Я часто болел и поэтому в школу пошёл очень поздно. В 10-м классе мне уже было 18 лет. Окончив школу, я не загремел в армию, а ушёл на год позже не со своим призывом, но это уже другая история...

Судьбе было угодно смихуёчиться надо мной, причём дважды! Вот злодейка! Отбывая действительную детскую повинность в качестве воспитанника детского садика, во время медицинского обследования всея детсада у меня было обнаружено что-то в печени, в почках или в желудке. Поэтому за несколько дней до первого школьного звонка я был с почестями препровождён в больницу на двух недельное дообследование.

Чувствуя себя узником замка Иф, всё же выискивал подобающие занятия, дабы скрасить своё 15-ти суточное заточение. Например, старшие мальчишки подучивали меня подойти к какой-нибудь тётеньке лет осьмнадцати или чуть поболе, сделать ей заявление, что она «блядь». Я, конечно, знал значение этого слова, но делал лицо, будто уличное просвещение меня не коснулось, выполнял сию просьбу с подобающей миной неразумного несмышлёныша. К чести оскорбленных невинностей, битый я не был ни разу! Они сразу догадывались, что кто-то меня подговорил и ласково выспрашивали, кто же то мерзопакостное существо, обучившее такого маловатого нехорошим словам.

Конечно, я не выдавал злоумышленников, даже не поддавался на подкуп сладчайшими шоколадными конфетами, печенюшками или зефиром. Съев дары, свалившиеся мне чуть ли не с неба, я благодарил одариваемую, но выдать проказников отказывался даже под пытками.

Следует отметить, что лыком я тоже не был шит и, понимая преемственность поколений, подучивал отбывающих там за разные провинности малышей раза в два меня младше, кидаться резиновыми игрушками во всех подряд, невзирая на зависимость от социального статуса, сексуальной принадлежности и возраста.

Один мальчик был настолько ловок, что зафинтифлил резинного клоуна точнёхонько в тарелку одному дяденьке, несущего свой ужин в палату. К счастью суп был достаточно холодным, но облил несчастного с ног до головы. Вероятно, кому-то это покажется жестоко, но все присутствующие от мала до велика дико смеялись, когда он невольно облизывался остатками былого ужина.

Одна тётенька изъявила желание взять надо мной шефство. Теперь я не мог обжираться шоколадом, оппиваться томатным соком, которые мои сердобольные родители приносили в качестве передач, дабы как-то скрасить моё заточение. Теперь мне всё выдавалось и отпускалось по факту поедания, в обязательном порядке после препротивной трапезы. Если раньше вместо омерзительной закомкованной манной каши, я мог слупить пол шоколадки, запив её стаканом сока, то теперь — это являлось достойным вознаграждением после выполнения возложенной на меня повинности, и составляло от двух до четырёх долек. Там вашему покорному слуге удостоилось познать значение слов: «Горький, как хина». Этой самой хиной меня потчевали каждый день.

Но всё плохое, как и хорошее, когда-нибудь кончается. Свобода улыбнулась мне у входа материнской и отеческой улыбкой. И на следующий день я был препровожден в школу. Безо всякой помпы, цветов, музыки и прекрасных речей. К тому же я опоздал на первый урок.

Там мне тихонько определили место и, сунув прописи под нос, заставили вырисовать что-то типа: «Мила мыла раму, мама Милу мыла». Следует учесть, что я был криворукий от рождения, а точнее леворукий. В то время все мечтали построить счастливое коммунистическое будущее и леворуким в нём места не находилось. Поэтому Зинаида Андреевна (так звали мою первую учительницу) заставила меня взять деревянную палочку с пером в правую руку, и каллиграфировать, периодически обмакивая её в чернильницу. Первую букву, кою я создал, была клякса, заполонившая чуть ли не пол страницы. Моя сердобольная соседка подробнейшим образом объяснила мне, что я делаю не так: нужно было обмакивать кончик, а не всё перо...

Читать я научился ещё в четыре года и, мне было непонятно, почему имея семь лет за плечами прожитой жизни, великовозрастные отроки и отроковицы не могли этого делать. И мне было непонятно, зачем прибавлять к двум два, когда я уже тогда знал, что если поделить три яблока на двоих получится по полтора.

***

До последнего звонка оставалось меньше недели. Я брёл по улице, размышляя о превратностях судьбы и как мне жить дальше. Внезапная острая боль пронзила мой организм. Боль брала своё начало внизу живота и распространялась по всей его поверхности, а так же вглубь и вширь и наискосок. Я остановился и стал глубоко дышать, как учили. Вскоре она прошла, и я продолжил своё путешествие в столовую. Я любил обедать в столовой, хотя сейчас понимаю, что мама и папа отлично готовили.

Но многие меня поймут почему: ведь их дети тоже предпочитают жевать всякую дрянь в гламурных пакетиках и запивать это шило бурдой, светящейся ночью в желудке их чадушек, взамен неземных вкуснот, коими их потчуют горячо любящие родители. Сей феномен объясняется просто, но я отвлёкся по обыкновению и продолжаю.

Зайдя в столовую, я за каких-то 70 копеек набил свой пустющий желудок половинкой борща, двумя свиными котлетами с мою ладонь, картофельным пюре, политым каким-то соусом. Пирожок с капустой или яблоками вкупе с не-помню-каким-напитком, дали в достатке энергию растущему, молодому организму.

