянуть и тянуть снова в надежде, что наш главный свидетель умрет, до того как дело дойдет до суда. Ни одно записанное на пленку или письменное свидетельство никогда не будет столь же эффективным, как живое, теплое, дышащее человеческое существо на свидетельской трибуне.

Затем на горизонте появилась далекая темная туча. Мы все больше слышали о суде над невезучим главарем мексиканского наркокартеля, который должен был предстать перед судом на Западе, пока картель не убил двух американских прокуроров по этому делу.

Ходили разговоры о переносе суда в Айдахо, а всего за неделю до этого главный федеральный прокурор в Бойсе вернулся домой и обнаружил, что убиты его жена и трое детей, а их головы пропали.

Их кровью на стенах его дома были написаны слова на мексиканском языке, которые примерно переводились как «коснись нас, и мы убьем вас всех. Эль Дегуэльо».

Американские прокуроры по всей стране получили блестящее образование в области мексиканской культуры и традиций, узнав, что «Эль Дегуэльо» – это название мелодии трубы, которую играла армия Санта-Анны, окружавшая Аламо в 1836 году.

Согласно разным источникам, оно означало «пощады не будет» или «без пощады?», а более буквально: «перерезать горло». В одной книге это было переведено как «обезглавливание». Головорезы картеля, расправившиеся с семьей прокурора, явно придерживались книжного определения.

Картель пустил СЛУХ, что дело перейдет в Айдахо, так что, прокуроры и полицейские по всей стране вполне обоснованно нервничали. Прошло очень много времени, с тех пор как организованные преступные группировки в этой стране могли свободно нападать на полицейских или прокуроров.

Этот мексиканский картель осмелился начать войну против всего правоохранительного истеблишмента Соединенных Штатов, и пока что они побеждали.

В Мексике действовали группы УБН – управления по борьбе с наркотиками – и секретных операций США, но вся страна была настолько коррумпирована, что никогда не знаешь, кому можно доверять, и часто союзники правоохранительных органов, в которых ты нуждался, являлись наемными убийцами картеля, так что, снять их головы было более чем сложно.

Все это было крайне чувствительно, но прокуроры знали об этом и понимали, что на кого-то надвигается шторм. Американское правительство не могло отказаться от преследования главаря картеля, убившего сотни людей в Мексике и США, а картель не мог или не желал отказаться от своего обещания не допустить его до суда.

Как и многие люди, занимавшие подобную мне должность, я наполовину хотел получить это дело, но наполовину надеялся, что оно перейдет к кому-то другому.

И я пообещал себе, что, если дойдет до меня, я обязательно вызову Джимми, мужа младшей сестры Дебби, Клариссы. Я слышал достаточно, чтобы знать, что у него есть ресурсы в отделе секретных операций, к которым он может обратиться, и хотел, чтобы, если этот день когда-нибудь наступит, Дебби и детей защищал кто-то нашей крови.

Рутина, работа шли мне на пользу. Я перестал думать об Алине, о Дебби, о прошлом и о том, чего нельзя изменить, о будущем и о том, что может произойти. Я мог просто делать свою работу.

В 11:45 ворвался преподобный Монтгомери. То есть, Шерил едва успела сказать:

– Мистер Мейтленд, к вам направляется преподобный Монтгомери.

Он плотно сжал губы и бросил на меня, вероятно, устрашающий взгляд.

– Я не знаю, какое влияние вы имеете на Эдвардса, но хочу, чтобы вы знали, что афроамериканское сообщество не позволит вам отправить хорошего полицейского в тюрьму, Мейтленд.

– Ну, здравствуйте, преподобный, как вы сегодня?

Он тяжело дышал.

– Очень расстроен, мистер Мейтленд, и вы знаете почему. Несмотря на призывы афроамериканского сообщества и полиции, вы решили продолжить эту охоту на ведьм, направленную на то, чтобы поместить хорошего полицейского в эту адскую дыру государственной тюрьмы в Рэйфорде. Вы не хуже меня знаете, что это равносильно смертному приговору. Что еще хуже, вам каким-то образом удалось запугать законно избранного прокурора штата, чтобы тот пренебрег своими обязанностями и отказался приказать вам остановиться. Я не знаю, что вы имеете против него, но оно должно быть действительно мощным, чтобы убедить его совершить профессиональное самоубийство.

Я старался быть как можно более сдержанным и спокойным.

– Преподобный, простите, что расстроил вас. Во время нашего последнего разговора я вам сказал, что еще не принял решения по делу относительно офиса Смита; но с тех пор принял. Все, что я сделаю, – это представлю перед Большим жюри факты и позволю представителям всего нашего сообщества принять окончательное решение о том, как вести дело. Полагаю, вы должны быть рады, что решение будет приниматься всей общиной, а не одним человеком.

Он лишь посмотрел на меня долгим взглядом, а потом сел в одно из кресел и встал так быстро, словно не мог вынести неподвижности.

