1

После девятого класса нас вновь расформировали. Куча народу ушла в ПТУ и другие схожие заведения с такими изящными названиями, как колледж или лицей. Но суть от этого не поменялась: двоечники не выдержали и сдались. А в элитной столичной гимназии остались самые-самые.

Самые отмороженные на всю голову зубрилы. Дети индиго, способные, например, запомнить сто английских слов и выражений с первого раза. Но зачем-то при этом запомнить и порядок этих слов, и опечатку во второй колонке третий ряд сверху, и от руки написанное седьмое слово на второй странице, и кучу другой бесполезной информации. В общем было весело.

Два девятых класса объединили в один, но даже этого не хватило и решили добрать со стороны. Ребят со стороны всегда называли «пушечным мясом». Они приходили неожиданно в середине года. Родители надеялись, что их чадо вдруг прозреет и станет гением, но в результате и пару месяцев не проходило, как их чадо начинало чадиться и уходило несолоно хлебавши. Наши тренера по спецподготовке быстро сливали таких новичков вместе с их родителями обратно. Я называю учителей гимназии, которую мне посчастливилось закончить, «тренерами», потому что иначе этих быков, этих зверей просто язык не поворачивается назвать.

Для новичка всё начиналось с внушения чувства неполноценности. Оказывается нельзя просто так прийти в гимназию и начать на равных учиться со всеми. За каждым из нас стояли годы спецподготовки, пропустив которые, ты автоматически становился изгоем. Сначала к тебе относились снисходительно, адаптация как-никак. Так змея заигрывает с кроликом перед тем, как задушить его. И все хихикали, когда у новичка челюсть отваливалась и глаза лезли на лоб от домашнего задания. Нужно было, например, вызубрить английский текст на три страницы, сделать все упражнения письменно, написать такой же текст только про себя, его тоже вызубрить. И всё это к завтрашнему дню. И текст не просто там «my nаmе is Ivаn Pеtrоv», а самый забористый, составленный тренером лично для достижения максимального эффекта. Британцы потом долго смеялись, когда слушали нас. Америкосы вообще ходили с блокнотиком за мной и записывали.

В общем, золушка со своими зёрнами сидела рядом и нервно курила, когда мы делали домашку. Ну правильно, чем ещё дома заняться. И это только английский язык. Гимназия была с языковым уклоном, но учителя по физике, математике и химии начхать на это хотели и гнали свой олимпиадный материал на полную катушку.

Класс у нас был очень недружный. Пять мальчиков на двадцать девочек. Собрали винегрет из зубрил, подлиз и карьеристов. На фоне жесточайшей конкуренции процветали подхалимаж и зависть. Иначе выжить было просто невозможно.

Вот в такую нездоровую атмосферу и пришла к нам в одиннадцатом классе Анечка Леонтьева.

Хорошенькая, весёлая, любознательная. Сложена как пловчиха: плечи широкие, стройные, бёдра ещё шире, роскошные, мягкие, попа круглая, подтянутая, бюст выпирает, но грудей почти не заметно. Сама Анечка была высокая, смуглая, гибкая, руки-ноги вытянутые. Мы все про неё сразу подумали «спортсменка». Двигалась грациозно, как будто всё время по подиуму ходила. Одевалась во всякие костюмчики: пиджачки приталенные, брючки в обтяжечку. Анечкой её учительница по биологии назвала. За красивые глазки и милую улыбку. А мы посмеялись, потому что Анечка совсем не маленькая была. Так это имя к ней сразу и пристало.

Я влюбился в неё с первого взгляда и стеснялся даже смотреть в её сторону. Она была самой высокой девочкой, и среди парней только я был выше неё. Я всегда был выше всех: в саду, гимназии, университете. Может быть, поэтому она меня и выбрала.

Первое время Анечка не боялась учителям вопросы задавать. Те тоже с ней сюсюкались. Новенькая, как-никак. Потом интерес к ней поостыл. Её домашкой, конечно, придавило. Не без этого. Стала она спрашивать, как кто домашку делает. Наивно жалуется, что времени физически не хватает. И почему-то всё время меня спрашивает.

Повернётся, слово скажет — своим необычным бархатным голосом — меня сразу в дрожь бросает. Я как посмотрю на её личико, дух захватывает и в горле всё пересыхает.

