Жизнь такова, что белые полосы для многих из нас переплетаются с черными. Вдруг на утренней планерке сам Елшин объявил, что старший лейтенант Мацко срочно улетает в Минск на похороны старшего брата, погибшего при испытании нового вертолета.

Но занятия на курсе подготовки военных водителей, где учились этой немудреной науке и жены некоторых офицеров гарнизона, шли полным ходом. Не удавалась эта наука только Лиле Мацко. Она, соответствуя своему характеру и пользуясь советом великого марксиста, старалась подвергать все сомнению. С ней даже Калиневский мучился отвечать на ее довольно глупые вопросы, как-то: «Что должен предпринять водитель, если перед его машиной курица перебегает дорогу?».

— Дави ее! — советовала мужская половина учеников.

— А вы, как думаете? — обратился вдруг Калиневский к сидящей за первым столом скромнице, голубоглазой Людмиле Зуевой.

— Надо сначала посигналить, — встала та, виновато глянув в глаза усмехнувшегося майора. Тот снисходительно улыбнулся одной из первых красавиц гарнизона, пожирая ее проглядывающую в вырезе платья белоснежную грудь, и сладостно проворковал ей в ответ:

— Конечно. Курица не человек. Она может и не понять сигнала, но зачем же зря птицу давить?

— И сбавить скорость, — добавила Зуева...

— Совершенно верно! Людмила Андреевна. Военные водители не варвары, чтобы зря давить птицу, а на что надо давить?

— На педаль тормоза, — догадалась раньше всех Зуева.

— Садитесь, Людмила Андреевна. Вам пять за решение этой не простой задачи.

Вечером в некоторых семьях, где жены были в хороших отношениях с Лилей Мацко, только и было разговоров о том, как эта хитрюка Людка Зуева уже успела охмурить самого пана Калиневского. Но они ошибались. Людмила за недолгое время совместной жизни с Зуевым уже основательно вошла в роль жены офицера, которому многие в гарнизоне уже прочили успехи в службе. А через верную подружку Лильку узнала, что успехи в службе офицеров в немалой степени зависят от мнения, которое складывается о каждом из них в соответствующих органах, информацию о которых те черпают сами от прямых информаторов снизу, а также через канал партийных работников, тоже имеющих должную информацию. Лиля Мацко побаивалась замполита, который помнил, как она вела себя в его кровати пару лет тому назад, рассказывая небылицы, которые замполит тут же разоблачал, советуя информатору не сочинять чушь о людях, а говорить правду. Тогда он и рекомендовал ей передавать все интересное через мадам Калиневскую, которой он доверял быть фильтром и отсеивать все то, что являлось домыслом информаторов. Замполит был опытным кадром, он хорошо помнил тот случай, на чем погорел его бывший шеф капитан первого ранга Голосун, начальник политотдела тыла флота, у которого он бегал тогда в замах по комсомолу. Голосун был необыкновенным человеком. Небольшого росточка, с черными, как смоль, волосами, с характером и устремлениями Наполеона (Голосун мечтал стать адмиралом любыми путями, для которого все методы были хороши), тем более, что он имел характер Мехлиса, и обладал ораторским искусством Троцкого. Его выступления на партийных активах флота были настолько аргументированы, что командованию флотом ничего не оставалось делать, как понижать в должности раскритикованных политработником офицеров, а некоторых даже увольнять из рядов флота. Голосуна уважали и даже побаивались не только в политическом управлении флота, куда он фактически уже ступил одной ногой, но и даже в полит управлении министерства обороны, которое возглавлял в то время сам Епишев. А добивался он нужной информации от прямых информаторов из частей тыла флота, что давало ему возможность устраивать разносы командирам частей, которые не докладывали ему о действительном положении дел с воинской и производственной дисциплиной в их частях. Голосун первым приходил к оперативному дежурному тыла флота, выуживал суточный негатив в частях, затем, в своем кабинете, заслушивал главного информатора, ответственного за подачу сведений от информаторов частей и мчался в политуправление флота с очередным докладом на провинившихся. Хороша была система, которую активно применяли немцы, у которых каждый сосед по квартире стучал на соседа, и гестапо было в курсе дела. Этакий Мюллер был и у нас, которого все ненавидели и боялись. Как-то заместитель командующего флотом по строительству и расквартированию войск, боевой генерал, понюхавший пороха в войне, грубо выставил Голосуна из своего кабинета, как неудачного собирателя сплетен, на что Голосун тут же ответил «ударом в спину», доложив начальнику политического управления флотом, что в данном строительном отряде прораб Ивановский после отбоя устраивает вместе с мастером Ширяевым пьяные посиделки с шуточным концертом, где сам пьяный прораб наяривает на баяне, а мастер отбивает чечетку прямо в кубрике солдат. Но тут произошла осечка. В это время в отряде работал видный корреспондент из газеты «Красная звезда», который случайно узнал об этой информации и решил ее перепроверить. И оказалось, что оба «виноватые» были инвалидами войны, у прораба не было правой руки, а у мастера — левой ноги, их заменяли протезы. Обвиненные в один голос стали отрицать возведенный на них поклеп, потрясая протезами. Корреспондент стал «копать» глубже и оказалось, что большинство информации о неудовлетворительном положении дел в частях с воинской дисциплиной была фактически «дезой», о чем мастер военного пера разместил большую статью в газете про работу некого Голосуна, под заголовком «В плену собственных амбиций». На флот ринулась комиссия из Москвы, которая проверила и подтвердила факты, опубликованные в статье. Голосуна отстранили от работы, был суд чести, сняли с его погон одну звезду и вскорости уволили в запас. Так закатилась служба активного флотского брехуна. В нашем небольшом гарнизоне тоже работали информаторы, но благодаря умным действиям замполита, держащего эту сторону деятельности под партийным контролем, таких ляпсусов не было. Офицеры трудились в поте лица, а жены из-за отсутствия работы по специальности, либо переквалифицировались в работу другого профиля, либо принимали активное участие в общественной работе, а некоторые утопали в любви. Недаром же сам Калиневский порекомендовал наивной Зуевой срочно пошить у Лили Мацко спортивный костюм с сюрпризом.

