Тактильный урок

Прошлой ночью мы с Шуркой завели разговор о поцелуях.

– Шурка, я даже боюсь тебе это рассказывать, вдруг ты подумаешь, что я развратная женщина.

– Зина, ты опять за своё! Ну, неужели ты не поняла до сих пор, что я всё могу понять и принять в интимных делах. Я толерантен, как модно сейчас говорить, к любым проявлениям сексуального поведения. Извини, как-то слишком по-конторски сказал – «сексуальное поведение». Бред! К чувственным проявлениям, к чувственной любви. Ты свободная женщина. Есть и была всегда. И, если кто-то ограничивал твою свободу (самовыражаться, свободу любить), то это было насилием над тобой, над твоей личностью.

– Ой, Шурка, спасибо тебе. Ты такой тактичный, такой, что ли внимательный, добрый. Ну, а если я, к примеру, изменю тебе с другим и ты об этом узнаешь? Как ты поступишь, что предпримешь?

– Зина, милая, ты сейчас просто теоретизируешь, и я уверен, что этого в ближайшее время не случится. Ну, а если даже допустить это, то, что значит – «изменю с другим?» Если ты полюбишь другого, то это будет означать только то, что ты разлюбила меня, и, значит, я сам буду виноват в этом, потому, что успокоился, остановился в своем желании нравиться тебе, перестал быть интересным, необходимым тебе всегда и везде, каждый день. И поэтому, только я один буду в этом виноват. Повторяю, ты – свободная женщина, личность, а не моя собственность. Единожды тебя «покорив» я не должен на этом успокоиться, а постоянно держать эту планку. Чтобы любовь не умерла, нужно всегда быть интересным и нужным любимому человеку. Это работает в оба направления. За себя скажу, что ты мне всегда интересна. Каждый день, проведенный с тобой, мне напоминает картинку калейдоскопа. Казалось бы, одни и те же камешки, но их сочетание создает всё новые и новые образы. Ты действительно блистаешь своими бесчисленными гранями и не перестаешь удивлять и радовать меня каждый день.

– Шурка, ты выразил словами всё то, о чем я сама давно думала. Ты тоже не перестаешь удивлять меня каждый день, и, – произнося это, я почувствовала, как мои щеки «запылали», – каждую ночь. Даже если мы просто лежим и о чем-то говорим, я всегда чувствую твое тело, его тепло, запах твоих подмышек, волос, вслушиваюсь в твоё дыхание. И всё это, соединяясь в одно целое, дает мне ощущение блаженства и счастья.

А иногда я с ужасом ловлю себя на мысли, что бы было, если бы тогда, на стадионе ты убежал бы от меня?

– Но, ведь не убежал, потому, что не мог убежать, ты мне сразу понравилась и я в мыслях уже называл тебя «своей!»

– Вот видишь, «своей»! А сам только что говорил, что я свободная женщина!

– Я неправильно выразился. Я назвал тебя «своей» по духу. Как бездомный пес, я захотел сразу уткнуться носом в твое тепло и сразу почувствовал, что ты и есть теперь моя хозяйка.

– Красиво говоришь, Шурка! Как мне нравится тебя слушать. С открытым ртом и с закрытыми глазами слушала бы журчание твоего голоса.

– Да и я тоже готов с открытым ртом слушать тебя. Ты, кажется, хотела поведать, какая ты развратная женщина?

– Ну, это я так, в качестве упреждающего маневра выразилась. Я уверена, что ты меня таковой не считаешь, и не станешь считать, после того, что я тебе расскажу. Я даже знаю, что ты мне скажешь.

– И что же я скажу?

– Ты станешь меня убеждать, что это нормально, получать удовольствие, если это добровольно и нравится обоим.

– Зина, хватит интриговать, давай уже рассказывай!

– Даже и не знаю с чего начать. В общем, было это давно, лет, пожалуй, тридцать назад. У нас на работе, через профсоюз выделили бесплатные путевки на автобусную экскурсию в Пушкинские Горы. Точнее, по всем пушкинским местам – Михайловское, Тригорское, Петровское. И я уговорила мужа отпустить меня.