Было что-то восточное в её внешности: раскосые миндалевидные, чёрные, чарующие, вечно искрящиеся задором глаза, нос с горбинкой, с широкими крыльями, длинные густые волосы с пробором на бок, цвета тёмный каштан. Такие же тёмные длинные тонкие брови и пухлые широкие губки, которые она очень интересно красила: цвет не отличался от естественного, но губки блестели так, как будто были покрыты глазурью. От этого их всё время хотелось поцеловать.

Я пялился на её прелестную головку по несколько часов в день, потому что сидел прямо за ней, но никогда бы не отважился первым проявить интерес. Девочек у нас было выше крыше, почему то в гимназиях они скапливаются в больших количествах. Но я очень стеснялся. Я не знал, как правильно выразить заинтересованность, как заинтересовать, сама идея показать, что тебе кто-то нравится, как-то начать ухаживать казалась мне абсурдной, странной, унизительной. А вдруг мне откажут? Конечно, я думал только о том, как это унизительно. А вдруг согласится? Что я тогда буду делать? Ведь у меня нет денег, чтобы угостить девушку даже мороженым. Мне казалось, что ухаживать можно, только если у тебя есть деньги.

Поэтому я твёрдо для себя решил: чтобы не попасть в дурацкую ситуацию, где больно, горько и обидно, я буду избегать всяких отношений.

А девчонки тем временем влюблялись в меня. Я всегда шутил так, что все в классе ложились на парты. Без пошлостей, ярко, остро, в контексте обсуждаемого предмета. Учителя тоже смеялись с удовольствием. Я не был отличником, но все считали меня самым умным. Все как-то понимали, что я не отличник, потому что немножко лентяй. Все видели, что отличник просто вызубрил предмет и забыл, а я осмыслил и через месяц творчески применил знания.

Мне нравилось такое осадное положение, когда девчонки строят глазки, а учителя всё прощают. Я был любимчиком и тех и других. От этого моё ЧСВ постоянно росло, но в душе я оставался очень ранимым и одиноким подростком, склонным к самобичеванию, саморефлексии, самоудовлетворению.

Кроме того, в меня влюблялись в основном некрасивые девушки. Когда Анечка вдруг начала проявлять ко мне интерес, просить проверить домашку, объяснить задачу, перевести слово, я даже как-то расстроился сначала. Она больше не казалась мне такой недоступной, и моя тайная стыдливая влюблённость уступила место деловитости, пунктуальности, нарциссизму. Я по-прежнему мечтал хотя бы прикоснуться к ней. В самых смелых мечтах мы обнимались, и я целовал её в блестящие пухлые губки. Но каждый раз, с горечью возвращаясь в реальность, я запрещал себе даже думать о ней.

«У меня нет денег на ухаживания», — говорил я себе.

Я запрещал себе думать о ней, даже когда удовлетворял себя, потому что Аня была чистой, непорочной. Я хотел чтобы она оставалась такой в моих фантазиях.

Но судьба распорядилась иначе.

Анечка была полная противоположность мне. Она не стеснялась рассуждать о любви на уроках литературы, о пользе марихуаны на уроках «Человек и общество». Мы слушали её, разинув рты. Её суждения были взрослыми, интересными, необычными. Она, как свободный художник, ворвалась в наше болото, заставив нас усомниться в собственной важности. Знания больше не являлись абсолютной ценностью, Аню начали уважать за особое мнение.

Я стал боятся её, потому что она активно выражала свою симпатию ко мне, делала это так естественно, что я чувствовал себя полным идиотом, оставаясь безразличным. Для меня наступили мрачные времена. Я был настолько подавлен, что даже перестал мастурбировать. Мне было очень стыдно, прежде всего перед Анечкой.

2

После занятий я брёл всегда домой, не разбирая дороги. Одной и той же тропой между домов, под шоссе в переход, через парк. Я избегал случайных встреч с Анечкой, она жила в доме, который стоял на моём пути. Иногда я замедлял ход и даже прятался за угол, когда видел, как она выходит из подъезда.

Как-то раз я не заметил её, и она подкралась сзади.

— Попался! — весело сказала она.

Я чуть не рухнул на месте, так она меня ошеломила. Но вовремя спохватился и включил безразличие, непосредственность, юмор. Это у меня легко получается, когда нужно собраться и не ударить в грязь лицом. Мы мило пообщались по дороге в гимназию.

После этого случая я сам начал догонять её, чтобы она не подумала, что я её избегаю. Столько у меня комплексов тогда было.

Однажды в конце января мы шли вместе домой. Навстречу нам из подъезда вышли трое парней, чуть постарше нас. Они выглядели, как типичные хулиганы и были из другой школы, иначе я бы их узнал.

