— Застынь прямо здесь! - выпалил я, неловко пошарив и уронив штатив, когда снимал сумку. – Не меняй позу. Не двигайся. Не двигайся!

Мои пальцы так сильно дрожали, что крышка объектива отлетела, как от выстрела. Но мне на это было наплевать. Я продолжал оглядываться на нее, отчаянно пытаясь установить камеру на штатив. Когда наконец это удалось, я пошарил вокруг в поисках своего измерителя освещенности, убежденный, что если беглец хочет, чтобы его никогда не нашли, все, что ему нужно сделать, это найти способ спрятаться в чертовой сумке для фотоаппарата, и он сможет навсегда исчезнуть. Наконец я нашел эту штуку и побежал обратно вверх по ступенькам лестницы. Все это время Синт сохраняла позу, просто расслабляясь в ней, и ее удивленное выражение лица при моем волнении и замешательстве было настолько совершенным, насколько это возможно.

— Отлично! - закричал я. - Все готово к съемке!

Я спрыгнул обратно вниз и осторожно установил выдержку и f–стоп. Обойдя вокруг камеры, посмотрел в видоискатель, пораженный увиденной картинкой, затем пришел в себя и отрегулировал угол наклона. Взявшись за спусковой крючок затвора, держа большой палец наготове, я подумал о том, чтобы сказать ей: "Сыр". Но, быстро передумав, решил, что не хочу делать ничего, что могло бы нарушить совершенство почти классической улыбки Моны Лизы.

— Замри, - крикнул я и затем сосчитал: "Один, два, три!"

Я нажал кнопку. Но ничего не произошло!

— Ты получил кадр? – спросила она. - Я не слышала щелчка.

Я в замешательстве посмотрела вниз. Все было правильно: выдержка 30; f–стоп установлен на 5, 6; индикатор скорости пленки на 100. Потом меня осенило, когда я увидел количество кадров; я забыл продвинуть чертову пленку.

— Секунду! Держи позу! – закричал я.

Мне пришлось сбросить кадрирование в видоискателе, и я почувствовал волну облегчения, когда нажал кнопку и услышал щелчок затвора. Синтия тоже это услышала, когда оторвалась от столба, встала и потянулась, подняв руки и вытянув руки. Она подмигнула мне.

— Думаю, как и поцелуй, первый кадр всегда самый волнующий.

Она опустила руки.

— Есть еще пленка?

— Половина кассеты.

Синт спустилась и подошла поближе. Было что-то такое женственное в том, как она выглядела в этом платье! Как она, казалось, скрещивала колени легким, ритмичным шагом во время ходьбы! То, как ее волосы, казавшиеся каштановыми на солнце, казалось, обрамляли линии ее шеи и плеч, и то, как две пуговицы, оставленные расстегнутыми в верхней части платья, просто позволяли намекнуть на полноту ее груди, скрытой за тканью. И еще я впервые заметил, что я выше ее, - и это стало для меня настоящим откровением. Она протянула руку и взъерошила мне волосы.

— Ты просто скажи мне, что ты хочешь, чтобы я сделала.

В течение следующего часа я начал познавать уникальные ощущения, которые должен испытывать любой фотограф, когда ему дарят красивую модель. Мало-помалу я начал расслабляться и осознанно применять свои то, чему меня учил отец. Я сделал один снимок, используя свой объектив с большим фокусным расстоянием 100 мм. Отойдя на некоторое расстояние, я попросил Синтию встать рядом с одним из тутовых деревьев, которые росли вдоль городского тротуара перед каждым домом. Увеличив глубину резкости так, чтобы деревья целого квартала находились всего в нескольких дюймах друг от друга, я заставил ее выглянуть из-за ближайшего ствола, подняв одну ногу и расправив юбку, в то время как ее волосы упали в сторону. Я сделал еще один снимок, где она сидела на капоте машины, а другой - на дереве.

Это было так весело, даже немного волнующе, что она так охотно подчинялась и выполняла все мои приказы. Но потом на меня снизошло откровение. Я велел ей лечь на клумбу миссис Уилбан и повернуться лицом к камере. Сделав так, как я просил, она положила локти на траву, подперев подбородок ладонями. Я подошел для съемки крупным планом, опустил штатив и переключился на свой широкоугольный 28-миллиметровый объектив. Когда она так лежала, верхушки ее грудей были скромно обрамлены ниже ладоней, добавляя пикантную чувственность в позу. Опустившись перед ней на колени, возможно, я слишком долго задержался, любуясь видом, потому что она на мгновение изменила позу, чтобы посмотреть вниз, проследив за моим взглядом.

У меня от смущения загорелись уши, но, к моему удивлению, Синт совсем не рассердилась. Вместо этого она села и одарила меня вызывающей улыбкой, наклонила голову в приветствии типа "Какого черта!", наклонилась и расстегнула еще одну пуговицу. Затем она легла обратно, двигаясь так, чтобы ее груди были прижаты ее весом к земле, и сказала:

— Как насчет этого? Это немного больше того, что ты ожидал?

Я посмотрел на нее снизу вверх. Я не мог сказать, что заставляло ее показывать себя больше: то, что она так искренне проявляла заботу, или откровенность искренности, звучавшей в ее голосе. Я кивнул ей и, почувствовав себя осмелевшим, подошел и опустился на колени со своим измерителем освещенности, моя дрожащая рука была в нескольких дюймах от ее груди. Но она не двигалась, только следила за мной глазами и улыбалась. Она почти всегда улыбалась. Вернувшись к камере, я установил свой поляризационный фильтр на объектив и полностью уменьшил диафрагму, намереваясь выжать все, что могло предложить солнце. Я даже настроил свою вспышку на использование в качестве заливки. Мне хотелось запечатлеть ее вблизи, но в полный кадр, окруженной взрывом цвета и ярких деталей.

Я опустился на колени и занял свое место у видоискателя, снова не торопясь. Она была такой красивой, но в то же время чем-то большим, чем просто красивой. Она знала, что я смотрю на нее, и я знал это! Я чувствовал это так же сильно, как и видел в ней, и самым захватывающим аспектом этого было то, что я мог сказать, что ей это нравилось. Ей нравилось так позировать, зная, что я могу видеть. Это был мой последний снимок на этом снимке, и даже когда щелкнул затвор, я знал, что этот кадр будет одним из моих лучших в моей жизни.