– Вы и в самом деле глаже утиного дерьма, – сказал он, на мгновение сбросив маску преподобного. – Вы знаете правильные слова и правильный тон, но я – не какой-нибудь идиот-репортер или поборник закона и порядка Торговой палаты. Мы с вами оба знаем, что это шоу ведете вы, и что бы ни случилось со Смитом, это будет на вашей совести.

– Вы преувеличиваете мое влияние, преподобный. Я думаю, что вас настигла вся эта чепуха с Ангелом Смерти. Вполне возможно, что Большое жюри вынесет вердикт и откажется предъявить Смиту обвинение. Присяжные из него, как правило, неохотно предъявляют обвинения полицейским без каких-либо неопровержимых доказательств неправомерных действий.

– Только на этот раз они этого не сделают, не так ли, мистер Мейтленд? Вы думаете, что вам это сойдет с рук, потому что ваш босс запуган. У вас, что ли, есть на него компромат? Но позвольте дать вам совет. Едва вы это сделаете, как вам лучше готовиться к маршам протеста перед этим офисом каждый день... столько, сколько потребуется. Наша община будет пикетировать и ваш дом, не только ВАШУ квартиру, но и дом, в котором в настоящее время проживают ваша бывшая жена и дети. Там будут телевизионщики, радиожурналисты и фургоны с прессой, а все в округе будут знать, что среди них находится гнездо белых расистов.

Я встал из-за стола. Должно быть, у меня на лице что-то мелькнуло, потому что Монтгомери попятился.

– Вы понимаете, что угрожаете моей семье, в попытке отпугнуть меня от обвинения?

– Вовсе нет, – улыбнулся он. Полуулыбка, но он знал, что делает. – Вы знаете, что мы имеем полное право пикетировать ваш дом и вообще любое другое место, где, по нашему мнению, мы можем оказать на вас давление, чтобы вы прекратили это несправедливое обвинение. Наши права на свободу слова и собраний защищает Конституция. Если это доставляет кому-то неудобство или, возможно, вызывает нелогичный страх, это – не наша проблема.

– Как вы и сказали, преподобный, вы – гладкий как утиное дерьмо. Но мы с вами оба знаем, какое влияние оказывают крики протестующих, фургоны с камерами, припаркованные на соседних лужайках, сумасшедшие, которые всегда выходят на такие мероприятия. А если что-то случится с моим сыном, или дочерью, или бывшей женой, ну, вы типа и понятия не имели, что такое может случиться. Верно?

– Нет, я знаю об этом не больше, чем вы знаете, что Шону Смиту предъявят обвинение и, возможно, осудят.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.

– Я не хочу этого делать, Мейтленд. Я думаю, что вы – кусок дерьма, но не хочу заставлять вашу бывшую и ваших детей платить за ваше преследование Шона Смита. Однако, если вы продолжите в том же духе, нам придется начать катить мяч, и они будут замешаны. Не ходите к Большому жюри. Я – не плохой человек, Мейтленд, что бы вы сейчас ни думали. Я не хочу жить с тем, если с ними что-нибудь случится.

– Мы зашли в тупик, преподобный. Я позабочусь о том, чтобы моя бывшая жена и дети были где-нибудь в другом месте, когда вы начнете свои протесты, и использую все ресурсы этого офиса, чтобы привлечь к ответственности любого, кто сделает хотя бы угрожающий жест против них, если вы таковых найдете.

Я использовал свой лучший устрашающий взгляд и попытался представить его в тюремном комбинезоне.

– Может быть, мне удастся прижать вас. А может, и нет. Вам придется решать, говоря словами старого фильма Клинта Иствуда: «Повезет ли мне»?

– Я бы задал вам тот же вопрос, Мейтленд. Вам повезет?

После его ухода я немного посидел в раздумьях, а потом направился в кабинет Эдвардса.

– Он у себя, мистер Мейтленд, – сказала Майра.

Я вошел внутрь. Он сидел за столом и просматривал папку.

Я стоял, и через несколько мгновений он посмотрел на меня. Он выглядел усталым. Он выглядел на свой возраст, хотя обычно гляделся сильным и энергичным, и на возраст около сорока. Сегодня он выглядел на все свои почти шестьдесят лет.

– Я только что говорил с преподобным. Спасибо, что отказались отстранить меня от дела Смита.

Он покачал головой.

– Зачем благодарить меня за то, что я поддался твоему шантажу. Ты же знаешь, что это – единственная причина, по которой я даю тебе волю.

– Ко мне спустилась Майра и поговорила со мной. Она думала, что ты скажешь «к черту все это» и просто уволишь меня. Почему же ты этого не сделал?

Он отложил бумаги и откинулся на спинку стула. Его легкая улыбка исчезла.