Гимназистов не любили в районе. Мои одноклассники, жившие возле гимназии, постоянно попадали в какие-нибудь истории.

Парни шли нам навстречу и, поравнявшись с нами, один из них — крайний — неожиданно ударил меня кулаком в лицо. Они прошли дальше, я пошатнулся, но не упал. Я шёл дальше, проклиная этого урода, проклиная себя за трусость, за слабость. Большего унижения в жизни я просто не мог представить. Если бы Ани не видела, как меня ударили, я бы забыл минут через пять. Мне не было больно, удар пришёлся прямо в лоб. Но Аня была рядом. Рядом с трусом, который даже не обернулся, чтобы послать их подальше, который недавно отметил совершеннолетие пятью оргазмами под немецкую порнушку.

Аня всё поняла без слов.

— Их было трое, — тихо сказала она. — Ты правильно поступил.

Я молчал.

— Тебе больно?

Я покачал головой. Мне хотелось поскорее отделаться от неё и пойти домой заняться самобичеванием, записаться на бокс, купить нож.

— У тебя кровь течёт.

Я только сейчас заметил, как из носа что-то капает. Вытер пальцами — на них осталась кровь. Полез в рюкзак, вырвал листик из тетради, скомкал его и обернул вокруг носа.

— Идём ко мне.

— Да не, не надо. Сейчас само пройдёт.

— Ну куда ты пойдёшь с таким носом.

Она буквально потащила меня за руку. Мне было вдвойне неудобно. Мало того, что я проявил себя, как трус, так теперь ещё и в гости напросился.

Мы зашли в подъезд и поднялись на лифте на пятый этаж. В квартире никого не было, это ещё больше меня смутило. Кровь уже перестала течь. Я снял куртку, разулся и пошёл по коридору в ванную, чтобы смыть кровь.

— Попьёшь со мной чаю? — спросила Аня, когда я вышел. Она была в том же бежевом костюмчике, в котором ходила обычно в гимназию. На ногах — смешные тапочки-тигры.

Отказываться было некрасиво. Если в начале можно было убежать, чтобы не испытывать стыда, то теперь, убежав, я бы только подчеркнул, что мне по-прежнему стыдно.

Мы сели пить чай. Аня достала кусок торта, который остался после дня рождения. Оказалось, что мы родились с разницей в две недели.

То ли от сладкого, то ли потому, что Аня была рядом, но неожиданно я повеселел. В какой-то момент пошутил про свой нос так, что мы чуть со стульев не попадали. Аня, наверное, громче всех смеялась с моих шуток в классе, и мне особенно хотелось смешить её.

— Раз уж ты зашёл ко мне, поможешь мне сделать домашку по английскому! — сказала Аня, когда мы уже заканчивали пить чай.

Я не возражал. Странно, но Аня больше не вызывала у меня такого стеснения, как раньше. Мы пошли в зал, и я с любопытством рассматривал старинные часы с кукушкой, оставшиеся от Аниной бабушки, секцию из массива красного дерева, забитую книгами, с резными фигурками и завитушками на дверцах, персидский ковёр на паркетном полу. Вместо телевизора проигрыватель пластинок.

— Телевизора у вас нет? — удивлённо спросил я.

— Есть, в другой комнате.

Аня сходила за портфелем, и мы сели на диван на расстоянии ладони друг от друга.

Она открыла учебник, мы начали вместе переводить текст. Только теперь я осознал, как близко мы сидим. Аня случайно касалась меня рукой, поправляла волосы, в которых я буквально купался. И её губы так заманчиво блестели. Мне тяжело было концентрироваться на задании. Внутри меня всё дрожало. Казалось, во мне проснулся вулкан. От волнения мои ладошки стали влажными, сердцебиение участилось, я начал слышать тишину, когда мы молчали. Аня часто облизывала губы, не отрывая взгляда от учебника. Она читала вслух, я исправлял её.

— Держи лучше ты, — она отдала мне учебник и придвинулась вплотную. Теперь наши ноги соприкасались, и я почувствовал пьянящее тепло, исходящее от неё. Её попа имела форму капельки, придавленной снизу. Левая часть этой мягкой капельки упиралась мне в бедро. Мне показалось, что Аня улыбается краешком губ.

В какой-то момент она подняла голову, в очередной раз поправляя волосы, и наши глаза встретились. Она вопросительно смотрела на меня, её приоткрытые губки слегка подрагивали.