Улыбаясь словно кот, нажравшийся, украденной сметаны у нерадивой хозяйки, кот направил свои лапы домой. Путь мой был долог, хотя и не изобиловал опасностями. Всепоглощающая боль вцепилась спрутом в мои внутренности. Болело всё от горла до мужского естества. Еле передвигая ноги я всё же доплёлся до родных пенатов, и составил устную жалобу на столовскую пищу родимой мамочке. Она не стала лукавить и мудро предложила полакомиться Но-шпой, коей в её запасах было неограниченное количество. Она считала сиё лекарство чуть ли не панацеей от всех ЖКТ болезней.

Надо отдать должное её мудрости боль прошла. Но ночью вспыхнула с новой силой. На сей раз адский огонь решил пожрать мои внутренности. Встать я не мог и постучал в стенку родительской спальни. Папа со сна попутал стрелы и бросился открывать входную дверь, совершенно забыв о том, что электричество у нас есть и звонок работает исправно. Возвращаясь под тёплые покровы одеяла, он был остановлен подле моей двери стенаниями и охаахами умирающего. Вскоре все были на ногах и соседи тоже — у нас не было телефона. Вызвав скорою все приготовились ждать. Накормленный вновь но-шпой, умирающий вскоре уснул.

Скорая приехала по не обыкновению быстро — в 8 утра (примерно через 6 часов). Надо отдать должное, пункт, откуда они отправлялись, находился всего в квартале от нас. Дома я был один и загрузившись в авто через минуту был в приёмном пункте. А до последнего звонка оставалось на день меньше...

Рассмотрев мою кровь и так и эдак, женщина в белом халате сделала заявление, что мои лейкоциты превысили мысленные и не мысленные пределы. Последние её слова были: «На стол! И немедленно». Ваш покорный слуга, почувствовав себя овощем или шматком мяса, годным лишь для приготовления какого-нибудь блюда поплёлся в сопровождении двух сочувствующих «на стол».

Помыв и почистив овощ от ненужных волос, болезный был водружен на стол. Где его стали пластать на предмет удаления аппендикса. Пока меня резали, я им рассказывал анеки и побасёнки из своей жизни. Хирургица и её ассистентки укатывались от смеха. Наконец ей это надоело и, она сказала, что усыпит меня, если я не замолчу: «Юра ты мешаешь мне работать. Если я тебе ненароком отпластаю что-нибудь важное для твоей мужской сущности, ты же не будешь рад этому?». Тут же заткнувшись, отрок стал ожидать завершения операции. Внезапно мне стало плохо и захотелось вырвать из своих недр все остатки ещё не переваренной пищи.

— Куда! — взвизгнула хирург, — перестань создавать позывы к рвоте, он убегает от меня. Дыши глубже и поверни голову.

Мне было вдомёк, что он — это аппендикс и куда он убегает. Поэтому я стал дышать глубже. Почувствовав внезапную боль, понял, что лишаюсь частички своего тела. Может быть и дорогой мне. Ведь недаром матушка природа позаботилась о его создании. Для чего-то же он нужен? Впрочем, мне было ведомо для чего.

— Ну, скоро, уже? — Поинтересовался оперируемый.

— Уже зашиваем, — усмехнулась хирург.

Закончив операцию, они куда-то удались, бросив меня на произвол судьбы. Прошло, наверное, минут 20, пока замёрзший почти до околения, решившись на нечеловеческий подвиг, полумёртвый герой, собрав все силы, трясясь от холода, как новогодняя селёдка, вынутая только что из проруби, стал осторожненько слезать со стола. До пола оставалось каких-то пол спичечных коробка, но трусливое создание не могло спрыгнуть. Решив сосчитать до десяти, и будь, что будет, ярый нарушитель режима содержания в больнице, начал отсчёт. На пятой цифре дверь в операционную распахнулась, и в неё впорхнуло небесное создание.

Полы её белого халата были похожи на ангельские крылья. Милая головка обрамлённая короткой стрижкой, заставило моё сердце сбиваться с такта. Когда она приблизилась настолько, что я смог бы потонуть в её глазах... и потонул. Её прелестный ротик стал изрыгать проклятия:

— Больной! Как не стыдно! Вы только что после операции. Сейчас же ложитесь! У Вас постельный режим. Куда вы собрались?

— Никуда. Здесь так холодно, — выстукивая зубами чечётку, признался больной, — я подумал, что про меня забыли...

— В операционной и должно быть холодно, — пояснила прелестница, — для лучшей свёртываемости крови.

Взяв своей нежной ручкой мою грубую мужскую ногу, он помогла мне вновь принять горизонтальное положение.

— Галя, — сказало второе небесное создание, вторгаясь в прохладные чертоги, — в какую палату его везти?

— В 6-ю, — упредив Галю, любуюсь златокудростью прически незнакомки, сказал я.

Вынырнув из кареносности Галиных глаз, я погрузился в пучины морских глубин Любочкиных (в последствии, под пытками, она призналась мне, как её зовут).

— Он прав, — листая свои записки, подтвердила Галя, а как ты догадался?

— Чехова читать надо, — усмехнулся ваш покорный слуга.

Поняв о чём я, подруги рассмеялись.

В палате Галя, оказавшись от своих обязанностей, нежно перекладывать больного с каталки на кровать, предложила мне сделать это самому. Я отказался, уповая на то, что только что после операции, на самом деле вожделея нежных прикосновений сладких женских ручек.

— Я же застала тебя, когда ты порывался сбежать, — возмутилась кареглазая девчушка, — а сейчас придумываешь причины.