— А что это? — Людмила приподняла брови, вопросительно уставясь на хитровато улыбнувшегося майора.

— Лиля знает. Вы только не забудьте ей сказать, так как скоро мы закончим читать вам теорию и будем осваивать практическую езду. Лично вы, Людмила, будете дублером моего водителя, — пообещал Калиневский, подойдя вплотную к вставшей женщине и слегка дунув ей прямо в лицо. Людмила, мило улыбнулась и озорно дунула ему в ответ, что было им истолковано, как согласие побывать под его могучим телом. Людмила стала наводить справки о майоре, как о гарнизонном Дон Жуане, но многое только улыбались, говоря: «Попадешь под него, узнаешь... «. Когда Людмила пришла к Лиле Мацко и попросила сшить этот злополучный спортивный костюм с сюрпризом, то ревнивая Лилька заломила такую цену, что Людмила почти упала в рядом стоящее кресло.

— Это же не честно, Лиля, я же знаю, по какой цене ты шила такие костюмы другим женщинам в гарнизоне!

— Не хочешь? Не надо. Только ни какая из портних тебе не сошьет такого костюма, который бы понравился Калиневскому. Он же такой модник. Посмотри, как одевается его благоверная. Она же первая леди в гарнизоне...

— Прости, но первой леди является жена начальника тыла гарнизона.

— А ты видела, как она одевается?

— Видела один раз на общем собрании женщин гарнизона.

— Ну, и как?

— Да, так себе... Скромненько, хоть и материал недешевый...

— Именно... Не эмансипированная, деревенская баба, которой не фасон важен, а стоимость тряпки, что на ней, — парировала Лилька, входя в раж.

— Так что же мне делать?! — Людмила встала, собираясь уйти...

— Стой! Сядь! Ты же современная женщина, хоть и молодая. Ты что-нибудь о дружеском сексе знаешь?

— Как это? — не поняла Людмила, смерив Лильку подозрительным взглядом.

— А так. Я тебе костюм отгрохаю такой, какого ни у кого не будет, Калиневский перед тобой на колени встанет, а ты разреши, чтобы «Петушок» у твоего Зуева на меня встал. Уж очень соблазнительный он мужчина. И культурный. Небось, и в постели он тебе стихи читает...

— Читает. Только не стихи, а одни марали. А мне так любви хочется от настоящего мужика, и чтобы «Хобот» у него стоял, как у моего бывшего ректора университета. Лилька! Ты не поверишь! Вот жеребец был! Ни одну кобылу мимо не пропускал. Бабы говорили, что у него был толстый и длинный...

— Ты, конечно, не растерялась и попробовала?