От адреналина у меня кружилась голова. Много лет спустя, посмотрев фильм «Форрест Гамп», я со стыдом вспоминал себя в тот момент.

Аня наклонила голову на бок и, слегка опустив веки, накрыла мои губы своими.

Я не умел целоваться. Это был первый поцелуй в моей жизни. Неуклюже я начал напрягать губы, пытаясь следовать её примеру. Она заулыбалась, я почувствовал, как разъезжаются её губы в стороны, пока мы не стукнулись зубами.

— Что? — тревожно спросил я. Я боялся напортачить.

— Давай только я, — тихо сказала она.

«Конечно, давай», — думал я. От поцелуя я стал пьяный. Внутри меня взрывались фейерверки, кровь закипала, она прилила к голове, разлилась по всему телу.

В этот раз я сидел спокойно, пока Аня целовала меня. Она обхватила мою нижнюю губу и начала нежно посасывать её. От этого замерло сердце и потемнело в глазах. Потом она переключилась на верхнюю. Одновременно её ладони обхватили мои щёки. Кончиком языка она изучала мой рот, щекотала дёсны, проникая всё глубже между зубов, заигрывая с моим языком. Никогда я не чувствовал ничего подобного, мне казалось, что я схожу с ума. Наконец, наши губы слились в нежном поцелуе. Я быстро учился.

Мы сидели так минут пять, делая короткие паузы, чтобы отдышаться, обнимая друг друга, изучая наощупь.

Потом снова вернулись к английскому. Она читала, я обнимал её за талию, гладил дальний краешек попы-капельки.

В какой-то момент она отвлеклась, и я поцеловал её. Мы снова начали играть языками, как ненормальные. В этот раз я действовал уверенно и сам засунул язык ей в рот. Она жадно втянула и обхватила его губами, посасывая. Я вдруг представил, что она может сделать то же самое с моим членом, и сразу возбудился. До этого мне казалось, что там всё затекло или мне просто хочется в туалет. Но теперь я чётко чувствовал сладкое удовольствие, возникающее вокруг головки члена. Она разбухла, её контуры стали болезненными, она хотела, чтобы её пососали так же нежно.

Я впервые пожалел, что не ношу с собой презерватив. Мне всегда казалось, что такой момент не может наступить неожиданно и, уж когда наступит, я точно успею подготовиться.

Аня тоже не была готова к чему-то большему. Мы долго обнимались и целовались возле двери, перед тем как я, окончательно потеряв голову от счастья, пошёл домой.

Я находился в состоянии эйфории. Серый постапокалиптический пейзаж осеннего Минска раскрасился всеми цветами радуги. Дома я сгорал от нетерпения, ожидая момента, когда лучше всего позвонить Ане. Если позвонить сразу, рассуждал я, она подумает, что я ни о чём другом не думаю, если слишком поздно — может обидеться.

Она не обиделась. Мне стало намного тяжелее с ней общаться. Хотелось сказать столько всего, но я не знал, как выразить это словами. Начал говорить всякую чушь, она смеялась. Не знаю, что она обо мне думала. До этого я был таким умным в её глазах, представительным, а теперь выглядел полным дураком, к тому же неопытным. Перед сном я долго не мог заснуть, ворочаясь, истязая себя мыслями о собственной трусости, глупости, неопытности.

3

На следующее утро первым делом я купил в ларьке три пачки дешёвых презервативов. Три по три девять. Родители давали мне деньги на карманные расходы, совсем чуть-чуть. Их едва хватало на презервативы, книжку и жвачку.

Я по прежнему не знал, как себя вести по отношению к Ане.

В гимназии наши взгляды встретились и задержались, наполненные новым смыслом, наши «Привет» звучали уже не так. Её головка передо мной теперь таила новые невероятные ощущения. Мысли о самоудовлетворении покинули меня. Я боялся только одного: что это счастье может неожиданно закончиться, что я могу всё испортить, что Аня разлюбит меня.

После занятий я провожал её до дома, и мы снова целовались. В этот раз в подъезде. Я не напрашивался в гости, наоборот, быстро ретировался. Я чувствовал себя джентльменом, сдержанным, не пытающимся затащить девушку в постель через день после знакомства. Кроме того, про себя я начал мечтать, что когда-нибудь мы с Аней поженимся.

