Самое важное в разводе – это то, о чем вам никогда не говорят. Не то, что касается только супругов и детей, а что затрагивает многих.

Мои теща и шурин по какой-то причине никогда меня не любили, так что, сомневаюсь, что это сильно затронуло их. Никаких звонков в последнюю минуту с проклятиями по поводу того, что я бросил ее, или с сочувствием по поводу моей участи, от семьи Гвен не было. Бог знает, что она им наговорила. Тем не менее, им, вероятно, пришлось смириться с ней.

Но остальные люди вокруг нас! Черт! Наши друзья разделились! Одни спорили со мной, что я должен остаться с Гвен, другие – что это отстой и так мне будет лучше. Некоторые просто тихо отдалились от нас обоих, избегая драмы, и о них больше ничего не было слышно. Целые дружеские круги распались. Были проведены новые линии. У нас было не так уж много друзей, в сети или в реальной жизни, но последствия нашего развода прокатились по нашему небольшому сообществу так, как мы даже не ожидали.

Все было отстойно. Все больше людей, которых я считал своими друзьями, покидали меня. И все это – до того, как развод был завершен! Моя депрессия лишь усугубилась.

К счастью, у меня все еще была сестра и ее семья, помогавшие мне. Бывали дни, когда я был не более чем роботом, выполняющим свои обязанности, но они были рядом! Я тоже старалась быть рядом с ними, насколько это было в моих силах. Я в основном баловала своих племянниц. Это помогало мне отвлечься, мне было ради чего жить, и это давало Аннабелль и Дункану немного столь необходимого времени для себя.

Знаете, это, наверное, одно из единственно хорошего, что появилось после моего развода. Моя сестра и ее муж казались ближе, чем когда-либо. Казалось, что такая катастрофа, случившаяся совсем рядом с ними, их как бы подстегнула. Их брак и раньше был прекрасным. А теперь? Теперь он выглядел почти идеальным. Я хотел им позавидовать до чертиков, но не мог. Поэтому удовлетворялся тем, что знакомил их девочек с мороженым и шоколадом (в скромных количествах, конечно).

Сначала моя жена сопротивлялась разводу. Она и ее адвокат тянули время, где только могли. Но, в конце концов, она потеряла надежду и без возражений согласилась на развод. Наконец, через семь месяцев после того как я обнаружил немыслимое, бумаги были подписаны. Гвен стояла с каменным лицом и молчала, ничего не говоря. Там был и Джо, хрен знает зачем, и все время смотрел на меня.

Выходя из офиса судьи со своим адвокатом, я не оглянулся, а сразу же вышел. Я знал, что если бы оглянулся и увидел, как Гвен смотрит на меня своими глазами, я бы рухнул на месте. Кто бы мог подумать, что все еще возможно так сильно любить человека, принесшего тебе столько боли?

Я снова поехал к мистеру Линну в его офис, чтобы подписать с ним последние бумаги. Поблагодарил за услуги, а он дал мне пакет с ресурсами и группами поддержки для разведенных и разлученных пар, которые предоставляет каждому из своих клиентов, и мы попрощались. Как и дальнобойщик, который помог мне в тот первый день, я теперь носил в своем бумажнике пару визитных карточек мистера Линна.

И это было все. Я свободен. Я мог оставить свою жизнь с Гвен позади и двигаться дальше.

Так почему же я вернулся в дом?

Он был пуст. Агенты по недвижимости все вычистили, готовя его к продаже. Никто его еще не купил, но пока было несколько заинтересованных лиц. Я надеялся, что дом скоро продастся, ведь мне требовалось оплачивать счета. Поскольку у меня все еще есть ключи, я зашел в дом, чтобы в последний раз взглянуть на то место, что я называл своим домом более шести с половиной лет.

Здесь было удручающе тихо. Без мебели и ковров малейший звук эхом разносился по всему дому, но вместо этого он был похож на морг. Я снова вошел в дом через гараж. Медленно прошел в гостиную. Полы из твердой древесины были отполированы и выглядели как новые, а стены были ярко-белыми от новых слоев краски. Каким-то образом дом выглядел более пустым, чем когда мы только в него въехали. Агенты по недвижимости убрали все следы того, что мы здесь когда-либо были.