– Мне потребовалось некоторое время, чтобы все обдумать. Если я позволю тебе двигаться вперед, меня распнут копы и афроамериканское сообщество. Если уволю тебя, то, вероятно, за моей головой будет охотиться большинство газетных и телевизионных редакторов. Хуже того, среднестатистический человек, не читающий дальше заголовков, будет помнить только то, что я – еще один коррумпированный политик, заключающий сделки. Они не запомнят имя, лишь вонь, связанную с этим. Вот что меня убьет. О, не пойми меня неправильно. Я все еще думаю, что в следующем году, вероятно, провалюсь на выборах, но думаю, что позволить тебе двигаться вперед может быть немного менее вредно, чем уволить тебя. Потому что ты сделаешь все, чем угрожаешь. Я тебя знаю, Билл.

Я не стал садиться.

– Я знаю, что ты не согласен со мной, но думаю, что ты ошибаешься, Даллас. Копы и негры будут недовольны тобой, но у тебя будет год, чтобы наладить отношения. И пресса раскрутит, что ты – неподкупный прокурор, готовый встать против всех, лишь бы добиться справедливости. Кэлвин Кулидж должен был стать президентом, укрощающим копов, а Томас Дьюи почти стал крутым борцом с преступностью. Ты еще не умер.

Эдвардс одарил меня почти улыбкой, затем опустил взгляд на стол. Я думаю, что это был один из частных политических опросов, которые он проводил время от времени, чтобы увидеть свое положение в глазах общественности.

– Может, ты и прав, Билл, но я сомневаюсь. И не думаю, что ты даже понимаешь, зачем это делаешь.

Я с интересом посмотрел на него.

– Я знаю, ты думаешь, что делаешь это из глубокого морального убеждения, что поступаешь правильно и все такое. Но ты не можете ясно видеть себя. Никто не может. С того места, где сижу я, видно, что ты так и не оправился после того, как тебя бросила Дебби. Ты чуть не слетел с катушек, и я очень любезно отправил тебя в круиз, чтобы ты поправился, а потом ты влюбился в другую женщину, которая снова собрала тебя из кусков. Теперь тебя бросила ОНА, – в его взгляде была жалость, смешанная с гневом. – Ты все еще не в себе. У тебя не в порядке голова, Билл. Я думаю, что ты пытаешься уничтожить себя, так же, как ты делал это с алкоголем. Я думаю, ты хочешь, чтобы тебя уволили, чтобы тебя изгнали из жизни, которая тебя подвела, которая причинила тебе боль. Я думаю, ты хочешь, чтобы тебя выгнали из твоей безопасной, уютной утробы здесь и дали шанс начать все сначала где-нибудь в другом месте.

– Я понимаю, что это может выглядеть так, Даллас. Но сам так не думаю.

Он потер подбородок.

– Не имеет значения, прав я или нет, Билл. Я собираюсь дать тебе шанс начать все сначала.

– Ты все равно меня уволишь? После того, что только что сказал.

– Нет, продолжай с Большим жюри. Доведи дело до конца. Но как только это будет сделано, я хочу, чтобы ты в приличное время подал в отставку, и ушел куда-нибудь еще. Может быть, через несколько месяцев после начала Нового года. Скажем, до весны. Но я не хочу, чтобы к следующему лету ты был здесь. Этого достаточно, чтобы не было никаких признаков того, что ты уезжаешь из-за Смита.

– И, – сказал он, – я напишу тебе любые рекомендации, какие захочешь. Ты – очень хороший адвокат. Во всяком случае, Ангел Смерти, вероятно, может пойти куда угодно и получить работу, неважно, обвинение или защиту, хотя тебе было бы полезно на некоторое время вернуться на другую сторону. Там лучше платят, и у тебя будет больше шансов на личную жизнь.

Мы оба долго молчали.

– Ты уверен, что хочешь именно этого, Даллас?

– Да, я был зол на тебя, но когда сделал тебя своим номером один, знал, что получу. Просто я больше не хочу, чтобы ты был здесь. Я думаю, что будет плохо, особенно если я сгорю в огне в ноябре следующего года. Я буду смотреть на тебя каждый день и винить в этом. Это будет неудобно для нас обоих.

– Хорошо, Даллас, я начну поиски.

Проходя мимо Майры, я увидел, что она работает за компьютером. Она взглянула на меня, но впервые за долгое время не встретилась со мной взглядом. Она все знала.

Вернувшись, я несколько минут посидел у себя в кабинете. Я не стал запирать дверь, но попросил Шерил никого не пускать. Я откинулся на спинку стула, затем развернулся, чтобы посмотреть на картины на стене, мемориальные доски, свидетельства десяти лет, прожитых прокурором.

Когда я взялся за эту работу, дети были совсем маленькими. У нас с Дебби все еще был хороший брак. То был совсем другой мир.

Теперь все это уходило. Я здесь не останусь. Я знал, что в тот момент, когда Эдвардс сказал мне, что мое время здесь заканчивается, это означало, что, по крайней мере, в некотором смысле, я оставлю детей позади. Я ненавидел это.

Я уйду с работы, которую любил, а теперь хоть чуть, да ненавидел. Я оставлю Дебби. Я смогу начать исцеляться, если мне не придется видеть ее каждый день и вспоминать все годы, которые мы провели вместе.

Зазвонил интерком.

– К тебе посетитель.

Ей даже не нужно было говорить, кто именно.