– Подожди, – встрял в разговор Шурка, – как это так, отпустить. Он что, хозяин твой, что ли, господин?

– Шурик, я же тебе рассказывала, какой он был деспот. Ну, не заостряй на этом внимания, иначе я расплачусь и ничего больше не расскажу.

– Ну, извини, Зина, больше не буду. Итак, ты поехала на экскурсию.

.– Я не одна поехала, а с коллективом. В основном наши сотрудницы из ОТК. Мужчин вообще не было, иначе бы он меня не отпустил. Холода стояли сильные, дело было в январе, на крещение. Я это хорошо помню, потому, что, когда мы ехали днем по берегу Великой, то видели украшенные хвойными ветками и разноцветными лентами вырубленные во льду реки «иорданы». Это в конце семидесятых-то годов, когда ещё все были воинствующими атеистами. Шурка, а ты был когда-нибудь в Михайловском и окрестностях?

– Ни разу не был, но давно собирался. А, давай ка съездим вместе этим летом.

– С тобой Шурка – я ещё сильнее прижалась к его груди, – хоть на край света! Ну, если мы поедем, то я не буду рассказывать про саму экскурсию.

– Зина, ты специально затягиваешь интригу?

– Всё, приступаю к самому главному. Итак, обратно мы ехали на другом автобусе. Он был полупустой, и я села не вместе со своей компанией, а на свободные места. Автобус идет часов шесть-семь, и я уже удобно устроилась, в надежде поспать, когда неожиданно к нашей группе присоединили ещё каких-то студентов-лыжников. Все прошли вглубь салона, а рядом с моим креслом остановился парень в лыжной шапочке и легком спортивном костюме. Уложив в проходе свои лыжи, он дал мне этим понять, что намерен занять свободное место. Мне это совсем не понравилось, я потеснилась и, отвернувшись, стала смотреть через окно на придорожные огни.

Автобус был тот ещё, советских времен, львовский, кажется, тесный, между сидениями, кажется, даже не было подлокотника. И вот в этой тряске на убитых псковских дорогах, мы с соседом невольно наваливались друг на друга. Я, уже взрослая женщина, мать шестилетней дочери, и он – молодой парень, с пушком ещё на подбородке невольно прижимались телами друг к другу. Поначалу я даже застеснялась, да и он, похоже, тоже. Но, потом мне даже понравилось наблюдать за тем, как он краснел от стеснения, когда его буквально заваливало на меня на крутом повороте.

– Надо же, какой скромник? – промелькнуло в моей голове.

Наконец выехали на трассу, качка прекратилась, и народ в салоне стал засыпать. Ехали почти в полной темноте, и только редкие придорожные фонари вырывали из мрака скрюченные тела пассажиров. Я тоже задремала, а когда очнулась, то обнаружила, что мой сосед мирно посапывает, положив голову мне на плечо. И, ты знаешь, Шурка, я даже простила ему в тот момент, что он лишил меня возможности свободно развалиться на двух креслах. Мало того, мне даже понравилось, что он вот так запросто устроился у меня под боком. Периодически разлепляя сонные веки, я разглядывала его профиль. Он был по-своему красив: длинные черные волосы, скрывавшие уши, высокий лоб, остренький гоголевский нос, аккуратные губы и остренький же подбородок.

На очередном повороте нас качнуло в сторону прохода, и я едва успела удержать его. Он снова навалился на меня, а я не стала убирать руку с его плеча. И тут он, то ли во сне, то ли осознанно, слегка развернул корпус, приобнял меня за талию и положил свою голову мне на грудь. Дрема моя моментально пропала, я слегка опешила и не знала, что делать. Оттолкнуть его, усадить на место? Я вновь вгляделась в его лицо, и мне захотелось погладить его волосы. Они оказались на удивление мягкими. Не знаю, что со мной случилось, я смотрела не него с умилением.

– Нет, я не могу его просто так оттолкнуть от себя, – подумала я.