– Я знала, что ты здесь появишься. В последний раз.

Повернувшись, я увидел стоящую в дверях кухни Гвен. Я был настолько поглощен своими мыслями, что не услышал, как подъехала ее машина или как открылась дверь. Она была одета в то же облегающее черное платье и туфли на высоких каблуках, что и в здании суда. Ничего удивительного, я сам все еще был в костюме и галстуке.

– Да, ну... – махнул я рукой на пустое пространство вокруг нас. – Подумал, что не помешает взглянуть в последний раз. Просто чтобы убедиться, что мы ничего не забыли.

Я посмотрел через ее плечо.

– Джо не с тобой?

Моя жена... бывшая жена... покачала головой.

– Он вернулся в нашу квартиру, готовит ужин. Я ему сказала, что мне нужно побыть одной.

Я глубокомысленно кивнул, хотя у меня не было ни малейшего представления о том, что творится у нее в голове. Что бы это ни было, с этим разобраться придется им с Джо. Это больше не моя проблема.

Можно подумать, что от этого я чувствую себя лучше.

– Удивлена, что ты не празднуешь. – Гвен подошла к раздвижным стеклянным дверям, выходящим во внутренний дворик. – Это то, чего ты хотел, не так ли?

Расправив плечи, я с сожалением вздохнул.

– Нет, Гвен. Это не так. Правда, не так. Это то, что должно было случиться.

Гвен посмотрела на аккуратно подстриженный задний двор. Когда только купили этот дом, мы восхищались тем, насколько идеально он подойдет для игр детей. Теперь у нас никогда не будет детей с ней.

– Мне жаль, Джек, – заплакала она. – Этого не должно было случиться.

– Сожалеешь, что я узнал? Сожалеешь, что это разрушило наш брак и всю мою любовь или доверие к тебе? Это... В это я верю, Гвен. – Я тяжело вздохнул. – Но ничто из того, что ты сказала, не заставило меня поверить, что ты сожалеешь о том, что изменила мне, или что сожалеешь о том, что все эти годы было у тебя с Джо.

Она ничего не ответила. Ее взгляд был устремлен на лужайку перед домом, где никогда не будут играть наши дети.

– Мне пора, – сказал я ей, направляясь к двери. Если она хочет побыть одна, то не стану ей мешать. Пора снова начать жить, – сказал я себе. Я не была уверен, что знаю, как это сделать, но что еще мне оставалось?

Я уже почти вернулся на кухню, когда она меня позвала. Ее легкие шаги были слышны, когда она двигалась ко мне.

– Джек? Неужели все должно было закончиться именно так? Неужели теперь ты так сильно меня ненавидишь?

Этот вопрос заставил меня замереть. Я стоял в дверях, не глядя на нее и пытаясь придумать, что ответить.

– Да. – Мой голос не дрогнул. – И нет.

Снова повернувшись к ней лицом, я пожал плечами.

– Да, вот так все и закончится, Гвен. Это не то, чего ты хотела. И не то, чего хотел я. Но просто невозможно, чтобы мы оба получили то, что хотим. И нет. Я тебя не ненавижу. Я чувствую себя преданным, Гвен, чувствую, что меня ударили ножом в спину и в сердце одновременно. Мне больно смотреть на тебя и думать о том, что у нас могло бы быть, а потом вспоминать, как ты со мной обращалась. Больно смотреть на тебя сейчас и знать, что я, вероятно, никогда больше тебя не увижу. А если честно? Я понятия не имею, как переживу завтрашний день, и что буду делать все последующие дни. Но я тебя не ненавижу.

Я одарил ее бессмысленной, усталой улыбкой.

– Я все еще люблю тебя. Наверное, потому что я чертов идиот. – Улыбка померкла. – Но если бы мы остались вместе, Гвен, если бы ты и Джо убедили меня подыграть тебе, тогда да. Я бы тебя возненавидела. Я бы обиделся и на тебя, и на Джо, а себя возненавидел бы еще больше, чем сейчас, и мы все трое были бы еще более несчастны. А так? Мы свободны. Ты свободна. У тебя все еще есть Джо. Вы справитесь.