Я даже не обернулся.

– Привет, Билл.

– Привет, Дебби. Чем обязан такому удовольствию?

– У меня была минута. Мы можем поговорить?

Я резко обернулся. Меня поразило, как и каждый раз, когда я ее видел. Женщины не должны были выглядеть так хорошо, когда они приближаются к сорока. Почему, черт возьми, по ней не виден ее возраст?

– Говори.

– Я просто хотела попросить тебя быть осторожным.

– Осторожным?

– Я слышала о деле Шона Смита. Среди копов ходят слухи, что он начинает разваливаться. Говорят, он пьет и болтает всякие глупости. Говорит о том, чтобы достать тебя, до того как ты достанешь его.

– Он знает, что дело идет к развязке, и ему страшно. Я его не виню. У него шансы уйти от правосудия пятьдесят на пятьдесят, но не многие люди рискуют своей жизнью ради таких шансов.

– Ты хочешь сказать, что он – отчаянный человек, носящий пистолет, знающий, как им пользоваться, убивавший из него людей и думающий, что ты можешь отправить его в тюрьму?

– В значительной степени.

Она удивила меня, обойдя мой стол. Я слегка отодвинул стул. Она стояла так близко, что я чувствовал запах ее духов. А под ним я чувствовал ее запах. Несмотря ни на что, я начал возбуждаться. Она всегда оказывала на меня такое влияние, вплоть до последних нескольких лет. И когда я успел так состариться, что этот запах не вызывал у меня желания бросить ее на землю и раздвинуть эти сочные бедра? Как я мог забыть? Но я сделал именно так, и теперь, когда было уже слишком поздно, все это нахлынуло на мой разум и мое тело.

– Я всегда знала о твоей работе больше, чем ты бы хотел. Люди болтают. Я видела заметки. Я просматривала твои бумаги, когда ты спал. Ты ведь не знал, что я шпионила? Когда ты начал думать, что я – просто еще одна глупая футбольная мама?

– Я никогда не считал тебя глупой, Дебби. У тебя хватило ума долгие годы вычеркивать меня из своей жизни, заставляя верить, что ты – все еще моя жена.

– Только потому, что я тебя никогда не заботила. Ты никогда не интересовался, где я была все эти вечера.

– Потому что когда-то я обещал тебе, что буду доверять.

– Доверять кому-то – не значит даже не проявлять любопытства в те вечера, когда я приходила поздно и ничего не говорила о том, где была. Я не спала со всеми подряд, но любой нормальный муж, по крайней мере, спросил бы меня, где я была. Ты даже не спрашивал, – она на мгновение замолчала. И посмотрела на меня так, словно я был виноват.

– Ты говорил мне, что не изменяешь, и я тебе поверила, что еще хуже. У тебя даже не было оправдания, что тебя отвлекает другая женщина.

Я покачал головой и отодвинулся от нее как можно дальше.

– Прекрати, Деб, я не хочу повторять все это дерьмо. Это – прошлое. Какое оно имеет отношение к сегодняшнему дню?

– Я знаю тебя, Билл. Лучше, чем ты думаешь или знаешь. У тебя нет здравого смысла бояться того, чего ты должен бояться. Шон Смит опасен. Он застрелил трех человек, одного из них в спину. Я хочу, чтобы ты был осторожен, присматривал за Смитом и гарантировал, что рядом с тобой кто-то есть. У тебя есть детективы, люди, которые носят оружие. Назначь себе охрану. Во всяком случае, ради Бога, начни носить оружие.

Она наклонилась ко мне, и я протянул руку, чтобы ее остановить. Я не хотел, чтобы она подходила достаточно близко, чтобы прикоснуться. Было и так достаточно тяжело находиться с ней в одном здании.

– Он напуган, но он – не настолько сумасшедший, чтобы стрелять в прокурора, особенно если он и будет первым, кого станут искать.

– Запуганные люди не пользуются логикой, Билл. Ты должен это знать. Ты хочешь, чтобы тебя убили?

Я чувствовал себя загнанным зверем. Она просто не хотела уходить, а я не мог пройти мимо нее, не прикоснувшись.

– Послушай, Дебби, я тронут, что тебе не все равно. И это вовсе не сарказм. Это... Я знаю, что ты, наверное, волнуешься. Вот почему я никогда не рассказывал тебе обо всем, что здесь происходит. Я знал, что ты будешь волноваться, но, право же, об этом не стоит беспокоиться. Мне и раньше угрожали убийством люди, которые могли это сделать и сделали бы, будь у них такая возможность, а я – все еще здесь.

Потом она взяла мои руки в свои и уставилась на меня. Простое прикосновение не должно быть таким впечатляющим, но на мгновение я не мог дышать.

– Я прошу тебя не ради себя, Билл. Я знаю, что больше не имею на это права, но у тебя есть двое детей, которые тебя любят. Ты восстановил с ними связь, и теперь ты – лучший отец, чем был все эти годы. Позаботься о себе ради них. Я не хочу брать их на твои похороны.