— Еще бы! Разве можно такое мимо себя пропускать. Была у нас в институте одна шлюха, вот с такой дырой между ног, Людмила сложила пальцы рук, изобразив «очко», — та все время подшучивала над ректором, задирая его, ну и уложила к себе в кровать, так он «Там» ей все порвал, пришлось скорую вызывать и везти в больницу, где ей все зашили, превратив жерло ее вулкана вот в такую дырочку, после чего ее стали называть «целочкой», и от мужиков отбоя не стало...

— Ты прямо отвечай: даешь мне своего муженька на одну ночку побаловаться, а?

— А ты даешь слово, что костюм пошьешь?

— Само собой...

— Умереть мне на этом месте! Бери, если ты так этого хочешь, но думаю, что ты разочаруешься... — ответила Людмила, рассудив просто, что потеря одной ночи с мужем ее не обеднит, но Лилька у нее теперь в руках и быть ей теперь верной подругой восходящей звезды новой эмансипированной женщины в гарнизоне.

Лилька вскочила со своего стула, набросилась на Людмилу, опрокинула ее голову на спинку кресла, схватила ее за уши, притянула к себе и покрыла ее лицо страстными поцелуями натренированной лесбиянки. Людмила впервые оказалась в объятиях пылкой женщины, немного растерялась, но поцелуи были настолько сладкими и мучительно желанными, когда Лилька потащила ее в не убранную кровать, завалила подругу, стянула с нее платье и трусы, раздвинула ноги и прильнула пылающими губами к тому заветному месту, о котором только и мечтают мужчины.

— Ой! Что ты делаешь? — слабо сопротивлялась Людмила, прижимая обеими руками Лилькину голову к своей промежности.

— Молчи, дура! Лови момент! Кайф лови! — шептала та в ответ, не отрывая губ.

— Давай! Но ты никому не скажешь об этом? Я же в первый раз такое чувствую...

— Что? Нравится? Я еще и не такое могу, — Лилька развернула лежащее на постели тело молодухи и прильнула языком к маленькой дырочке между ягодицами.

— Ах! — шептала Людмила, словно боялась, что ее здесь кто-то может услышать.

— Терпи, корова, сейчас доить начну! — Лилька протянула ладони к груди Людмилы, ухватилась пальцами за пятачки груди и стала слегка сжимать и разжимать пальцы. От этого такого простого, но нежного прикосновения Людмила балдела так, что тут же почувствовала, как ее киска между ног в тот же миг повлажнела. Она поняла, что становится любовницей этой энергичной, пробивного характера женщины, этой веселушки-хохотушки, которую никто в гарнизоне по-серьезному не воспринимал, считая легкомысленной болтушкой. Даже опытный сердцеед и дамский угодник гарнизонный экстракобель Калиневский со своим могучим членом, недооценил Лильку Мацко, Королеву минета, до которого у мужиков, к сожалению, не у всех доходило, так как многие побаивались, что та «трясина», которая была у этой женщины между ног могла так засосать, что и не выберешься, что не входило в планы многих мужчин, настоящих мужей, любящих своих жен и детей. И мало кому приходило в голову, что Лилька была просто Принцессой секса, а не любимой женщиной «Механика Гаврилова».

Людмила, тоже тонкая душа и любительница секса, тут же поняла Лилькину безудержную тягу к сексу и просто рассудила, что «подарить» мужа на ночь этой липучке намного дешевле выйдет, так как та в благодарность за такую услугу наградит не только пылкими чувствами в постели, а, глядишь, и еще что-нибудь в благодарность за содеянное сошьет. Не учитывали только одно, о котором никто и не догадывался, что все это, что вытворяла Лилька с клиентами по шитью и кроватными делам, она аккуратно записывала в своем дневнике и докладывала пани Калиневской, которая в тот же день или в определенное замполитом время, доносила ему коротко, жестко, без излишних эмоций, в которых тот и не нуждался. Однако, бывало и так, что во время таких докладов замполита тоже начинала разбирать жгучая потребность забросить всю эту обязанность доносчика, и просто завалить тут, прямо на полу, эту красивую, элегантную, но очень расчетливую польку и вдуть ей между ног, но силы у него уже были не те, он порядком был уже потрепан службой, да и кадр он был уже не пробивной, свои пенсионные звезды капитана второго ранга он уже давно получил, а капитаном первого ранга ему никогда не быть, так как у него не было за плечами академии, как одной из необходимых ступенек к адмиральской должности и звании адмирала. Он частенько употреблял в общении с подчиненными, шутливо говоря, что «мы живем в то замечательное время наших славных традиций, когда дети офицеров становятся офицерами, а дети адмиралов — адмиралами». Люди посмеивались, но и согласно кивали, понимая ту правоту жизни, которая расставляла людей не по таланту (что бывало редкостью), а, зачастую, по субординации родителей, что мы и сейчас видим.