Гвен сократила расстояние между нами, на ее бровях нарисовалась печаль, когда она положила руки мне на грудь. Я был глупцом, что позволил ей подойти настолько близко. Еще глупее было закрыть глаза и наслаждаться теплом ее ладоней и пальцев, проникающим сквозь мою рубашку и кожу.

– Но кто у тебя есть, Джек?

Она плакала. Гвен плакала, прислонившись головой к моему плечу. Мои руки автоматически обхватили ее, чтобы прижать ее маленькую фигурку к себе. Для меня это была эмоциональное мучение, но мне было так приятно снова обнять ее! Я к ней не прикасался с того дня, когда узнал самое худшее, и мне было чертовски приятно держать ее в своих объятиях.

Потом я тоже начал плакать. Потому что понял, что она плачет из-за меня.

– Ты опять останешься один. Как тогда, когда я тебя нашла, – всхлипывала она, хмурясь. Она легонько стукнула кулаком по моему плечу в расстройстве. – Ты ведь ненавидишь одиночество.

– Может быть, найду кого-нибудь, – неубедительно рассуждал я. – Мне тридцать два. Я молод.

В глубине души я не хотел никого другого. Мне нужна была Гвен, которую я любил и все еще люблю. Я обнял ее и не хотел отпускать. Одна моя рука обнимала ее затылок, когда я целовал ее в макушку, другая поддерживала за талию. Мы стояли и плакали вместе о том, что у нас было и чего теперь не будет никогда.

И тогда я сделал самую глупую вещь, которую только мог.

Я пошел поцеловать ее макушку во второй раз. Но когда сделал это, она подняла голову, чтобы поговорить со мной, и наши губы встретились.

Это был самый короткий, если не сказать неуклюжий контакт, но интенсивность поцелуя застала нас врасплох. В течение нескольких ударов сердца мы с Гвен в шоке смотрели друг на друга, в то время как знакомый вкус друг друга оставался на наших губах.

Мы впали в безумие страсти. Наши поцелуи были жесткими и оставляющими синяки, и мы с остервенением срывали друг с друга одежду, чтобы в последний раз ощутить тепло кожи друг друга. Не было произнесено ни слова, только животное рычание и вой, когда мы брали друг друга опять и опять. Кончив, я использовал свои пальцы, язык и губы, чтобы доставить ей жестокое удовольствие, пока не вернулась моя твердость. Гвен двигала своим телом, когда это было необходимо, чтобы физически показать, чего и как она жаждет. Сосущая и облизывающая, моя бывшая жена отдавала не меньше, чем я ей.

Мы жестоко трахали друг друга, царапаясь, кусаясь и плача на полу нашего пустого дома. Мы с Гвен цеплялись друг за друга в маниакальном отчаянии, попеременно рыдая и крича, пока не пришли в такое состояние, что были насыщены и опустошены одновременно. Как будто в этом слишком коротком дне была сосредоточена вся близость, которую мы могли бы иметь на протяжении всей нашей совместной жизни.

Это не было занятием любовью. Это был даже не жестокий секс, как бы он ни выглядел. Это – два человека, когда-то очень сильно любившие друг друга, прощались в последний раз.

В послесвечении мы крепко обнимали друг друга. Мы не смотрели друг на друга и ничего не говорили. Это был наш последний миг вместе, и никто из нас не хотел его заканчивать. Со своей стороны, будущее зияло передо мной, как огромная пропасть. Мне было страшно остаться без нее, я все еще очень сильно любил ее.

Но, в конце концов, все умирает. Через несколько часов мы молча разом поднялись и стали одеваться в то, что осталось от нашей одежды. Расставаясь, мы обнялись в последний раз, поцеловались в последний раз и ушли из жизни друг друга.

***

И вот тут-то все и должно измениться для меня, верно ведь? Именно здесь я вытащу голову из задницы, пойду в спортзал, приведу себя в форму, начну свой собственный бизнес, заработаю много денег на работе, которую действительно люблю, и найду женщину, которая оценит то, что я могу предложить. Может быть, все это время она была рядом, а может, я случайно встречу ее через несколько недель. И остальная часть моей жизни сделана!