– Не на долгие годы.

Она отпустила мои руки и отступила назад, а затем вышла из моего кабинета, бросив на меня лишь один взгляд. Я еще долго ощущал ее прикосновение, после того как она ушла.

Зачем, зачем, зачем она затащила Дуга в мою постель? Я мысленно видел, как она кричит от удовольствия, когда он вонзает в нее свой член, потому что так она делала и со мной. И я знал, что никогда не выкину из головы этот образ, означавший, что для нас никогда не будет завтра.

Только вчера.

***

ПЯТНИЦА, 16 СЕНТЯБРЯ 2005 г.

– Как я могла все это забыть, доктор? Я действительно сошла с ума?

Теллер наклонился вперед и затянулся трубкой. Она рассказала ему о том, что произошло с ее тетей, и о том, как озлобленная пожилая женщина предсказывала предательство Билла, которого, по-видимому, никогда не было, но которое запало в мозг Дебби достаточно глубоко, чтобы окрасить ее чувства к бывшему мужу.

Он выпустил из легких ароматный дым и позволил себе почувствовать некоторое удовлетворение. Теперь он довольно хорошо разобрался с силами, разрушившими брак Мейтлендов. Большинство, если не все, осколков встали на свои места. Дебби Баскомб еще не успела собрать их все вместе, а он не стал торопить события.

Ради нее было важно, чтобы они все вышли в нужное время. Ей нужно было принять и понять то, что произошло, ее роль и ответственность, а также ответственность ее бывшего мужа. Психиатрия была не чем иным, как способом научиться жить с поступками и ошибками прошлого, принять реальность того, что было сделано и не могло быть отменено, и найти способ начать новую жизнь.

– Нет, Дебби, вы – не сумасшедшая. Это несколько экстремальный пример распространенного явления, но такое часто случается. Воспоминания, которые слишком болезненны, чтобы с ними жить, становятся похороненными в нашем подсознании. Смущение, разочарование, душевная боль. Они забываются годами и никогда не всплывают на поверхность, пока воспоминания не вызовет какое-нибудь событие или травма.

Она наклонилась вперед и сцепила руки.

– Я могла бы понять, что забыла о том, что случилось с Клариссой, но как мне могло присниться, что это случилось со мной?

Он вынул изо рта трубку, затушил табак, снова закурил и сделал еще один успокаивающий вдох ароматного дыма. Задержка была преднамеренной, чтобы дать ей больше времени подумать над своим вопросом. Курение трубки было удивительно невинным способом вовлечь собеседника в разговор.

– Вы рассказывали мне о той роли, которую ваша тетя сыграла в вашей жизни. Вы сказали мне, что она была вашей второй матерью во всех важных отношениях. На самом деле она была комбинацией матери и сестры. Когда вы переживали свои дикие подростковые годы, она была той женщиной, которой вы доверяли свои самые сокровенные секреты, с которыми не могли пойти к своей матери. Она была человеком, никогда не предававшим вашего доверия, который всегда – если использовать общепринятое выражение – прикрывал вашу спину, несмотря ни на что.

Глаза Дебби затуманились.

– Она была чудесной женщиной. Сейчас я скучаю по ней больше, чем сразу после ее смерти. Я думаю... Наверное, забвение того, что произошло, было способом забыть, как много я потеряла, когда она умерла. Если бы она... если бы ее брак не рухнул, и она была рядом, когда я начала... терять любовь... к Биллу, я не думаю, что все случилось бы так, как случилось.

Она замолчала, на мгновение почувствовав, что в комнате вместе с ними находится Кларисса.

– Она бы... она бы заставила меня собраться с мыслями. Теперь я слышу ее. Она бы посоветовала мне либо сказать Биллу, что я ухожу от него, либо... простите за мой язык, но это то, что она бы сказала... трахать его до тех пор, пока у него не будет косоглазия, тащить его дряблую задницу в спортзал и приводить его в форму.

Теллер видел, что ее переполняют эмоции, и задавался вопросом, смирится ли она когда-нибудь с эмоциональным воздействием от смерти тети. Горе и гнев на изменяющего мужа, способствовавшие самоубийству пожилой женщины, были другими частями головоломки, о которых она не могла знать, что отравляли ее разум и эмоции в отношении бывшего мужа, пока это происходило.

– Даже сейчас очевидно, как сильно вы к ней привязаны. Даже больше, чем эмоциональная связь, было отождествление вас с ней. Она по-настоящему была вами – блондинка, привлекательная, грудастая. Вы сказали, что она научила вас гордиться своей сексуальностью и своим телом. Без всякого обучения она была в состоянии обеспечить поддержку и ободрение, необходимые для преодоления того, что на самом деле было ранним сексуальным насилием со стороны пожилых мужчин. Женщины, начавшие заниматься сексом в столь раннем возрасте, часто попадают в деструктивную модель сексуальных отношений, отражающую эти ранние переживания. С ее помощью и под ее руководством вы выросли в сильную, сексуально агрессивную, но и сексуально здоровую женщину.