Прибежав домой, Людмила приготовила мужу сытный ужин, понимая, что ему придется ночью поработать у этой «развратной» Лильки, и ей было бы очень неудобно перед подругой упасть лицом в грязь, если ее мужик вдруг оскандалится перед этой бестией в постели. Но опасения ее оказались излишними. Муж пришел с работы на полчаса раньше и сообщил жене, что его срочно вызывает к себе начальник гарнизона для выполнения какого-то задания, и не исключено, что он вернется только к утру.

Быстро поужинав, он только надел новую тужурку, как под окном завизжали тормоза подъехавшей машины Елшина, и вошедший водитель доложил, что должен отвезти товарища старшего лейтенант в соседний гарнизон.

— А это далеко? — спросила Людмила, делая вид, что водитель принес ей эту неожиданную новость.

— Да нет, Людмила Андреевна. Сто километров, но учитывая наши дороги, только к утру вернемся, — доложил он, открывая дверцу машины подошедшему офицеру.

— Береги себя. Я люблю тебя! — поцеловала мужа Людмила, а сама подумала: «Ай, да Лилька! Молодец, подруга! Так организовать этот спектакль!».

— Людмила посидела, повертела перед собой местную газетенку, где в разделе «Новости дня» не было ни одной новости, разве что кроме той, которую все ждали с нетерпением об очередном планировании снижения цен.

«А пойду-ка я в гости к пани Калиневской, поболтаю с ней. Интересно, знает ли она о ночной миссии моего мужа?» — подумала Людмила и тут же стала одеваться. К этой женщине все ходили как на смотрины невест. Людмила надела красную кофточку под черную юбку, и стала похожей сейчас на яркий мак в поле и пошла к Калиневским. Каролина радушно открыла дверь, пропуская нарядную Людмилу.

— Людочка, Вы такая нарядная?! Стас. Погляди на эту красавицу.

Из своего кабинета вышел, видно на веселее, в домашней пижаме, совсем непохожий на строгого начальника Калиневский и громко сказал:

— О! Людочка! Нет слов. Хотите стихами?

— Хочу! — оторопела Людмила, никогда до этого не видя Калиневского в таком подпитии.

— Тогда слушайте:

На поле, покрытом маком,

Художник деву ставил (ну женщины, добавьте!)

Да, иди ты, со своим вульгарным стишком! — стала загонять его в кабинет гордая полька

— А! Не знаете? Как он ее ставил?

— Ра... — только было начала Людмила, как он замахал руками: Нет, нет, ставил в позу, и рисовал ее как розу и покрывал картину лаком.

Сияет дева, как звезда, у ней широкая... Ага опять вы не о том подумали, натура. И ярко светятся глаза, и быстро сохнет политура. Ну, как стишок, а?

— Класс! — восхищенно захлопала в ладоши Людмила.

— Стас! Иди-ка ты в свой кабинет, там по твоему телееле сейчас хоккей начнется. Наши с финнами, — позвала его жена.

Калиневский раскланялся и исчез за дверью, а Каролина усадила рядом Людмилу, обняла ее за талию и сказала:

— Шампанское будешь?

— А у вас есть? Откуда?

— Стасу выкуп за отнятые права привезли! Ох! И погорит он когда-нибудь на этом бизнесе... как вдруг раздался звонок в коридоре. Каролина пошла открывать. На пороге застыла девица лет двадцати пяти, яркая брюнетка, с каким-то пакетом в сумке.

— Мне товарища Калиневского. Можно?

— Вы кто и откуда? — опытный взгляд Каролины давал понять, что перед ней очередная жертва нарушений правил уличного движения.

— Я — Лиза Петрова из Находки, дочь капитана дальнего плавания. Папа в море, а у меня ваш инспектор права на машину отобрал, говорит, что припарковала ее в неположенном месте.

— Хорошо. Сейчас я его позову, — сказала Каролина и, приоткрыв дверь в кабинет мужа, сказала: Стас там опять какая-то нарушительница из Находки. Тебя просит.

— Пусть войдет! — сказал муж, не отрывая глаз от экрана.

Девушка вошла, и дверь захлопнулась, но было слышно, как с той стороны ее закрывают на ключ.