А Гвен? Вот тут-то она получит по заслугам за то, что была лживой, жуликоватой шлюхой, верно? Именно здесь ее жизнь станет несчастной, и ей придется прожить остаток жизни с осознанием того, что она – гнилая сука, погубившая хорошего человека. Верно?

А может, все и наладится! Джо ее бросит, она приползет обратно, проведет кампанию соблазнения и извинений, чтобы снова завоевать мое расположение, и у нас появятся дети, мы будем счастливы до конца дней?

А может, она выйдет замуж за Джо, а я наставлю ему рога! Вот это был бы поворот судьбы!

Да...

Нет. Потому что, блядь, все было не так. Потому что жизнь – это не проклятая фантазия.

***

После того последнего дня я больше не видел Гвен. Никогда не слышал ни о ней, ни о Джо. В течение многих лет я думал о том, чтобы ее найти, но так этого и не делал. Мне нужно двигаться вперед, говорил я себе, а оглядываться назад бесполезно. Время от времени я о них слышал, это неизбежно. Они поженились, и я отпраздновал это событие, напившись в одиночестве. Но через пару лет они полностью исчезли из моей жизни. Я не знал, живут ли они еще в том же штате, не говоря уже о том, чтобы в том же городе!

А что касается меня? Нет, я не поднялся. Эта трагедия не заставила меня пересмотреть свою жизнь и позволить мне вырасти как человеку. Я упал.

Я упал.

Нет, мой начальник не проявил понимания, и, несмотря на сочувствие нашего отдела кадров, через четыре месяца меня «отпустили» из-за проблем с работой.

Нет, не было толпы горячих одиноких женщин, которые ждали, чтобы меня подцепить. О, было несколько сочувствующих подруг! Но это и все – друзья и сочувствие. Большинство из них все равно были счастливы в браке, так что, в этом плане ничего не было. Для тех, кто не был замужем, я – испорченный товар, да еще и бывший в употреблении.

Остальные подробности не важны. Достаточно сказать, что в течение следующих четырнадцати лет я перебивался с работы на работу и из штата в штат. Перестал играть, перестал общаться. Все аккаунты в социальных сетях были удалены. Я пользовался предоплаченным телефоном и редко выходил в свет. О свиданиях не могло быть и речи: я никому не доверял. В течение четырнадцати лет я только и делал, что работал и возвращался домой, где бы я ни жил в тот момент. Дома немного ел, немного читал, смотрел телевизор и спал. Посреди ночи отправлялся на долгую прогулку. Я стал сварливым, кислым засранцем.

Жизнь причинила мне боль, вот что это было. И я хотел сделать больно ей в ответ, и делал это тысячами мелочных способов.

Аннабелль не всегда понимала, где я. Я тоже отстранилась от нее. Смотреть на мою сестру, ее любящего, верного супруга и прекрасных детей было для меня слишком тяжело. Каждое Рождество я посылал ей и Дункану настолько большой чек, насколько мне удавалось отложить на их детей. Через некоторое время я даже не знал, сколько их у них! Это было все, что я мог осилить.

Можете себе это представить? Полтора десятилетия простого существования? Ни семьи, ни друзей? Я не жил, а лишь едва выживал. Мой вес упал до такой степени, что стали видны ребра. Одежда была из комиссионок и магазинов секонд-хенд, и я носил ее до последнего. Я ненавидел жизнь, ненавидел жить и ненавидел себя. Мир мне ничего не должен, считал я, поэтому и я ему ничего не должен.

Меня не покидали мысли о самоубийстве. Возможно, моя бывшая жена не хотела причинять мне настолько сильную боль, но унижение длилось годами. Ее ложь лишила меня уверенности в себе как в мужчине и как в личности. Это преследовало меня долгие годы, даже после того, как я выкинул ее из головы. Честно говоря, я думаю, что единственной причиной, по которой я не покончил с собой, было то, что это было слишком хлопотно, чтобы утруждать себя: в конце дня у меня не оставалось достаточно ментальной энергии. Внутри я все равно что был мертв. Просто мое тело не переставало ходить.

И вот однажды, без всякого предупреждения и к моему огромному облегчению, я наконец-то умер.

***

Я был в штате Мэн, опять безработный, и у меня закончилось проклятое Богом молоко.