— Как тебя зовут? — Оставляя без внимания вопрос, обратился к голубоглазой блондинке.

— Вам необязательно это знать, — чуть грубовато ответила та.

— Тогда делайте свою работу сами, — усмехнулся больной.

— Это шантаж! — зарделась Люба, а если скажу, сами слезете?

— Сначала скажи...

— Люба, — ответила медсестра.

— Очень приятно, Юра. А теперь перекладывайте меня.

— Обманщик! — возмутилось белокурое создание.

— Разве? — сделав трагикомичное лицо, — сказал обманщик, — Принцесса, Вы, посмели оскорбить меня в моих лучших чувствах. Я никого и никогда не обманывал. Перед Вами самый честнейший человек в СССР!

Им ничего не осталось, как переложить меня на постель. При этом они ухахатывались. Ухахатывались вместе с ними и все присутствующие в палате.

Быстро перезнакомившись со всеми однопалатниками, я погрузился в лечебный сон. Любочка разбудила меня, возжелал взглянуть на мою попу, держа в руках здоровенный шприц с огроменной иглой куба на два, заполненный наполовину. Я очень сильно застеснялся и предложил ей поставить в плечо.

— В плечо будет больней, — пообещала она.

Но это было ничто по сравнению с внезапно возникшей стыдливостью. Обнажив руку почти до шеи, я со страхом приготовился к экзекуции. Желтоватые локоны нежно погладили мне щёку и девушка отстранилась.

— А укол? — поинтересовался несчастный

— Уже, — ответила прелестница.

— Я должен сделать заявление, — взяв за руку, порывавшуюся подойти к следующему больному сестричку, сказал больной.

— Ну, сделай, — приготовилась выслушать практикантка мед училища.

— В моей жизни было много неудач. В детстве я часто болел, меня нещадно кололи всевозможными лекарствами денно и нощно. Это было больно. Но я терпеливо переносил тяготы и лишения, прекрасно осознавая, что делалось это во благо моего здоровья.

— И что? — ничего не поняв из вышеизложенного, заинтриговалась Любочка.

— Ты лучшая из лучших! Уколодельщиц, встреченных мною на пути моей многострадальной жизни... Поставь ещё! Я всё рано ничего не почувствовал.

Вошедшей подруге представилась картина державшихся за швы больных, умирающих от смеха и сокурсницы пресловутого мед училища, утирающую непроизвольные слёзы смеха.

— Ты что! — Возмутилась Галя, — больным нельзя смеяться! У них же швы разойдутся!

— Ой! Это всё он, — перстоуказуя на нарушителя постельного режима, продала меня с потрохами моя будущая избранница моих мечтаний. От другой я тоже отказался, признав в ней злючку.

Исколов всех, кому это было назначено, надзирательницы покинули нашу обитель. Вознамерившись оглядеть окрестности и ознакомиться с его обитателями (в основном обитательницами), я стал собираться. В ногах у меня лежала пижама, кою с трудом натянул на своё тщедушное тело одной рукой. Другой прооперируемый поддерживал шов, беспокоясь, чтобы он не разошёлся.

— Ты куда? — поинтересовался Сергей парень лет 28-ми, — нельзя же в первый день.

— В туалет, — гордо ответил я, — и ещё курить охота.

— Смотри, попадёшься, тебя выпишут за нарушение режима. У тебя же утка есть под кроватью?

— А курить? За курение в палате точно выпишут.

— Ну, дело твоё...

Осторожно выбравшись в коридор, запижамленный отправился налево по длиннющему коридору хирургического отделения. Ведь он был левшой. Каково же было моё удивление лицезреть полуфутовую букву «Ж» на вожделенной двери в конце тоннеля.

— А где мужской? — поинтересовался я у пожилой женщины лет за 40, выходившей из заветной двери.

— В конце того коридора, — ответила она, показывая на удвоенное расстояние, с таким трудом преодолённого мной.

Мне стало горько и обидно за свою несуразность и тупоголовость. Ведь за время моего странствия, многие путники попадались мне навстречу или обгоняли меня. Нет бы, спросить? И тут до меня дошло. Будь это девица моего возраста или чуть старше, младше, я бы обязательно спросил. Впрочем, нет. Природная стеснительность не позволила бы мне этого сделать. Так думал молодой повеса... Медленно бредя по длиннющему коридору.

Наконец цель была достигнута. Войдя в курилку, тут же стрельнул у кого-то сигарету. Сделав всего три затяжки, вдруг почувствовал, как под швом, что-то стало прыгать и стучаться в живот. Будто я был роженицей на сносях, и ребёнок пинается ножкой. Скорее всего, в те младые годы у меня не могло быть таких мыслей, но я сильно испугался. Однако вскоре всё прошло и, докурив сигарету, путник отправился в обратный путь.

Навстречу мне бежало чёрнокудрое создание, пылая гневом. Поняв, что пойман с поличным, решил притвориться смертельно больным и всецело готовым грохнуться в обморок. Подставив своё женственное плечо, вероятно возомнив себя санитаркой, Галя решила вынести из боя раненого, возможно ценою своей жизни. Шествовать приобняв приятную во всех отношениях девушку было не только удобно, но и доставляло мне несказанное удовольствие. Дойдя до своей обители, мною была выражена благодарность и надежды, что и впредь она будет меня сопровождать в такой далёкий путь.

— Вот ещё! — фыркнула фурия, — скажи спасибо, что не расскажу старшей, а то тебе попадёт.

— Спасибо! — сказал раненый и, раскланявшись, вошёл в свою обитель.