Мы мало общались в коридорах гимназии, чтобы не привлекать внимания. Мой взгляд как магнитом притягивало к ней, я представлял, как обнимаю её, мои руки опускаются на её попу, мнут её, наши губы сливаются в поцелуе. И тогда я с отчаянием возвращался к мысли, что без денег, я не могу даже предложить ей сходить в кино. Без денег все мои надежды разбивались в дребезги. Это снова повергало меня в уныние, отталкивало от неё.

Аня чувствовала такие моменты и всячески поддерживала меня.

— Ты такой грустный сегодня, — говорила она, и мы целовались в гардеробе, на лестнице, в тёмном коридоре. Зарядившись её энергией, я снова пылал ярким пламенем.

Мне хотелось большего. Я начал приглашать её к себе в гости под разными предлогами, но она почему-то каждый раз отказывалась, ссылаясь на занятость. Прошло два месяца со дня нашего первого поцелуя. Мне казалось, что это слишком мало, что нужен как минимум год.

Я снова начал удовлетворять себя. В этот раз я, не стесняясь, представлял себя с Аней. Я включал видеокассету, спускал штаны и дрочил по три-четыре раза за день. Перед глазами мелькали порносцены, в которых главными героями были она и я.

На следующий день я чувствовал себя уставшим, вымотанным, апатичным, грязным. От стыда я готов был лопнуть, но ничего не мог с собой поделать и после занятий снова дрочил. Я не особо надеялся на успех с Аней и просто ходил за ней, как телёнок. Слушался её, делал то, что она просила. Она не была деспотичной, капризной, как могла бы. Наоборот: постоянно проявляла обо мне заботу.

Моё подавленное состояние и постепенно увядающий интерес передался Ане. Она стала часто грустить, виновато смотреть на меня.

Но однажды, это было уже где-то в начале апреля, она неожиданно пригласила меня в гости. Мы пришли, пили чай, сидели в зале, целовались. Во мне не осталось и капли надежды. Мой член предательски возбудился, снова то сладкое томление вокруг головки. Руками я искал груди Ани. Я попытался снять с неё кофточку, но она не дала мне. Я представил, как приду домой и буду дрочить до посинения. Поцелуй был отравлен. Мне хотелось поскорее пойти домой.

— Давай я сама, — возбуждённо прошептала она, оторвавшись на секунду от мочки моего уха, которую долго посасывала до этого.

Я подумал, почему мне нельзя самому снять с неё кофточку, но в следующий момент, она стянула с меня свитер и майку. Я остался сидеть в одних джинсах и носках.

Я не понимал, но продолжал целовать и гладить её. Она начала медленно прокладывать дорожку из поцелуев, двигаясь вдоль шеи, опускаясь всё ниже. Её губы оставляли мокрый тёплый след, который, подсыхая, тут же становился приятно холодным. Она водила по моей груди шершавым кончиком языка, нашла соски и неожиданно надкусила их. Я вздрогнул, она расплылась в улыбке и продолжила путь вниз. Я уже не сомневался насчёт пункта назначения этих поцелуев. Её руки скользнули к ремню, расстегнули его, потянули джинсы вместе с трусами вниз, обнажив мой пах с торчащим каменным членом. Белесоватая бордовая головка, сдерживаемая белой жилкой уздечки, слегка передёрнулась, выступив из-под тонкой кожицы.

Аня взяла мой член в левую руку, и потянула за кожу вниз. Уздечка натянулась, я напрягся, и головка раздалась в размере от прилившей крови.

Наши с Аней глаза встретились. Между ними возвышалась головка моего члена. Я специально напрягал член, чтобы он становился больше. От этого головка раздувалась, как ноздри жеребца. Анин взгляд изучал меня, она как будто наблюдала за моей реакцией. Мой взгляд выражал томление, полную капитуляцию. Аня имела надо мной абсолютную власть, держа мой член в руке, как скипетр.

Она высунула язык и кончиком провела по головке. От этого мышцы на моём животе начали дрожать, дыхание спёрло, диафрагма отказалась работать. Анина рука сползла до основания, оставив верхнюю часть члена натянутой до предела. Наши взгляды были по-прежнему прикованы друг к другу. Я молил её взглядом не останавливаться, продолжать.

«Ещё, ещё», — шептал я ей взглядом.