Каждый день по крайней мере один из моих приемов пищи (не обязательно завтрак) состоял из хлопьев или овсянки – дешевых продуктов, приготовление которых не требовало никаких усилий. Обычно они были несладкими, с небольшим количеством фруктов, если мне хотелось побаловать себя. Но привычка всей жизни требовала молока. Поэтому посреди промозглой февральской ночи я закутался и отправился пешком в магазин на углу.

В три часа ночи на улице уже никого не было. Вокруг меня свирепо завывал ветер – верный признак начинающейся метели. Фонари над головой отбрасывали жуткую дымку в холодный воздух, а отсутствие каких-либо звуков, кроме резких порывов, проносившихся мимо моих ушей, усиливало ощущение, что я – единственный оставшийся в заброшенном мире.

Мне это нравилось. Я был призраком, гуляющим по улицам города, который был холоден и лишен жизни. Это было уместно.

Учитывая погоду, я наполовину ожидал, что магазин на углу будет закрыт, когда я туда приду, и был готов повернуть назад в горьком отказе. Вселенная, как я полагал, будет достаточно жестока, чтобы отказать мне в простой паре литров молока.

К моему легкому удивлению, магазин оказался открыт! Неоновые вывески беспорядочно мигали, предлагая пиво, лотерейные билеты и банкомат. Скорее всего, из-за шторма персонал оказался в ловушке. Но пока у них есть молоко, мне было все равно. У них все еще будут близкие и друзья, когда все закончится. О себе же я такого сказать не мог.

Не думая ни о чем, кроме как о том, чтобы взять два литра и пойти домой, я открыл дверь и вошел.

На меня обрушились три невидимых кулака: один в грудь, один в живот и один в ногу.

Мои ноги ушли из-под меня. Заваливаясь на бок, я ухватился за проволочную стойку для журналов и вырвалее. Сначала я не почувствовал боли, но затем она разлилась по всей верхней части туловища, ; стало трудно дышать. Огненная линия прочертила свой путь через мое бедро, но это было ничто по сравнению с расцветающей агонией в моих ребрах! Мои легкие не хотели работать правильно! Вдох давался с трудом, а выдох приводил к тошнотворному булькающему звуку, исходящему не только из груди, но и из горла. Мой рот наполнился насыщенным, вяжущим, медвяным вкусом.

Распластавшись, я пытался понять, что со мной не так. Потом вспомнил выстрелы. Забавно, но я не помнил, что слышал их, пока не оказался на полу.

С трудом двигаясь, я провел рукой по передней части пальто, где боль была сильнее всего. Моя ладонь опять стала липкой, горячей и красной.

Я внутренне улыбнулся, лежа на полу. Уронив окровавленную руку, я закрыл глаза и удовлетворенно улыбнулся. Все кончено. Наконец-то все закончилось. Мне хотелось плакать от облегчения. В моем бумажнике лежала ламинированная карточка отказа от реанимации, что означало, что мои шансы выжить невелики.

Хорошо.

Вокруг меня раздавались крики, кричали люди, были еще громкие удары... Ограбление, – запоздало понял я. Кто-то пытался ограбить магазин, когда я вошел, и по какой-то причине выстрелили в меня. Нападение было глупым, бессмысленным, как и смерть.

Но это нормально. Так будет и лучше. Мне было сестру, но Аннабелль крепкая. Ей не нужен был рядом с собой ее неудачник старший брат, когда у нее есть Дункан и дети. А больше никто по мне скучать не будет, поскольку у меня нет друзей. О Гвен и о том, повлияет ли это на нее, я не думал. Она настолько давно исчезла из моей жизни, что я вообще не вспоминал о ней.

Жгучая боль в кишках и в груди начала расширяться, охватывая меня влажной, неистовой агонией. В этот момент я должен был запаниковать! Должны были включиться в работу инстинкты выживания моего мозга, адреналин должен был выплеснуться через край, когда страх смерти накачивал меня!

Но ничего не случилось. Я так долго был несчастен, что это меня деформировало. Мое ощущение сиюминутного исчезало. Веки становились все тяжелее. Это хорошо, – подумал я, потому что все вокруг казалось таким ярким! Я уплывал в небытие, словно погружаясь в сон.