День второй.

Света. Это рыжеволосое создание было прямой противоположностью своим подругам. На второй день они затащили её ко мне в палату на предмет познакомить с нарушителем спокойствия. Я отличался природной скромностью, как уже писал выше. Вся моя жизнь сводилась именно к тому, чтобы победить, перебороть, дать ей под дых. Но для этого нужна была подготовка. Пусть длиною в секунду.

В тот раз я не был готов. Мне не удалось потонуть в её огромных глазах похожих на две смородины. Не запутаться в шёлке волос. Её высокая грудь, хоть и вызывала во мне определённые желания, но ничего комплиментарного или чиюшного сказать не предоставлялось возможным. Скромность ухватила меня за горло, она зажала мне рот и не позволяла смотреть туда куда хотелось. Кажется кровь, теперь уже не богатая эритроцитами, отливала от моего лица, заставляя праздновать труса. Я праздновал.

— Юра Привет! — завихрились в палату три девицы, — познакомься это Света, сказала Галя.

— Мы ей смену сдаём, теперь она заступает на сутки.

— Мне очень приятно, — выдавливая из себя дежурную фразу, представился школьник, протягивая девице ладонь.

— Больной! — загневилась Светлана, — где вас обучала манерам? Разве вам не известно, что первой руку должна подавать женщина?

Она не подала мне руки. Быстро спрятав свою кажется, покраснел. Во всяком случае, подруги рассмеялись. Дверь закрывалась за ними, но я услышал обрывки их разговора. Помню, они говорили: «Будь с ним по строже. Он такой нахал...»

— Тебе, Юра, эта девушка не по зубам. Даже не пытайся, — сказал воин, доставленный сюда прямо с учений...

Выйдя из палаты уселся на стул в коридоре. Я внимательно наблюдал за той, которая мне не по зубам. Света вытанцовывала эротический танец перед женатым мужчиной лет тридцати. Она прекрасно знала, что тот женат. Его половинка, буквально 5 минут назад покинула домик страданий и скорби, принеся супругу увесистый пакет с жирами и витаминами.

Я залюбовался её танцем. То она скрещивала ноги и, чуть склонив голову, внимательно выслушивала мужчину навешивающего лапшу ей на уши. То гордо распрямлялась, чуть выставив ногу вперёд и встряхивая своей рыжекудростью, как бы символизируя стряхивание невидимых спагетти. Это был урок. Урок для меня поведения самки, вожделеющей самца. В животном мире перья распушают самцы. Люди тоже относятся к животным. Но красивятся и блескучат женщины. Света павлинилась перед мужчиной, прекрасно понимая, что ей тут не обломится жирного кусочка. Тогда быстро закончив свой танец, она направилась к более молодому парню примерно её возраста, восседавшего перед кабинетом врача почти напротив меня, в ожидании своей участи.

По всему было видно, что парню было не до любовных игрищ, поэтому женщина, получив якобы интересные для неё ответы профланировала в мою сторону, видя во мне мягкую, как сливочное масло, жертву. Она не ошибалась. Если в Гале и Любочке я видел своих потенциальных пассий, мечтая о том, что привожу одну из них к себе в дом и делаю заявление, приводящее моих родных в пред инфарктное состояние. Де это моя будущая супружница, мы собираемся вскорости закольцевать свой брак и нарожать им кучу детишек, дабы им было с кем нянчится и всё такое и в том же духе.

Свету я представлял в ином качестве. Я просто хотел её. Как хочет самец самку. Но она давала к этому повод. Она крутопопилась, грудастилась, облизывала языком губы, при этом вылупляясь своими смородинами туда, куда обычно стесняются смотреть. Самка вытанцовывала своими прелестными ножками тот танец любви, который в животном мире присущ самцам. Она, то широко их расставляла, как бы говоря: «Возьми меня! Я вся твоя!». То скрещивала их, будто она не такая, а ждёт трамвая.

И эта сирена, притулив свою прекрасную попу рядом, решив намазать маслом свою краюшку хлеба, закинула крючок, задарив мне одну из своих соблазнительных улыбок, ожидая от меня начала разговора. Рыбка уже трепыхалась на крючке, пытаясь оттолкнуть от себя вкусненького червячка. Но мой рот сам открылся и пружинки заставили трепетать мой язык, издавая акустические колебания.

— Прекрасно танцуешь, — чуть съязвила рыбка, надеясь на непонимание рыбачки.

Но она поняла.

— Заметил? Понравилось?

— Хотел бы я, чтобы ты так предо мной станцевала. Я-то не женат.

— Маленький, мой. Давай-ка я дам тебе лучше шоколадную конфетку? Хочешь?

— Конечно, хочу, — сказав это, взял её за руку, повёл в сестринскую.

Зайдя в кабинет, Света демонстративно заперла дверь. Затем она открыла холодильник, и сильно нагнувшись, так что халатик задрался чуть не до пояса, продемонстрировала свою прелестную попочку, обутую в белоснежное бельё. Несколько раз, потанцевав булочками, она выпрямилась; в её руке была шоколадная конфета.

— А почему только одна?

— Я надеюсь, ты поделишься со мной?

Я поделился. Затем взял её за плечи и стал осторожно притягивать к себе, приоткрыв рот. Бестия, полузакрыв глаза, полуоткрыла рот, как бы страстно желая поцелуя. Но когда оставалось всего ничего, гарпия широко открыла глаза и оттолкнула меня.

— Ты ведь хотел конфетку? Получил?