И она продолжала: теребила натянутую, как струна скрипки, уздечку, далеко высовывала язык и как будто слизывала мороженое с члена, вытягивала губки в кружочек и погружала их на головку. В этот момент кончик её языка впивался в головку сверху, выискивая мочевой канал. Аня втягивала в себя воздух, создавая вакуум. Она уже не смотрела мне в глаза, её головка начала всё глубже погружаться сверху на мой член, обволакивая его блестящими губками. Самая уязвимая и чувствительная часть моего тела медленно опускалась в горячее пульсирующее лоно, заполненное Аниным соком. Внутри дёргался нежный шарик. Он бился, скользил, сокращался, вытягивался, натирая глянцевую поверхность под самой головкой. Аня ныряла губами на член, полируя до яркого блеска самый верх. Мягкий шарик шлёпался в эти моменты и растекался вокруг головки. Её рука крепко сжимала член у основания, двигаясь в такт с нырянием.

Внутри меня со всех точек тела, с самых отдалённых мест, кончиков пальцев на ногах и руках, мочек ушей, начала собираться энергия. Она устремлялась в одну точку, именно ту, которую так старательно натирала Аня. Энергия концентрировалась, как солнечный свет, пропущенный через увеличительное стекло, постепенно фокусируясь в одном месте. Когда миллионы точек моего тела сошлись вместе, тонкий дымок отделился и вспыхнуло пламя.

Аня уже не понимала, что вытворяет со мной. Потому что моё тело забилось в оргазме, мышцы на руках и ногах напряглись, пресс заставил меня выгнуться, согнуться пополам. Она крепко держала мой член, не давая поезду остановиться, не давя на тормоза, но и не ускоряясь, продолжая по инерции двигаться до полной остановки.

Когда всё закончилось, она всё ещё держала мой член во рту. Потом также медленно, прижимая губки, вытягивая всю слюну, поднялась, и наши взгляды снова встретились.

Я был благодарен ей, мне хотелось тут же доставить ей такое же удовольствие. Хотелось рассказать ей о своих чувствах, переживаниях. Она остановила меня, взяв за руки:

— Давай в другой раз.

Наши уста нашли друг друга. Её необычно горячий рот был наполнен слюной. Я пытался угадать вкус спермы в её слюне, но ничего такого там не было.

Я думал о том, что у неё месячные, поэтому она не может. Или она девственница и боится или не хочет терять со мной девственность?

И ещё один вопрос не давал мне покоя в тот вечер и в последующие дни: если Аня девственница, то как она научилась так хорошо делать минет?

4

Мы стали регулярно встречаться у неё дома. Она объяснила своё нежелание заниматься сексом так: её папа — мусульманин, но сама она не чувствует принадлежности к этой религии, в то же время боится потерять девственность до брака, чтобы не опозорить отца.

— Ты выйдешь за меня? — сказал я, когда она закончила объяснение.

Аня грустно улыбнулась,

прежде чем ответить:

— Я подумаю.

— Ты меня любишь?

Она кивнула и потянулась за поцелуем, которым я тут же покрыл её губы.

Мне всё равно было непонятно.

— Когда мы сможем пожениться? — спросил я через некоторое время.

Этот вопрос вызвал у неё тревогу. Она встала и хмурая подошла к окну. Я решил, больше пока не спрашивать её про это. В конце концов я наслаждался удовольствием, которое она готова была дарить мне хоть каждый день. Даже если ей нужно было в поликлинику или магазин, она тащила меня к себе домой, клала на кровать и делала минет. У меня начали появляться угрызения совести. Мне хотелось хоть как-то доставить ей удовольствие. Я искал руками её груди, однажды моя рука спустилась вниз к её киске, и Аня тут же отвела её в сторону. Я понял, что это запретная зона и больше не лез туда.

Но я не мог долго терпеть и однажды предложил ей, как мне казалось, решение этой проблемы:

— Если я поласкаю тебя там языком, ты ведь не лишишься девственности? — я был хорошо осведомлён в женской физиологии и примерно представлял себе, как лизать женский клитор не засовывая ничего во влагалище.

Она задумалась, долго молчала, закусывая нижнюю губу, потом предложила свой вариант:

— Ты можешь поласкать мне груди.

Я с радостью согласился.

В следующий раз, когда я разделся, Аня сняла с себя кофточку и села сбоку на коленки. У неё были совсем маленькие грудки с тёмными нежными сосочками. Дрожа от возбуждения я начал ласкать их язычком. От этого они стали твёрдыми, на ареолах появились пупырышечки. Аня постанывала, поглаживая мой член рукой.