Мир вокруг меня превратился в смутные ощущения и далекие звуки. Со мной разговаривали люди, задавали вопросы; я пытался отмахнуться от них и сказать, чтобы они уходили, но они, казалось, не обращали на это никакого внимания. Подъем и падение, движение, холод, вспышки света, постоянно звонящий будильник, более яркий свет, тепло, еще больше голосов, мое тело толкали и двигали.

– Отцепитесь от меня, – помню, как прохрипел я кому-то. Я хотел, чтобы меня перестали доставать и дали спокойно умереть.

– Он реагирует! – услышал я чей-то крик. Затем, рядом со мной:

– Сэр, можете назвать свое имя? Вы знаете, где находитесь?

Вопросы были назойливыми. Я снова слабо попытался отмахнуться от того, кто это был, и позволил себе плыть дальше.

Снова крики, что-то о кровяном давлении.

– Мы его теряем!

– Все в порядке, – пробормотал я. Я почти полностью отключился от боли. – Все хорошо... Я потерял себя много лет назад.

Не думаю, что меня услышали. Я подумал, не побеспокоится ли кто-нибудь о надгробном камне. Моим последним сожалением было то, что я не удосужился сообщить кому-нибудь, что это должно быть нечто простое и маленькое и расположенное в таком месте, чтобы люди постоянно об него спотыкались.

А потом все закончилось...

***

–.. .Но она всегда говорит подобную чушь, – сказал кто-то с ноткой отчаяния. – Ну, то есть, это же Сара, верно? Я уже рассказывал тебе о ней.

Я хотел согласиться. Почему я хотел согласиться, и кто такая эта чертова Сара, я понятия не имел! И в то же время? Да, это имело смысл. Я просто не знал, почему. Как будто находился в середине разговора, но забыл первую его половину.

– В общем, – продолжал голос, – Эдди, это вышибала, он должен был вышвырнуть этого беднягу, несмотря на то, что парень ему нравился. Не то чтобы Эдди когда-нибудь скажет ему, что он ему «нравится», потому что Эдди настолько застенчив, что это восхитительно, но все же, у него есть работа, верно? А спутницу этого парня до сих пор тошнит в туалете!

Эта часть не имела для меня смысла. Я думал, что Эдди влюбился в Сару, так что, для меня это было новостью! Если бы я только знал, кто такой Эдди! И Сара!

Мне удалось открыть глаза. Это был еще один подвесной потолок, на этот раз не такой как в магазине, что бы в шаговой доступности. Во-первых, здесь было чисто.

В моем мозгу начали отмечаться звуки, отличные от высокого болтливого голоса: люди, проходящие по коридору, гудки, хриплое дыхание и женский голос из каких-то динамиков. Это было место, которое я должен был знать, но я не мог найти для него слова в своей голове.

Говорившая находилась где-то рядом со мной, довольно близко. Я чувствовал тепло руки, держащей мою. Хотел повернуть голову и что-нибудь сказать, но моя шея не поддавалась. Затруднение в горле не позволяло мне сделать ничего, кроме как издать слабый стон.

Постепенно я заставил свои глаза переместиться влево, чтобы видеть под углом. Это было утомительно! Кто бы мог подумать, что для того, чтобы осмотреться, может потребоваться столько энергии! Постепенно я осознавал, что нахожусь в больничной палате...

...и меня за руку держит клоунесса.

Честно говоря, она была очень симпатичным клоуном. Не стереотипным, с накладным носом и вьющимся париком. Под белым гримом ей было на вид около двадцати-тридцати лет. Вокруг румяных щек закручивались разноцветные спирали. Кончик маленького носа был накрашен в яркий веселый красный цвет, сочетавшийся с ее губами, а волосы представляли собой каскад ярких фиолетовых локонов, спадающих на плечи. Они выглядели слишком шелковистыми и гладкими, чтобы быть париком. Одета она была в белый лабораторный халат, но под ним было платье, выглядящее так, словно пережило взрыв на фабрике мелков. Дальше талии я видеть не мог, но был уверен, что она должна носить массивные красные туфли, чтобы дополнить ансамбль.

Пока я любовался ее видом, она продолжала болтать. Я потерял нить разговора и лишь смотрел на нее.