— Получил, — погрустнел я, прекрасно понимая, что она намазала масло на свою краюшку и с удовольствием съела её.

Открыв дверь, она сделала приглашающий жест рукой: «Только после вас, Милорд»

День четвёртый.

Вновь дежурила Света. Она не выспалась. В надежде, что наверстает это на следующие сутки. Но судьбе было угодно поступить иначе. К тому же ей пообещали побольше заплатить. Войдя к нам в палату, она бесцеремонно уселась ко мне на кровать и, взяв мою руку своей, стала её поглаживать, иногда нежно царапая коготками.

— Слышишь, как кричит?

Я слышал. Это кричала женщина от боли. У неё что-то там было с печенью. Наркотики уже не брали её. Она очень громко стонала, не переставая уже несколько часов.

— Женщины в её палате просто сходят с ума. Мы перевели, сколько могли в другие палаты, а боксы, как назло, все забиты... Мне её так жалко. Но она не даёт никому спать. Что мне делать?

— Свет, я не знаю. Рад бы помочь но, правда, не знаю как.

— А поможешь? Я прошу тебя, — она заглянула мне прямо в глаза. Моля о помощи.

— Но как? — ничего не понимая, спросил я.

— Отвлеки её, их, развлеки их. Ты же можешь. Я ведь знаю, ты мастерски рассказываешь разные истории...

— Хорошо, — перебивая сестру, попытался встать.

Она взяла меня под руку и повела в ординаторскую. Мне понадобились карты. Игральные карты. Там она быстро выпросила колоду для благого дела, и мы прошествовали в палату, которая была через три от нашей.

— Постой! — Уже возле двери, ведущей в покои, откуда раздавались душераздирающие звуки, остановил её будущий создатель тишины, — вдруг они не готовы?

— Не готовы к чему? — не поняла моя подруга.

— Ну, вдруг они там раздеты или ещё чего. Они же не ходящие...

— Вот я дура! — чуть не хлопая себя по лбу, призналась Света, — я сплю на ходу, не подумала.

Исчезнув за дверью на несколько минут, вернувшись, она сказала мне, что теперь все готовы.

Я переступил порог и, тут же достав колоду карт, произнёс вступительную речь: «Дорогие женщины и прекрасные девушки Судьбе было угодно подарить вам незабываемый вечер... в моём лице». Как только я произнёс, эти слова она затихла. Чёрт меня побери! Она перестала стонать. Совсем перестала. Её взгляд приобрёл осмысленное выражение, и она со вниманием смотрела на меня. Все смотрели.

Фокусник стал показывать нехитрые фокусы. Я их знал чуть менее десятка. Но главное было не в этом. Главное было как их подать. Будучи в ударе трещал без умолку. Они смеялись, все смеялись. Даже та, которая несколько минут назад дико вопила от боли. После фокусов с картами стал рассказывать истории, кои произошли со мной и прочитанными из книг. Я был ими забит до отказа и мог тараторить, прохаживаясь между кроватями, пока язык не отвалится. Но к счастью он был у меня на пружинках. Но настал момент, когда одна из женщин намекнула, что им нужно в туалет. Но если рассказчик заглянет через часок, то они будут мне бесконечно рады.

Выйдя из палаты, я попал в объятия Светы, которая периодически подходила к двери и прислушивалась к моим историям. Крепко и в тоже время нежно она, расцеловав меня, прошептав на ушко: «Проси что хочешь!».

— Так, таки и всё? — Усмехнулся уже не масло, а кусок копчёной колбасы.

— Всё, что пожелаешь, — глядя мне прямо в глаза одними губами прошептала женщина.

— А мне ничего от тебя не надо, — солгал я, — то что хотел, получил... Теперь я знаю вкус твоих губ...

Она игриво улыбнулась и, погладив моё плечо, медленно скрестила ноги, чуть опустив при этом голову. Поняв, что если не остановлю это, со мной случится конфуз, быстро ретировался в свою палату. Завидев счастливые лица сопалатников, мне стало интересно: в чём дело. «Наслаждаемся тишиной», — был ответ.

— Чем ты их там взял, боец? — поинтересовался воин.

— Показывал фокусы с картами и рассказывал разные истории.

— Я тоже хочу разные истории, — заканючил школьник младших классов.

— Я им обещал через часок продолжить, а вечером расскажу здесь.

Но через часок не вышло, у них начались процедуры, еда и прочее.

Света явилась за мной в девятом часу. Вечерело. Войдя в палату к женщинам спросил: на чём остановился, продолжил рассказ, но уже не так резво. Потому что вечерело основательно. Внезапно одна из женщин приложила палец к губам и показала рукой, что та уснула. Наконец уснула, невзирая на сильную боль за много ночей. Тогда тихохонько пятясь задом, покинул женскую обитель.

За столом дежурной сестры, откровенно клевая носом сидела Света. Её красноглазие и безумный взгляд, говорили о том, что бессонные ночи не прошли для неё даром, оставалось совсем немного, и она сломается. Взяв предписания, внимательно ознакомившись с ними, я узнал, что предстоит ей выполнить этой ночью. Кому-то таблетки, кому-то измерить температуру поменять лекарство в капельнице и т. д. и т. п. Обычная сестринская рутина.

— Иди спать. Я всё сделаю, — пообещал я.

— Как же! Лечу, спотыкаюсь. Главный здесь. В 10-ть за ним должны заехать на машине. Может, тогда покемарю.

— Зайдёшь за мной, когда отчалит, — сказал предложивший свою помощь, нежно погладив её плечо.