Затем, плотно сдвинув коленки и оттопырив попку, туго обтянутую нежно-голубыми тянущимися джинсами из лайкры, она начала делать мне минет. Рукой я нашёл место внизу попы, где по моим расчётам Ане было приятно. Аня вздрогнула, но не стала убирать мою руку. Я начал тереть это место внутренний стороной пальцев, сдерживаясь, чтобы не начать тыкать.

«Только гладить», — повторял я себе.

Аня дрожала от удовольствия. Она ещё мощнее работала ртом. Это завело меня неимоверно, я мог доставлять ей удовольствие, которое возвращалось мне вдвойне.

Неожиданно она остановилась и посмотрела на меня возбуждённо. У неё изо рта свисала тонкая нить слюны, веки были слегка прикрыты, лицо покрылось красными пятнами.

— У тебя есть презерватив? — тяжело дыша, спросила она.

— Да. Достать? — я не мог поверить, что она решилась на это.

— Если я чуть-чуть опущу джинсы, ты можешь войти мне в попу?

Я был ошарашен, смущён, немного расстроен.

— А тебе больно не будет? — спросил я.

— Нет, я уже засовывала туда пальчик, — она снова возбуждённо облизнула губы.

— Если станет больно, скажешь мне, хорошо?

Она закивала, её чёрные глаза жадно блестели.

Я принёс презерватив и надел его. Аня уже лежала бочком на кровати, свернувшись в калачик. Её джинсы были чуть-чуть приспущены вниз, оголяя шикарный зад. Я впервые видел её мягкие колобки с завораживающей взгляд уходящей вглубь впадинкой.

Я лёг за её спиной, и она тут же взяла член в руку.

— Я сама буду направлять. Толкай, только когда я скажу.

— Хорошо, — от возбуждения у меня едва хватало дыхания.

«Я наконец войду в неё, я кончу внутрь», — думал я.

Я не чувствовал особой разницы между попой и влагалищем. Единственное, о чём я беспокоился, было то, что я мог сделать ей больно.

Я начал пододвигаться к попе всё ближе, пока кончик члена не соскользнул по впадинке вниз. Я боялся промахнуться и лишить Аню девственности, поэтому ждал её указаний.

— Да, вот сейчас, — сказала она мне, направив член куда-то.

Я надавил и почувствовал, как самый кончик головки продирается в очень тонкую, с мизинец величиной, дырочку. Дырочка постепенно расширялась. Я прадавливал её, надавливал медленно, очень медленно, миллиметр за миллиметром я входил в неё. Я боялся причинить Ане боль, до этого я читал, что анальный секс вызывает очень сильные болевые ощущения и не каждая девушка согласится на такое. Я много чего читал. Например, что это не доставляет девушкам физиологического удовольствия, только эмоциональное.

Аня выгнула спину, ещё больше оттопырив попу. Мой член погрузился почти полностью. Оставалось сантиметра 2—3 на мягкие полушария. По ощущениям я туго застрял в живом резиновом кольце.

— Тебе не больно? — спросил я.

— Нет, ты только не спеши.

Я начал медленно водить бёдрами, вгоняя в неё член буквально на сантиметр-два. Аня постанывала от каждого толчка, и это завело меня безумно. Я положил свои руки на её красивую попу и задёргался постепенно ускоряясь так, как мне было удобно и хотелось.

Я наконец трахал её. Она стонала громче своим грудным голосом, подстёгивая меня.

Наконец, не выдержав, я в очередной раз глубоко вогнал член и разрядился. Мой член задёргался внутри. Анина попа плотным резиновым кольцом охватывала его, от этого сперма с трудом закачивалась внутрь и, каждый раз проникая, вылетала мощной струёй, которая вызывала приятный зуд в головке. Аня стонала в этот момент особенно громко, сменив тональность.

Мы долго лежали в обнимку, я гладил её спину и попу, не вынимая члена, мои руки скользили по её грудям.

— Не спеши доставать, давай я сама, — сказала она, когда я попробовал выйти из неё.

Я делал всё, как она просила. Она взяла мой член за основание и вытянула его, а потом быстро подтянула джинсы-стрейч.

Мы продолжили целоваться, и я думал о том, можно ли считать, что я только что лишился девственности. Хотя сомнения на этот счёт одолевали меня с того самого момента, как Аня сделала мне первый минет.

5

Наши встречи теперь проходили по новым правилам. Аня аккуратно приспускала джинсы, и я медленно входил в неё сзади. Мы делали это не только лёжа, но и стоя.

— Почему ты никогда не снимаешь джинсы? — спросил я её однажды.