Я снова начал терять сознание. Мои веки опять стали тяжелыми, а все тело словно онемело. Но спать я не хотел! Было ощущение, что я сплю уже много лет! Я хотел лежать, смотреть на нее, слушать и еще немного чувствовать ее руку в перчатке в своей. Я не знал, почему в больнице появился клоун. Не мог вспомнить, почему я вообще оказался в больнице! Но был рад, что она здесь, кем бы она ни была.

Я снова попытался заговорить, но опять из-за закупорки вырвался лишь слабый стон. Во рту и в горле у меня было что-то твердое. Я снова попытался сделать звук громче, чтобы она обратила на меня внимание, и попытался сжать ее руку, чтобы дать ей знать, что я здесь.

Мои пальцы едва повиновались.

Должно быть, этот жест был похож на легчайшее дуновение ветерка сквозь ее перчатки. Я не знал, услышала ли она меня или ощутила слабое изменение давления, но в любом случае она задохнулась от шока. Ее накрашенные губы сложились в милейшую букву «о», когда она вскочила на ноги и наклонилась ко мне. Зеленые как изумруды глаза расширились от удивления. Она смотрела на меня с такой радостью, какой я не видел ни у кого уже много лет.

– Ты очнулся! О, Боже, ты очнулся! Как долго ты... – клоунесса прервалась, чтобы начать действовать. – Подожди, давай я позову медсестру! Ты можешь не засыпать? Постарайся не заснуть, ладно?

Другая ее рука потянулась к белому куску пластика, висевшему у кровати, и она начала бешено колотить по нему. Где-то в коридоре послышался звон. Рука, которая все еще была на моей, нежно сжала мои пальцы.

– Все будет хорошо, – успокоила она меня с облегченной улыбкой. – Все будет хорошо, только не засыпай!

Я бы кивнул, если бы мог. Вместо этого я долго медленно моргал и пытался сжать ее руку в ответ.

Ее нарисованная улыбка стала шире.

Затем повсюду появились люди в белых лабораторных и медсестринских халатах, оттесняя клоунессу и проверяя аппараты. Мужчина средних лет в синей униформе вглядывался в мое лицо с выражением срочности.

– Сэр, вы меня слышите? Моргните дважды, если слышите меня.

Это было похоже на попытку поднять валун с помощью ресниц, но я медленно выполнил просьбу. Это заставило его улыбнуться.

– Хорошо! Теперь, вероятно, вы путаетесь. Это совершенно нормально. – Его заверения имели бы больше смысла, если бы я знал, почему это совершенно нормально. – Я – доктор Горовски. Вы находитесь в больнице, и уже довольно давно. Ваше тело ослаблено и сейчас не слишком хорошо реагирует. Кроме того, у вас в горле трубка, чтобы помочь вам дышать, поэтому не пытайтесь говорить. Вы просто не сможете. Будет неприятно, но постарайтесь набраться терпения и расслабиться.

Угрюмый медик покачал головой, словно в восхищении.

– Вы даже не представляете, как вам повезло, поверьте мне.

В меня вводили трубки. Как я не понял до этого момента, ума не приложу, но я чувствовал что-то в носу, во рту и в горле. Моя правая рука была отягощена еще большим количеством трубок, идущих от внутренней стороны локтя куда-то вверх позади меня. Я не мог двигаться, не мог говорить, и все мое тело не чувствовало себя «правильно». Как все это могло считать удачей?

– Держитесь. Я знаю, что у вас, вероятно, много вопросов, и мы дадим вам ответы. Просто наберитесь терпения. Это займет время.

Как ни туманно было мое сознание, я хотел спросить его, действительно ли он думает, что я куда-то уйду. Я снова дважды моргнул ему в знак понимания, и он резко кивнул мне в ответ.

Реальность для меня была менее чем зыбкой. Большую часть времени я был в сознании, но не совсем присутствовал. Медицинский персонал задавал мне вопросы и проводил какие-то тесты, но ничего из происходящего удержать в сознании я не мог. Время от времени я бросал взгляд в сторону двери, чтобы посмотреть, не вернется ли девочка-клоун. Она не вернулась, но ее поиски давали мне возможность чем-то заняться.