В палате никто не спал, они приготовились слушать истории о странствиях, битвах, сражениях и пиратах. Если женщинам, рассказчик повествовал о влюблённом в Кармен и письмах к незнакомке, то мужскую обитель больше интересовали приключения землянина, попавшего на Гриаду. В 11 ночи. Пришла Света. Все уже спали, я рассказывал только школьнику, сонно хлопающему осоловелыми глазами. Она умоляюще взглянула на меня и ничего не сказав вышла, тихонько притворив за собой дверь.

Быстро одевшись, прошествовал к её столу.

— Всё иди спать, я подежурю за тебя. Я всё сделаю за тебя: раздам лекарства в положенное время, запишу температуру и поменяю бутылки на капельницах.

— А уколы?

— Я тебя разбужу, ты поставишь, а потом продолжишь...

— Спасибо Юрочка. Ты настоящий друг! Только я буду спать здесь. Вдруг, кто придёт?

Сказав это, она положила свою милую головку на руки и тут же уснула. Через час я быстро натянул белый халат, пробежался по палатам, раздал лекарства и вернулся. В одной из палат выпросил на ночь книгу, кою усевшись на стул возле Светы, стал в упоении читать. К несчастью — это был роман. В нём описывалась любовь к недосягаемой женщине. Моя женщина была досягаема. Стоило только протянуть руку. Я протянул...

Я сделал то о чём мечтал герой того романа — осторожно погладил её прекрасные волосы, едва касаясь рукой. Затем приблизился к ней и вновь погладил, наслаждаясь их ароматом. Потом мне стало стыдно, будто воспользовался её беспомощностью. Внезапно она заговорила сонным голосом: «Юрочка погладь ещё. Так приятно! А я посплю...»

Я погладил и не один раз. Осторожно едва касаясь, утонул лицом в шёлке её волосах. Это было так приятно, что мгновенно возбудился. Но теперь мне было всё равно. Ведь все спали, никто ничего не видел, даже предмет моего обожания.

Я вновь принялся за чтение, ожидая повторной просьбы, но она по видимому погрузилась в глубокий сон, всецело доверившись мне. Я не оправдал её доверия. Примерно во втором часу ночи, уже более не могущий терпеть, осторожно дотронулся до её грудей нависших как два маленьких арбузика из распахнутого халата. Осторожно раздвинув халат, стал осторожно гладить, боясь, что она проснётся. Стоило мне замешкаться на несколько секунд, как она сказала: «Погладь ещё! Так приятно. А я претворюсь, что сплю».

Я тут же выполнил её просьбу, уже не таясь. Внезапно она привстала, развернувшись ко мне. Тут же, застевнявшись убрал руки.

— Ну что же ты? Мальчик мой. Я ведь тебе разрешила.

Я вновь принялся услаждать её и себя, уже обнажив два нежных цветка. Стоило мне только прикоснуться к ним губами, как мной овладела неподдельная страсть. Кажется, меня начала бить любовная трясучка. Быстро сообразив, что со мной твориться, девушка сильно перепугалась:

— Юрочка, Юрочка, милый мой. Нам же нельзя! Быстро закрыв одеждой, то, что уже почти принадлежало мне, сказала она.

— Но почему? Ты же обещала: «Всё что захочешь».

— Я сказала не подумав, — расстроилась соблазнительница, — у тебя от этого все швы разойдутся... А мне сегодня нельзя. По женским причинам... Ну, ты понимаешь?

— Понимаю, — сильно огорчился несчастный.

Надо мной всегда висел злой рок. Судьба постоянно надсмехалась над неудачником. Я был тем «невезучим» про которых в будущем снимали фильмы, и обязательно уселся на тот стул, у которого подпилены ножки, будь он хоть одним из двадцати. Я разбивал свой нос там, где этого никому не удавалось. Ломился напролом в запертую стеклянную дверь. Аппендицит набросился на меня накануне Последнего Звонка. А на первый не попал, потому что находился на обследовании в больнице. За все школьные годы, я всего два раза лежал в больнице. В первый и последний звонок. Это-то не пришлось рассказать своей несостоявшейся любовнице. Под конец уже весело, насмехаясь над собой. А она взяла и расплакалась.

Быстро перестав плакать Света взяла меня за руку, и повела в сестринскую:

— Это надо прекратить, — сказала она, — я знаю, что бывает с мужчинами, если они не удовлетворили свою страсть. Им бывает очень больно. Я не хочу этого. Я помогу тебе.

Затем она заперла дверь, попросила меня лечь на кушетку и разделась до пояса.

— Люби меня руками, — сказала она, — только, пожалуйста, не напрягайся — швы разойдутся.

Мы любили руками. Я нежно целовал её тело и гладил везде кроме...

А она своими нежными ручками доводила меня до оргазма, бесконечно повторяя: «Только не напрягайся!». Я старался, но видимо плохо, один из швов разошёлся. И меня не хотели выписывать на следующий день. Но это уже другая история, достойная третьей главы.

День третий.

Друзей у меня было много. Точнее я думал, что много. Первым прискакал Анджей. Принёс мне 2 пачки «Варны». Курил тогда мало, мне их хватило до конца срока пребывания в доме скорби. Потом ещё приходили, кажется человека три. Кормили тогда вполне сносно. Но моя сердобольная мамочка таскала мне всякие бульвончики с кугочкой, будто я Маресьев и страшно ослаб после перенесения тяжелейшей операции...