Она смутилась, не зная что ответить.

— Наверное, потому, что боюсь, что мы заиграемся, и ты лишишь меня девственности до свадьбы.

— Ну, а если не заиграемся? Можно мне хотя бы посмотреть на тебя?

— Лучше не надо. От греха подальше, — Аня хитро улыбнулась.

Но эта мысль не выходила у меня из головы. Я хотел погладить её киску, хотя бы глазком увидеть её полностью голой.

И однажды я решился сделать это без разрешения Ани. В спальне Аниных родителей был шкаф с большим зеркалом во весь рост. Иногда мы заходили в эту комнату. В тот день мы пошли на балкон, а когда возвращались, я остановил Аню посреди комнаты поцелуем. Стянул свои штаны, мой член торчал высоко вверх, как флагшток. Аня опустилась на колени и начала делать минет, но мне хотелось большего. Я притянул её за головку и повернул лицом к зеркалу так, чтобы она упёрлась руками в дверцы шкафа и оттопырила попку. Наши взгляды встретились в зеркале.

— Что ты делаешь? — сдерживая смех, спросила она.

— Сейчас узнаешь, — я тоже улыбался.

Аня уже не боялась доверять мне опускать её джинсы ровно на столько, чтобы оголилась попка и я мог войти в неё сзади.

Она сдвинула коленки вместе и выгнула спину. Я слегка опустил джинсы и нащупал головкой члена вход в анус. Мы уже некоторое время занимались сексом без презерватива, я только обильно смачивал член слюной перед тем, как войти в Аню. В этот раз я поступил точно также и скоро весь погрузился в мягкую упругую плоть. Аня томно вздохнула, и я начал медленно трахать её, постепенно ускоряясь, как она это любила. Я наблюдал за ней в зеркало, как томно закрываются её веки, как она облизывает губки, как она начинает двигаться мне навстречу, насаживаясь на мой член, как курочка на вертел. Её попка расслаблялась, и я уже почти не чувствовал резинового кольца. Лишь временами оно напоминало о себе. Я думал о наилучшем моменте для того, что я задумал. И когда я уже почти достиг оргазма, я нащупал верхние края тазобедренных костей, вцепился в них, мощно вколачивая член, раздавливая её попу, шлёпаясь в неё, готовый взорваться, неожиданно перехватил джинсы, рванул их резко вниз, чтобы насладиться видом киски в момент оргазма, и снова вцепился в бёдра, со стоном вгоняя в Аню член, кончая обильно, рассматривая в зеркало то, что по моим расчётам должно было быть женской киской.

Между сжатых ног у Ани под голым лобком подрагивал маленький эрегированный пенис со слегка оголённой головкой, с двумя гладенькими яичками в блестящей туго перетянутой мошонке. Всё это было вытянуто вперёд и зажато между ног.

Я замер, мой член продолжал дёргаться глубоко в анусе, с трудом закачивая в него сперму. Аня судорожно подтягивала джинсы вверх, прикрывая пенис и яички рукой.

Я достал член и сел на пол, ошеломлённый увиденным. Это не укладывалось в моей голове. Но больше всего меня ужасало то, что я незаметно стал гомиком.

«Всё это время я уже был педиком, — больно резанула мысль. — Только что член ещё не сосал».

С той самой минуты, как я поцеловал Аню, я переступил черту. Я с отвращением вспоминал все минеты, которыми она-он баловал меня. Как он играл с моими чувствами, как с яичками, посасывая их во рту, потом весь этот фарс с девственностью, религией. Я купился, как дурак, верил до конца, хотел даже жениться. Представляю себе этот гомо-брак!

Этот педик бросился спасать положение, полез целоваться ко мне. Гладить меня. Я кое-как сдержался, чтобы не ударить его.

— Как тебя на самом деле зовут? — сквозь зубы процедил я перед уходом.

Он плакал, ревел горькими слезами. Нужно отдать ему должное, он или даже оно, потрудилось на славу: от обычной девушки не отличишь. Только тембр голоса более низкий, чем у девушки и грудей почти нет.

— Аня, — сквозь слёзы сказал он.

— А родилсь кто? Тоже Аня? — я почти орал на него.

— Прости меня, пожалуйста, если можешь. Не знаю, поймёшь ли ты когда-нибудь.

— Чего тут понимать, — я был зол, как собака. — Два педика нашли друг друга.

Я вышел, захлопнув за собою дверь, как мне казалось, навсегда.