Мысли о ней также помогли мне отвлечься. Лежа в постели, я мог лишь размышлять о том, кто она и почему была здесь, держа меня за руку. Мы слышали о клоунах, посещающих больных детей в больнице; известно, что и супергерои в костюмах тоже появляются. Мне оставалось только гадать, не заглянет ли в следующий раз Человек-паук или Чудо-женщина! Зная мою удачу, это должен быть Дэдпул. Но я вряд ли ребенок!

И медсестры, и врачи приходили и уходили, как и мое ощущение времени. Я спал и просыпался, возвращались спал и просыпался, и по мере выздоровления во мне росло нетерпение. Ко мне медленно возвращались воспоминания. Я помнил, как пошел в магазин за молоком, помнил, как упал, но не помнил, как в меня стреляли. Я не помнил лиц других людей в магазине, но совершенно ясно помню, как лежу на полу и вижу, что в продаже есть батончики «Херши», купи один и получи второй бесплатно; стаканчики с арахисовым маслом «Риз» располагались ниже «Кит-Кэтс».

Через несколько дней после того, как я пришел в сознание, снова появилась клоунесса. По крайней мере, я думал, что прошло несколько дней. Было все еще трудно сказать. Но я сидел в менее откинутой позе, чем раньше, когда она робко вошла, и мое осознание окружающей обстановки стало немного более стабильным, чем раньше. Также была удалена дыхательная трубка (неприятный процесс, заставивший меня порадоваться, что я был без сознания, когда ее вводили!). Я еще не мог говорить, но мог немного двигаться.

– Привет. – Она робко помахала рукой из дверного проема, оглядела коридор позади себя, затем прокралась внутрь. На ней был тот же наряд, что и раньше. Удивительным было то, что на ней на самом деле были огромные красные туфли, но вместо традиционных клоунских лодочек, это были эпатажные туфли на высоких каблуках. Они были похожи на ходули! Тогда я понял, что она на самом деле намного ниже ростом, чем я предполагал...

Но опять же, каждый человек выше того, кто лежит.

Она осторожно села на стул рядом со мной и снова взяла меня за руку. Я немного окреп. Немного, но смог слегка сжать ее пальцы и слабо улыбнуться. Повернуть шею, чтобы держать ее в фокусе, было трудно, но я справился.

– Я вообще-то не должна здесь находиться, – призналась она, – но хотела прийти и посмотреть, как у тебя дела.

Она закатила свои большие зеленые глаза. Я всегда был неравнодушен к большим глазам.

– Конечно, пока ты был в коме, им было все равно, и они называли это «терапией». Теперь, когда ты очнулся, они называют это «путаться под ногами». Медсестры, да? Ну, понятно.

Она протянула другую руку и убрала с моего лба прядь волос. Это был странный интимный жест. Казалось, она готова вести разговор за нас обоих, и я позволил ей это. Слушать было приятно. Ее голос был высоким, приятным и таким оживленным!

– Итак... Не знаю, помнишь ли ты, но я – Коттон. – Она прикусила нижнюю губу. Должно быть, макияж был чертовски хороший, потому что не размазался! – Ты помнишь? Боже, последние пару недель я, наверное, разговаривала с тобой часами. Понятия не имею, что ты мог услышать на самом деле. Думала, что если буду продолжать говорить с тобой, ты меня услышишь.

Коттон хихикнула и помотала головой из стороны в сторону в идиотской манере.

– Я глупая, знаю. Я лучший клоун для выступлений, чем клоун для терапии, но должна была попробовать.

Я сглотнул, морщась от того, что мой пищевод растягивается, когда я это делаю. Я не мог говорить или писать, но заставил свою руку повернуться в ее хватке, пока мой палец не достиг ее ладони. Я должен был знать, и был только один способ спросить. С огромным трудом я вывел одну букву на ткани ее перчатки.

П

Клоунесса на мгновение растерялась, поняв, скольких усилий мне это стоило. Она также была смышленой и быстро поняла, о чем я спрашиваю. Улыбнулась, немного грустно, и снова взяла мою руку в свою.

– Потому что больше ради тебя здесь не было никого.

Так я познакомился с Коттон.