Девочки все были из медучилища моего возраста — лет по 18—19. Самой старой была Света. Кажется, ей было 22. На третий день пришла Ксюша. Кто у неё был в паре, не помню. Ксюша была скромная, заканапушеная девица. Профессия кою она избрала для дальнейшей своей трудовой деятельности, ей не нравилась. Колола она больно, совершенно не задумываясь о пациентах. Многие больные её не любили, особенно женщины.

Когда она зашла в палату, вместе с ней зашла мой хирург. Ксюша резво отклеила у меня марлевую заплатку, для демонстрации состояния швов. Хирург, внимательно

осмотрев свою работу, удовлетворительно мотнула головой и сказала сестре пришпандорить новую заплатку. Та, ухватив тампон, наложила его на швы и, смазав по кругу кленоином, пришпандорила заплатку из марли. Попытавшись ретироваться, была тут же застопорена врачом.

— Ксения! — подивилась хирург, — обрежь по кругу, некрасиво же?

Сестра, выхватив из кармана халатика кривые ножницы, стала исправлять свою работу. Я в это время декламировал заунывным голосом:

— Режьте Ксюша, режьте! Режьте осторожно! Не отрежьте Ксюша то, что мне дороже!

Девушка покраснела, аки та ошкуренная свёкла готовая к употреблению в борщ и зло сказала:

— Больной не дёргайтесь! И ведите себя прилично! А то...

— Что, а то? Ксюшенька? — съехидничал я.

— Отрежет тебе то, что дороже, — усмехнулась хирург.

В палате возле каждого койко-места была кнопочка в стене, в изголовье. Если её нажать, на посту у сестры препротивно трещал сигнал и, отскакивала крышечка, скрывающая номер палаты. По обыкновению ими не пользовались. Только если кому-нибудь было плохо или в палате лежали неходячие. Я решил приколоться над Ксюшей. Но это было после.

Сначала расскажу, как это бездарное создание поставило мне клизму. Я был не в курсе, что любой наркотик опиумного ряда, оказывает сильнейшее запорное действие на человеческий организм. Мне хватило всего двух уколов. Один до операции, второй на второй день. Я был несколько обеспокоен и сам напросился, потому что тужится было нельзя — швы разойдутся.

Врач дала задание медсестре. Та приказала мне улечься в позу ещё не родившегося ребёнка и, пристроив резиновую пуповину, стала заливать в мой кишечник холодную воду из крана. Следует отметить, что вода была не просто холодная, а ледяная — градусов 10—12. Не прошло и несколько секунд, как меня стала бить дрожь. Врач сердцем чуйствуя беду, решила проследить, как практикантка производит сию экзекуцию. Завидев такое святотатство над больным, она потеряла дар речи. Когда, так важный для меня её дар вернулся, она взвизгнула:

— Что ж ты делаешь... ! — (подозреваю, она хотела сказать «злыдня», но сдержалась), — сейчас же прекрати!

Но я уже был наполнен прохладной жидкостью, коей следовало бы облить нерадивую ученицу мед училища.

Выволокши в предбанник двоишницу, врачица, змеешипелась, что вода должна быть кипячёная и комнатной температуры. К тому же в ней должно присутствовать лёгкое слабительное. Я всё это прекрасно слышал и Ксюшины оправдания тоже.

Меня по обыкновению забыли. Натянув пижаму, припустил в туалет. Толку от такой экзекуции было ноль. Позже попав домой, по папиному наущению, выпил трёх литровую банку томатного сока в течение непродолжительного времени. И чудо свершилось!

Но это было потом. А сейчас я решил разыграть Ксюшу, воспользовавшись тревожной кнопкой.

Где раздобыл 25-ти сантиметровую линейку в хир. отделении, не помню. Натянув одеяло до подбородка, я нажал пресловутую кнопку. Через несколько секунд в палату ворвалось всклоченное создание.

— Что... где... — восклицало оно в полной растерянности.

Наконец, взяв себя в руки, Ксюша поинтересовалась кому тут плохо.

— Мне... — ослабевшим голосом прошамкал я.

— Что случилось?

— При виде Вас, моя дорогая сестра, со мной происходит ужасное, — произнеся эти сакраментальные слова, я резко придал линейке вертикальное положение под одеялом в области, где кончался живот и начинались ноги.

Если бы герой сказки Джани Родари Сеньор Помидор был реальным персонажем, то Ксюшу на данный момент, можно было смело назвать его дочкой.

— Дурак! — резко сказала она, — я всё расскажу, что ты вытворяешь. Здесь много больных, которым действительно нужна помощь...

— Ну, не злитесь, не злитесь, синьора Помидора — от злости витамины пропадают. И кстати, теперь мне намного лучше. Вы просто целительница!

Через пять минут в палату ворвалась злая как мегера, старшая сестра. Она пообещала, что будет настоятельно рекомендовать, чтобы меня выписали, как злостного нарушителя дисциплины в больнице.

— О миледи! Я буду вам бесконечно за это благодарен. Ах, как хочется домой. Я практически здоров. Сделайте такую милость для меня.

Что-то, фыркнув бессвязное, старшая сестра покинула нашу обитель.

Через непродолжительное время я вознамерился совершить благое деяние — выкурить ароматную сигаретку. На моём продолжительном пути находился замок, в коем проживала злая колдунья по прозванию Королева Ксения Первая. Поравнявшись с её дворцом, путник уже хотел обогнуть его, чтобы продолжить свой нелёгкий путь к гнездилищу порока, именуемому в просторечии: «курилка». Но не тут-то было — королева, метнув в него пару молний, вопросила, не желаю ли я преклонить перед ней колени, дабы просить её милости о прощении.