Он выпустил еще одну струйку табачного дыма и увидел, как по ее лицу медленно текут слезы.

– С точки зрения психологии, вы видели в своей тете себя, когда рухнул ее брак, и она отчаянно искала одобрения и сексуального желания других мужчин, чтобы заменить то, что было у нее с мужем. Вы знали, умом, что нападение произошло на вашу тетю, но в своем подсознании вы видели жертвой себя. Потому что она была вами, а вы отражали ее жизненный опыт.

Она кивнула.

– Я это вижу. Я рассказывала вам о своем кошмаре... о том, как я видела себя стареющей, а мою грудь отвисшей. Я выглядела такой чертовски старой. Это было ужасно. Теперь я знаю, что снова переживала то, что чувствовала, когда мыла ее после душа. Она выглядела не так уж плохо, но я не могла поверить, что она – такая старая. Ей еще не было и шестидесяти, но она уже стала такой старой... такой старой...

Теллер кивнул. Она складывала кусочки вместе.

– Она всегда была такой красивой. Когда я была маленькой девочкой, мне ничего так не хотелось, как быть похожей на нее. Мужчины ее любили. Даже женатые мужчины, что были друзьями ее мужа, всегда флиртовали с ней. Однажды она сказала мне, что никогда не изменит Фрэнку, но нет ничего более волнующего, чем знать, что ее хочет другой мужчина. Я полагаю...

– Что? – тихо спросил Теллер.

– Именно так я и поступала с Биллом. Я любила его, ленивого ублюдка, и никогда не изменяла ему, после того как мы вместе учились в колледже, но мне нравилось дразнить мужчин. Мне нравилось знать, что они меня хотят, и я никогда не думала, что в этом есть что-то плохое. Это была Кларисса.

Теллер копнул немного глубже.

– В плохие годы в конце вашего брака, когда вы... участвовали в мастурбировании нескольких мужчин... неужели вы на самом деле считали, что это приемлемо, потому что Билл предал вас первым, как муж Клариссы изменял ей?

Она вытерла глаза салфеткой, лежавшей перед ней в коробке.

– Я не знаю. Я думала об этом. Я сказала ему, что никогда в это не верила. Но... не знаю. Неужели вы думаете, что в глубине души я всегда в это верила... и поэтому так на него злилась?

– Не знаю. А вы как думаете?

Она улыбнулась.

– Знаете, доктор Теллер, это первый раз, когда вы обрушились на меня с типичной для психиатра речью.

Он рассмеялся.

– Знаю. Просто не смог устоять. Чтобы ответить на ваш вопрос, возможно, что сомнения в верности вашего мужа, даже если вы сознательно их отрицали, могли вызвать на него гнев. Особенно с тех пор как вы отождествили себя со своей тетей, вы, вероятно, отождествили и Билла с ее мужем.

Она выглядела обеспокоенной.

– Может быть... но почему-то я не думаю, что этого было бы достаточно, чтобы заставить меня чувствовать так... как я чувствовала... чувствую иногда.

– Наверное, вы правы, Дебби. Почему бы вам не подумать об этом до следующего сеанса? Попробуйте придумать какие-нибудь другие причины для этого глубокого, упрямого, по-видимому, неразрешимого гнева.

Он гадал, сможет ли она сама до этого додуматься. Но она приближалась.

– Я хотела поговорить с вами еще кое о чем, доктор.

– У нас осталось несколько минут от этой сессии. Что бы вы хотели обсудить?

– Я знаю, однажды мы уже об этом говорили... Но... я ценю вашу помощь. Меня не тошнит, и теперь я чувствую себя намного лучше. Просто я не могу не задаться вопросом, какой смысл двигаться дальше. Даже если я узнаю, что именно заставило меня так злиться на Билла, какой цели это послужит?

Она потерла руки в классическом бессознательном проявлении неуверенности и стресса.

– Я имею в виду, даже если я узнаю, почему так разозлилась, почему хотела выйти из брака... дело в том, что я уже вышла. Наш брак – это история. Он... Я думаю, иногда он ненавидит меня, и большую часть времени я не могу его винить. Если бы он сделал со мной то, что сделала с ним я, хотя я все еще думаю, что он бросил наш брак первым, я бы никогда ему этого не простила. Иногда мне кажется, что единственное чувство, которое осталось у меня к нему, – это чувство вины. Я знаю, что бывают моменты, когда я чувствую вспышки... чего-то похожего на то, что я когда-то к нему чувствовала. Но это – всего лишь вспышки, так какой смысл, наконец, пытаться понять, почему все развалилось?