— Лизочка, милая, Калиневский пошел на девушку с широко расставленными руками.

— Я согласна на ваши условия, ответила девушка и стала раздеваться. Когда на ней остался только лифчик и трусики, Калиневский подошел и умелой рукой быстро стащил их с тела красотки.

— Ты как больше любишь? Стоя, лежа? — спросил он, — раздвигая и задвигая кожу на торчащем члене.

— Мне все равно. Лишь бы быстрее получить права.

— Они у мичмана Хижняка. Он отдаст их, если вы черканете ему пару слов...

— Отлично! Это ничего, что у меня такой толстый и длинный, а? — он вертел член у самого носа покрасневшей девушки.

— Это просто замечательно! Он у вас — сокровище для женщины... У моего отца тоже такой...

— А моя недооценивает...

— Чаще трахайте и не давайте это делать другим.

— Эх! Милая! Разве в нас, мужиках все дело?

— А в ком же?

— В вас, милые! В вас! — он с силой загнал ей в попу сзади, наклонив ее голову к подоконнику.

— Так быстро? Я и не почувствовала...

— Сейчас почувствуешь, только, чур, не орать и не охать, — процесс пошел, и он заработал тазом, стуча своими яйцами о ее изумительной красоты ягодицы...

И она почувствовала, что такой сладостной «порки» она никогда ни от кого не имела... «Есть же на свете настоящие кобели, по которым даже самая бедовая сука плачет», — думала девица, помогая ему насаживать себя на его «Предмет» со всей силы.

А он, натягивая ее что было силы, все стремился выдавить из ее покорного тела хотя бы маленький писк от боли. Он знал, что многие жаловались на боль от его усилий в данной позе, но сменить позу наотрез отказывались. Вот и пойми после этого этих эмансипированных женщин...

После такой получасовой разминки он перешел в бешеный галоп. Член драл молодое тело с такой силой, но тело упорно не хотело возбуждаться, невозмутимо принимая усилия мужчины. Калиневскому показалось, что девица думает совсем о другом, а не о том, что солидный мужик ее дерет, что было мочи, а ей и дела нет. Стоит себе в позе «Г», принимая удары сзади то в одно гнездышко, то в другое, а ей пофигу.

— Слушай! Тебе приятно или нет? — спохватился Калиневский, подумав, а не уснула ли та?

— Конечно! Я рада, что ты так стараешься. Но я привычная. На плавбазе инструктором по рыбо обработке пять рейсов по пол года сделала. Там за один сеанс с пятью-десятью мужиками до еще при шторме в пять-шесть баллов трахалась. Поэтому для меня — это семечки...

«Ах! Так?! Тогда дадим тебе ягодки.

Он выхватил член из ее недышащего вулкана, развернул, уложил спиной на пышный ковер на полу, улегся сверху, загнал ей своего «Молодца» прямо между поднятых к потолку ног и так вдул, сжимая соски груди до боли, что она вдруг очнулась от спячки и так заработала тазом, что удары обоих тел друг о друга стали заглушать крики зрителей хоккея.

— Миленький! Давай! Жги меня, подлую! Трахай! Быстрее! Быстрее! Еще быстрее.

Ах! Как мне хорошо! Дави соски сильнее, еще сильнее, только пальчики не сломай, — хихикнула она и, обхватив его ягодицы мертвой хваткой обоими руками, стала бурно сливать... Он тоже, не удержался и стал отвечать ей встречным потоком...

— А ты не боишься, что можешь забеременеть? — едва отдышавшись спросил он.

— А разве это плохо? От такого мужлана не грех настоящего мужика родить...

— А от рыбака не хочешь?

— Да где сейчас найдешь настоящего? Морские волки давно перевелись. А рыбачки поизносились. Из них море не только душу, но и всю мужскую силу вытягивает. Я запросто за ночь могу пару десяток таких мужиков в своей каюте пропустить за хорошую плату, они после этого — тряпки, а меня и не задело...

— Родишь мужика, Стасом назови. Будет тебе память обо мне...

Через девять месяцев к Калиневским заскочил человек на машине попутно из Находки: привез ящик крабовых консервов и пару ящиков другой деликатесной рыбной продукции и передал письмо. Каролина вскрыла и прочла. «Спасибо тебе за сына. Стасом назвала. При случае заскачу за девочкой. Целую. Лиза из Находки»...

... Каролина стояла у окна и плакала. Какая-то блядь из Находки сына ему родила, а у меня детей от него нет. Значит не судьба...

Эдуард Зайцев.