— Больной, — остановила меня взглядом сестра, — не хотите извиниться за свой мерзкий поступок?

— Вообще-то у меня имя есть, — присаживаясь подле её стола, заметил больной.

— Юрий, не хотите извиниться передо мной? — повторила она свой животрепещущий вопрос.

— Желаю, — сказал я.

— Я жду...

— Дорогая Ксюнечька, милая сестричка, не соблаговоли ли бы Вы простить неразумное дитяти, вставшее на стезю порока. И оскорбившее ваше целомудрие, отвратными действиями, сокрытыми под одеяльными покровами?

— Паяц! — фыркнула Ксюнечка и, отвернула свою конопушесть от меня, прикинувшись, что разглядывает зациференное табло, пытаясь разгадать какая палата нажмёт тревожную кнопку на сей раз.

— Моя королева! Так я прощён?

— Нет! Иди отсюда.

— Иду, иду... покурить, — сказал я, и продолжил свой нелёгкий путь.

Возвращался назад, мною было примечено, что она что-то строчила не шариковой ручкой. Бросив взгляд через её плечо, обратил внимание, что в коварном донесении значились моё имя и фамилия.

В палате мне сказали, что заходила старшая сестра и сказала, что послезавтра меня выпишут. Срок стационарного лечения после проведения такого типа операции равнялся 7—10 дней, но меня решили выписать утром на 5-й, как злостного нарушителя и возмутителя спокойствия.

Пятый день всё укорачивал дни, оставшиеся до величайшего торжества именуемого: Последний Звонок. Неудачник давно смирился со своей судьбой, что сиё торжество его минует. Что мне там было делать? Есть нельзя, пить нельзя, танцевать нельзя. И какая из благообразных девиц позволит проводить себя до дому немощному существу переживающего пост операционный период? Правильный ответ — ни-ка-кая.

На пятый день с самого утра, внимательно рассмотрев мой чуть раскрывшийся шов, главврач сказал:

— Выписывайте. Пусть с ним дома родители нянчатся. Он тут уже весь медперсонал измучил.

Это было неправдой. Если я кого и измучил, то это была бездарная медсестра Ксения. Лучше бы она бросила медучилище. В её руки нельзя было вверять больных. Так же я немного подрючил старшую сестру. Эта высокомерная особа не считалась ни с кем и ставила всех больных на одну доску с неодушевленными предметами. Возможно, я доставил несколько неприятных минут Гале и Любе, но эти милые создания впоследствии, признали, что это были беззлобные шутки. И им было тоже весело. Однако по моей же просьбе, они были согласны, с вердиктом: «Нарушитель спокойствия».

Света отказалась кривить душой. Ведь это в её смену произошло столько значительных событий. И я, а не её напарница, подменяли сестру на посту, чтобы дать ей немного поспать. В общем, меня выписали. Мама отпросилась с работы, чтобы забрать под своё крылышко великовозрастное дитяти. По дороге она немного меня пожурила за несносный характер, но в целом была согласна, что дома я быстрее поправлюсь. Мне предстояли периодические перевязки и осмотр. На кои по своей лени и безалаберности я порою не являлся. Зато передо мной брезжила мечта, что я смогу не сдавать экзамены, типа: с понтом под зонтом, по болезни. Но я был затрапезным двоишником по русскому и лит-ре

Вот поэтому-то когда я пришёл к классной ожидая радостных вестей, получил огорчительные. Меня оставили на осень по этим предметам. Пропустив пару экзаменов, я должен был сдать все остальные. К моей чести почти все сдал на отлично и был выделен, как лучший из лучших по физике, химии и английскому.

Аттестат я получил в первых числах сентября...

Там была молоденькая русачка. Меня вверили ей для прохождения осенней повинности. Вот где природа поизгалялась над лицом. Оно было страшно некрасивым. И моё мнение сходилось со многими. Грубые черты делали его похожим на обезьянье. За глаза её некоторые так и звали: «Обезьянка». Но фигурка, напротив, у неё была отпад, как спереди, так и сзади, и сбоку тоже ничего и очень даже.

Я проводил с ней вдвоём часами. Она поражалась, как со своими литературными знаниями и огромным багажом прочитанных книг имел твёрдую двойку по русскому.

Мы часто вели продолжительные беседы о том, о сём. Она призналась, что не была в браке и даже не надеется... Я с каждым днём влюблялся в неё всё сильнее и сильнее. И вот настал такой день, когда глядя на её лицо, не видел его отвратительным, а даже симпатичным. Но сказать о своих чувствах не решался. Она могла поставить всё так, что из закадычных друзей, мы превращались в строгую учительницу и ученика...

Экзамен я сдал на 4-ку, почти на пять. За год выставили 3

Когда я с ней прощался, всё же сказал, что прекраснее души и человека, как она никогда не встречал и возможно не встречу более! И если бы был чуток постарше, попросил бы у неё руку и сердце. Кажется, она чуток прослезилась, но мне показалась в тот миг просто прекрасной! Я попытался поцеловать её в щёчку. Мы были одни в учительской, но она не дала, не позволила.

Очень надеюсь, что вселил в неё уверенность, и она найдёт своё счастье...

К чему я это всё рассказываю? И при чём тут Первый и Последний Звонок? А не знаю, и секса тут с эротикой почти нет. Рассказал и всё...