– Я как-то сказал вам, Дебби, что вы можете прекратить эти сеансы в любое время. Я думаю, честно говоря, что, в конце концов, вы сами поймете источник эмоций, которые испытываете по отношению к своему бывшему мужу. Точно так же, хотя это и сложно, я думаю, что вы, в конце концов, поймете, что именно разрушило ваш брак, и что он на самом деле разделяет часть ответственности за это. То, что вы узнаете о себе и Билле, прошлого не изменит. Что случилось, то случилось. Шрамы, которые вы оба носите, не исчезнут. Ваш брак – это история. Но понимание того что произошло, и причины этого, может облегчить формирование жизнеспособных отношений с ним в будущем. У вас по-прежнему двое общих детей, а со временем, вероятно, появятся и внуки. Вы будете частью жизни друг друга всю оставшуюся жизнь. Что бы ни случилось между вами, вы – все еще молодая женщина. Вы снова полюбите кого-то другого. Возможно, у вас еще будут дети, и вы начнете новую жизнь. Я не могу помочь, но думаю, что вы сможете лучше наладить новую жизнь, если поймете, что привело к концу старой.

С минуту она молчала.

– Благодарю вас, доктор. Вы, наверное, правы, что мы всегда будем частью жизни друг друга. Прямо сейчас я теряю сон, беспокоясь о нем и о том копе, Шоне Смите. Я не думаю, что Билл понимает, насколько тот опасен, и насколько сам он в опасности.

Теллер протянул руку и взял ее за руку.

– Я в курсе ситуации, Дебби. Думаю, вы недооцениваете своего бывшего. Билл Мейтленд, может быть, и целеустремленный человек, который рискует, но не думаю, что он глуп или безрассуден.

– Надеюсь, вы правы, доктор, но никто не может быть пуленепробиваемым, а иногда мне кажется, что Билл этого не понимает.

***

ВТОРНИК, 20 СЕНТЯБРЯ 2005 г.

На моем офисном компьютере у меня имеются два экаунта. Один – это мой деловой экаунт, для чего-либо официального. Другой – личный. На деловом экаунте я нахожусь по сто раз в день. На личном же – может быть, раз или два в неделю. Моя мама все еще не слишком «продвинутая» с компьютерами, как бы она выразилась. Мои дети звонят мне по телефону, и очень мало находится других причин, чтобы кто-то писал мне по электронной почте.

Поскольку я почти никогда не захожу на него, то установил сигнализацию пинга для любых входящих сообщений электронной почты. Если я выйду из офиса, она будет пинговать, когда я включу компьютер, а если буду на месте, то выдаст мне само предупреждение.

Телефон зазвонил пять минут назад, и Шерил сказала мне, что на линии Фил Хаузер, президент союза FOP – Братского Ордена Полиции. За все эти годы я разговаривал с ним несколько раз, и он всегда казался разумным и не слишком прагматичным для полицейского и представителя профсоюза одновременно.

– Чем могу быть полезен, Фил?

– Тебе действительно необходимо спрашивать, мистер Мейтленд?

– Ты тоже? Раньше я был Биллом.

Он рассмеялся.

– Никогда нельзя сказать наверняка. Кто-то может подслушивать. Ты знаешь, что твою фотографию повесили на некоторых мишенях в тире?

– Серьезно?

– Нет, но меня бы это не удивило. У тебя тут есть несколько парней, которые всерьез на тебя злятся.

– Я не удивлен. Мне сказали, что Смит там популярен. Некто, его обвиняющий, не получит никаких любовных писем.

Он снова рассмеялся.

– Не знаю. Я думаю, что многие парни здесь хотели бы тебя трахнуть.

– Коп, умеющий каламбурить. Будь осторожен, а то тебя вышибут. Ты, наверное, читаешь, не шевеля губами.

– Единственная причина, по которой я не обижаюсь, Билл, заключается в том, что я пил с тобой на некоторых совместных мероприятиях прокуратуры и шерифа штата, и знаю, что ты просто дергаешь меня за ниточку. Вот почему я не напал на тебя со своими ребятами, потому что не могу представить тебя ублюдком, каким тебя считают.

– Я – милашка, Фил, но не собираюсь сдавать назад, отказываясь от Большого жюри.

– И когда ты планируешь это сделать?

– Я надеялся передать им дело на этой неделе, но сейчас происходят другие события, и у старшины и заместителя старшины присяжных одновременно возникли личные кризисы. Формально мы не обязаны давать им время, но они не смогут сосредоточиться, имея эту ерунду в голове. Они занимали эти должности, с тех пор как было созвано Большое жюри, и знают, что делают, не считая уже того, что они – хорошие лидеры. Я решил подождать. Так что, скорее всего, оно будет на следующей неделе, а может, и позже.

– Это дает нам немного времени. Послушай, Билл, мои ребята хотят, чтобы я сделал ЧТО-НИБУДЬ. Они платят свои взносы, и иногда им кажется, что за свои деньги они получают не так уж много. Мне было бы полезно показать им, что, по крайней мере, ты готов с нами встретиться, позволить нам вставить наши два цента, и, может быть, мы сможем изменить ваше решение.

– Этого никогда не случится.

– Ты это знаешь, и я это знаю, но они-то этого не знают.

– У меня нет проблем встретиться с тобой, Фил. Когда и где?