Одет он был в легкую спортивную куртку, и было заметно, что ему холодно. Отметив про себя это, я совсем потеряла голову, расстегнула теплое демисезонное пальто и укрыв его полой, положила к себе на колени. Он уткнулся лицом в мой живот, а рукой обнял меня за талию уже под пальто. И, только тогда я поняла, что он давно проснулся, и его последнее действие было уже вполне осознанно. Снова нехорошие мысли зароились в моей голове.

– Что же я делаю, как это всё можно объяснить разумом?

Но, разум уже давно покинул мою голову. Мне нравилось всё, что происходило. Я не стала убирать руку, а ещё глубже запустила пальцы в его волосы. Не открывая глаз он слегка приподнялся, припал своими губами к левой груди, переместил руку на правую и стал её гладить! Боже мой, как это было и приятно и страшно одновременно. Я никогда не думала, что ласки груди, даже через одежду, могут быть так приятны и дурманить голову. Вру, не приятны, а так возбуждающи. Я еще крепче прижала его голову к своей груди, и он, почувствовав бессловесное одобрение своих действий, раскрыл рот и прямо через свитер и бюстгальтер слегка прикусил сосок, а рукой проник под одежду и стал гладить живот, мять грудь и сжимать сосок. Я едва сдержала крик. Он приподнялся ещё выше и стал нежно дуть в углубление над ключицей, целовать шею, за ушком. Потом слегка прикусил мочку уха, и, когда я тихо ойкнула и повернула к нему лицо, поцеловал меня в губы. Всё это он делал молча, с закрытыми глазами и я тоже приняла эти правила «игры»! Закрыв глаза, я приоткрыла рот и прижала его голову к себе. Целоваться я тогда не умела, впрочем, как я поняла, не умею до сих пор. Теплота его дыхания, шершавый язык, проникший в мой рот, всё это дурманило голову. Я забыла, где нахожусь, мне было всё равно, заметят ли окружающие нашу игру. Внизу живота у меня всё «горело», а мне хотелось раздувать этот пожар всё сильнее и сильнее. Сколько длилась эта игра, не могу сказать, мне показалось, что целую вечность. Впервые в жизни я испытала это чувство и была счастлива.

И, в то же время, я понимала, что вечно это блаженство продолжаться не может. Дома меня ждали ревнивец муж и дочь! Я должна сразу же по приезду бежать туда, к ним. Что же мне делать? Оставить ему номер телефона? Договориться о встрече? Но как? Мы же с ним играем в бессловесную игру. Нарушишь её правила, и, как в сказке, пропадет это волшебство, и карета снова превратится в тыкву?

После Гатчины народ стал потихоньку просыпаться, и я легонько отстранила от себя моего бессловесного любовника. Он продолжал делать вид, что спит, но я-то видела – он наблюдает за мною сквозь неплотно сомкнутые веки. Я в последний раз провела рукой по его волосам, поправляя прическу, и застегнулась на все пуговицы. Всё! Finita la commedia!

Спустились вниз с Пулковских высот и городские огни осветили салон, народ засуетился. К моему «любовнику» подошел товарищ, легонько потормошил его. Тот сделал вид, что только проснулся.

– На «Московской» выходим!

– Может, поедем до автовокзала, – как-то растерянно и даже испуганно пытался возражать он, но товарищ продолжал настаивать на своем.

– Все «наши» собираются у метро.

Только во время этого короткого диалога я и услышала его голос, юношеский, почти мужской тенорок. И, судя по технике его такого умелого телесного общения со мною, был он, скорее всего, уже не девственник. А, может быть, совсем наоборот, он только и умел интуитивно, как маленький теленок, ласкаться и облизывать свою теплую «мамку»?

– И что же, вы расстались, и никогда больше не встречались?

– Нет, не встречались! Уже на выходе из автобуса, он оглянулся, посмотрел на меня как-то растеряно и виновато, а я, продолжая нашу игру, трижды моргнула глазами, как бы говоря: «Всё хорошо, мой мальчик, спасибо!» Уже из окна автобуса я наблюдала за их стайкой. Он ещё несколько раз оборачивался, как бы жалея, что мы расстаемся навсегда.

– И как ты всё это пережила? Представляю, как тебе тяжело на душе!