– Как насчет пятницы, в FOP-холле на Атлантик-бульваре? Мы никогда не делаем ничего официального по пятницам, потому что никто не является, так что, для офицеров FOP и нескольких ключевых людей это хорошее время, чтобы встретиться. Заходи, выпьем кофе и, может быть, съедим крылышки, а ты сможешь откровенно поговорить с нами о том, что происходит. Устраивает?

– Да. Позволь мне спросить тебя кое о чем, прежде чем мы закончим. Я слышу ропот насчет того, что Смит трещит по швам. На днях он прессовал меня в закусочной напротив здания суда, и я всерьез задумался, не собирается ли он что-то предпринять на глазах у дюжины свидетелей, включая четырех или пятерых вооруженных полицейских. Моя бывшая жена только что сказала мне, что я должен начать носить пистолет, потому что она слышит тот же ропот в полицейском управлении. Нужно ли мне начинать носить пистолет, и если у него может быть нервный срыв, то почему шериф позволяет ему ходить с Глоком?

После некоторого молчания, Фил сказал:

– Должен признать, что он становится немного не в себе и слишком много пьет. У него много друзей, и они присматривают за ним, нянчатся с ним. Найт не будет его ограничивать, потому что он и все остальные думают, что если его отстранить от службы, это просто поселит в нем уверенность, что Большое жюри решит, что он сумасшедший, и предъявит ему обвинение.

Еще немного молчания, и потом:

– Он – хороший человек, Билл. Вернее, был. Стрельба потрясла его... сильно. Он и раньше убивал людей, но думаю, что он катится по наклонной... и это дошло даже до него. Я этого не говорил, если кто-нибудь спросит, но даже его друзья знают, что он зашел слишком далеко. А потом, рослее всего ушла его невеста. Он, э-э... Я думаю, он полагал, что она была ей. Я не думаю, что он был в порядке, с тех пор как она ушла от него. Может быть, ты сможешь это понять,

Пискнул компьютер. Я его проигнорировал. Я подумал о том, что сказал Хаузер. Да, я мог бы понять мужчину, теряющего женщину.

– Затем, напряжение от того, что над его головой так долго висело это Большое жюри, и этот гражданский иск, который мог уничтожить его финансово, все это играло у него в голове. Вот почему его друзья пытаются помочь ему держать себя в руках, пока все не пройдет, так или иначе.

– Может, мне начать носить оружие?

– Наверное, это не повредит.

Я почти забыл о письме, но после того как повесил трубку, оно всплыло у меня в голове. Я вызвал свой личный экаунт и ввел пароль.

Это было письмо от [email protected]. Я долго молча смотрел на него. В конце концов, нажал на кнопку и открыл его.

Дорогой Билл:

Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здравии и хорошем расположении духа. Париж осенью еще красивее, чем я его помнила. Джексонвилл, Сент-Огастин и ваши пляжи – очень разные, но я знаю, что ты любишь их так же, как я люблю Париж. Надеюсь, сегодня ты так же счастлив, как и мы с Филиппом. Мы обнаружили, что разлука заставила нас дорожить нашим браком больше, чем когда-либо.

Я уже рассказала Филиппу, как ты показывал мне свой родной город, и как ты был добр ко мне, пока я была там. Я никогда не забуду те две недели, что мы провели в твоем городе. Кстати, Филипп тоже считает брошь Флёр-де-Лис, что ты мне подарил, изысканной, и я хочу, чтобы ты знал, что я с гордостью ношу ее. Он сказал, что такого жеста он от тебя и ожидал, потому что ты именно такой человек.

Как я знаю, ты поймешь, что я не могу выразить ту радость, которую мне доставила встреча с Андре. Он – моя жизнь, и, как я делала каждый год, с тех пор как он родился, мне приходится бороться с мыслью о том, чтобы когда-нибудь вернуться на Бон Шанс. Возможно, в этом году мое решение будет иным.

Наконец, я надеюсь, что ты обрел покой в своей личной жизни. Я не знаю, какие решения ты в конечном итоге примешь по поводу своего брака, но, независимо от того, что произойдет с Дебби, я хочу, чтобы ты знал, что после такого короткого знакомства с тобой я не сомневаюсь, что ты найдешь хорошую женщину, с которой и проведешь свою жизнь.

Надеюсь, ты простишь меня за столь личное суждение, но ты – не тот человек, что может вести жизнь, полную бесцельных дел. Тебе нужна женщина в центре твоей жизни, и ты ее заслуживаешь. Как только ты преодолеешь боль, в которой сейчас находишься, я знаю, что ты ее найдешь.

Как бы то ни было, Билл Мейтленд, я хочу, чтобы ты знал: я буду часто думать о тебе. Когда я надену твою Флёр-де-Лис, я буду вспоминать тебя на Бон Шанс, а также в Джексонвилле и Сент-Огастине. Филипп тоже шлет тебе свои добрые пожелания и хочет, чтобы я напомнила тебе, что дружба, как и любовь, превосходит расстояние и время, и что он – твой друг.

С глубоким уважением, твои друзья, Алина и Филипп.

Только когда буквы стали расплываться, я понял, что плачу.