– Ты знаешь, Шурка, я три дня ходила, «как в воду опущенная», ничем не могла заняться, никак не могла отогнать желание найти его, и, в то же время понимала, что это невозможно. Это сейчас, с помощью интернета можно добыть любую информацию, кто, где, когда покупал билеты на этот автобус, откуда были эти студенты. А тогда, в таком большом городе найти человека, все равно, что иголку в стогу сена. Я даже не знала, где он учится, ни имени, ни фамилии. А потом эта тоска постепенно утихла, дочкой надо было заниматься. Она заболела корью, нужно было ходить по поликлиникам, на процедуры, а потом и вообще всё почти стерлось из памяти. Вспоминала, иногда, но так, как будто это было не сом мной! И, только уже ты снова пробудил во мне те же чувства блаженства от прикосновений, поцелуев, ласк.

А теперь скажи честно, после всего, что я тебе рассказала, ты не осуждаешь меня, не считаешь развратной женщиной?

– Зина, ты же уже сама ответила на этот вопрос. Где же в твоих действиях разврат? Я думаю, тот студент был совершеннолетним? И, если уж говорить о разврате, то еще вопрос, кто кого развратил? Не он ли тебя? Шучу, конечно, но это ведь он своим «искусством», своими прикосновениями, ласками, поглаживаниями и поцелуями довел тебя до такого состояния, что голова твоя затуманилась, ты испытала истинную радость бытия! С его стороны, я считаю, ты получила своего рода «тактильный урок».

– Но, я же была замужней женщиной, матерью, и так легкомысленно увлеклась молодым парнем. Разве это не предосудительно?

– Да, юридически, ты была замужней женщиной, а фактически – заложницей, лишенной свободы выбора. Он, можно сказать, «насиловал» твою волю, лишал тебя права выбора, диктовал свои правила поведения. А с твоей стороны это же классический «Стокгольмский синдром».

– Ой, Шурка, ты опять умничаешь. Стокгольмский синдром? Давай поясняй. Я слышала что-то краем уха, но в точности не знаю что это.

– Да, наверняка ты это всё знаешь. Это, когда жертва насилия испытывает симпатию и сочувствие к своему мучителю. Вот и ты, вместо того, чтобы испытывать презрение и ненависть к своему «захватчику», стала его жалеть. Ах, какой он несчастный, обиженный и обманутый «муж».

– Нет, Шурка, мне кажется, что ты не совсем прав. В конце концов, моральные нормы, социальные обязательства никто не отменял. А если бы этот наш, как ты умнО выразился, «тактильный диалог» заметили мои сослуживицы? Наверняка бы уже завтра по всему цеху за моей спиной все бы шушукались и пальцем на меня показывали:

– Вон она! Ни стыда, ни совести! Замужняя женщина, а только от мужа оторвалась, сразу на молодого парня накинулась. Обнималась, целовалась со студентом в темноте!

– Ну, что сейчас говорить о том, что бы было, если бы... Главное, что ты была счастлива два-три часа! А, вместо того, чтобы жалеть бедного мужа, могла бы и упрекнуть его в том, что он семь лет тебя «обкрадывал», обделял тебя заботой и лаской, думал только об удовлетворении своей примитивной сексуальной потребности и ничего не давал тебе взамен.

– Ну, ладно, Шурка, я же говорила тебе, Бог его простит. А ты, я знаю, готов всё мне простить, потому, что любишь меня такую, какая я есть! А вот скажи, какая последняя картинка из моих, как ты выразился, цветных камешков тебе понравилась?

– Да, хотя бы эта история в автобусе! Я так тебе благодарен, что ты поделилась этим со мною. Ты стала для меня еще ближе, понятнее и роднее!

– Дурачок ты Шурка!

– Мы с тобой оба дурачки! А, вот, ты не назовешь меня развратником, если я дам тебе почитать то, что сочинил буквально вчера.

– Ну-ка, ну-ка? Давай, я прочту, а там буду решать. Ты же знаешь, я судья строгий!

Шурка протянул мне несколько страниц печатного текста с броским заголовком: