— Месть — это блюдо, которое подают холодным, — с расстановкой произносит Познер. Старый пердун лыбится из-под очков, выдыхая очередное кольцо сладкого дыма. Умело преподанный урок зарвавшемуся юнцу щекочет нервы дряхлому развратнику, побуждает к откровениям:

— Женщины не способны на любовь. Они хотят принадлежать, чтобы ими распоряжались, как вещью. Даже самые властные и самостоятельные в душе лелеют надежду однажды найти себе укротителя. Они ищут хозяина, как собаки.

— А мужчины способны к любви? — внутри меня бурлит вулкан страстей, который я тщательно скрываю.

— Только мужчины и способны, — без доли сомнения отзывается Познер. — Их любовь истинна хотя бы потому, что основана на либидо. Женщина может втюриться хоть в чудовище, потому что в душе она собака, сука. Её любовь на самом деле привязанность. А вот мужчина никогда не полюбит дурнушку. Мужчина... — Познер опускает веки, объёмное облачко дыма отделяется от сухих тонких губ. — Мужчина любит душой и телом, потому что Бог создал Адама из глины. Еву Он создал чуть позже из ребра Адама и лишь для того, чтобы Адаму не было скучно.

Я аккуратно выключаю диктофон в кармане. Коллекции аудиозаписей с рассуждениями Познера о любви, насилии и рабстве, конечно же, не хватит, чтобы прижучить старого засранца. Даже видео с передачей денег или ритуалом посвящения не стало бы основанием для возбуждения уголовного дела. Нет пострадавших — нет состава преступления. А пострадавших в Секте нет, все счастливы, безумно счастливы. Особенно девушки-красавицы, которые целыми днями обслуживают клиентов, разносят медок по сотам.

— Любишь медок, люби и холодок, — воркует клиент.

Блонди Юля вернулась из последнего рейда изрядно потрёпанная с широко открытыми стеклянными глазами. На вопрос, что произошло, она без лишних эмоций рассказала, как группа молодых подвыпивших людей отметила День рождения друга, сделав из неё подарочный торт. Они сложили Юлю в позе креветки: связали щиколотки, закинули ноги к голове, завернули ступни за шею. Руки связали под попой. Из аксессуаров на Юле остались только шпильки на пятках и замок в вагине. Пьяное быдло покрыло подарок кремом, повтыкало свеч, самую большую засадили в анус. Накрыли Юлю картонной круглой коробкой и на огромном подносе затащили в таком виде в квартиру юбиляра. Воск плавился, стекая на кожу, девушка лежала в облаке крема, из которого торчала только белокурая головка и горящие свечки. Затем была водка, много водки. Клиент закусывал сливками, громко матерился. Достали свечку из задницы. По очереди трахнули визжащий от боли торт. Всё нежное тело Юли покрылось красными пятнами от воска. Сперму сдавали в ротоприёмник, закипевший воск заливали на раздолбанный анус, раз за разом снимая на память фирменную печать в виде вулканчика с кратером. Закончила Юленька рассказ словами:

— Один из них всё время кричал на меня: «Любишь боль, сука?», и я кричала ему в ответ: «Да, очень люблю». Тогда он ещё больше лил воска на соски, в пупок и влагалище, пока я не потеряла сознание.

***

Во время нашей последней встречи перед самой смертью Химик намекнул, что знает «как избавить мир от проказы». Взгляд его тогда налился безумным блеском, и я воспринял его слова, как очередную попытку обратить на себя внимание. Дело в том, что одинокий Купревич, сам того не замечая, из кожи лез вон, чтобы удивить, вызвать недоверие, которое он тут же умело сокрушал неопровержимыми доказательствами. Так глухие волшебники, возвысившиеся в одиночестве, заискивают перед каждым встречным ради бесполезного фокуса. Так спившиеся гроссмейстеры завлекают в партийку шахматеек, сливают её в ноль, вытягивают победителя на вторую, упиваясь в этот раз ничьёй, чтобы, наконец, усыпив бдительность, насладиться матом в три хода. Так Купревич-Паганини вытягивал на одной струне сонату для оркестра, пока струна не лопнула.

Но слова эти не выходили из головы, я возвращался к ним снова и снова. Даже в желании выпендриться Химик, хоть и говорил загадками, всё равно оставался верен непреложной истине, которую он всегда ставил превыше всего.

Я отправился в дом Химика в поисках истины, но наткнулся на нечто невообразимое, нечто неподдающееся объяснению и подражанию.

***

Укус пришёлся в запястье. Лёгкий, неожиданный, как укол шприца, он поразил меня из выдвижного ящика стола. Я только успел отдёрнуть руку, подумать, что, видимо, укололся чем-то острым, как тело начало наливаться свинцом. Ноги непроизвольно вытянулись под стол, руки обмякли на подлокотниках, дыхание замедлилось и стало глубоким, как перед погружением в гипнотический сон. С широко открытыми глазами лежал я в кожаном вращающемся стуле, не теряя сознание, с ужасом наблюдая, как из ящика стола выползает белая в розовую крапинку змея, поразившая меня. Это была полуметровая, похожая на гадюку, змея толщиной с два пальца. Она любопытно стрельнула язычком, осмотрев окоченевшую жертву перед собой, переползла через край ящика и шлёпнулась на ковёр. Мой разум ошалело метался по комнате, выхватывая пережитые моменты счастливого бытия, неморгающий стеклянный взгляд застыл на книжном шкафу в углу комнаты.

Неожиданно я почувствовал скользящий по ноге, извивающийся предмет. Потеряв связь с мышцами, я прекрасно чувствовал гладкое чешуйчатое прикосновение змеи, которая стремилась вверх вдоль штанины. Она рвалась вперёд, вытягиваясь в струну, сжимаясь в пружину, продавливая ткань джинсов. На бедре её скольжение стало невыносимо пугающим.

«Сукин сын!» — мелькнула мысль.

Перед глазами всплыли зверюшки Купревича, совокупляющиеся в террариуме, чешуйчатый хвост, торчащий из ануса курицы.

В следующий момент змея проникла в трусы и заглотнула пенис. Прошло ещё пару минут, пока рептилия натягивалась, как удав на пенис. Она рвалась к пределу, пока не уткнулась головой в корень. Наконец, она замерла, безвольно растворившись в трусах, притворившись мёртвой.

Так мы лежали около часа. Мне казалось странным, что я больше не чувствую тепло змеиного тела, я даже засомневался в реальности произошедшего.

«У меня, наверное, галлюцинации», — думал я, шевеля губами.

Пальцы на руках начали реагировать на команды, посылаемые мозгом, они по-прежнему не слушались серьёзных запросов.

Только через два часа я смог неимоверным усилием расстегнуть джинсы, стянуть их вместе с трусами, чтобы рассмотреть мой новый пах.

Первым желанием было стянуть с себя эту тварь. Я схватил хвост, рванул и неожиданно ощутил боль натяжения, странным образом исходящую от тела змеи. Рука, сжатая в кулак, замерла в растерянности. Я разжал кулак, в изумлении разглядывая острый конец хвоста, оставшийся на ладони. Змея отбросила хвост, как ящерица, зубами вцепившись в основание пениса, она вросла в лобок, как клещ, слившись с пенисом, безвозвратно утратив собственную чувствительность, отдав её мне.

Это была моя кожа. Малейшее прикосновение к ней вызывало те же ощущения, которые я чувствовал до этого, держа в руках член. Невероятное, непредсказуемое ощущение новизны, исходящее от инородного чешуйчатого тела, ставшего вдруг родным, захватило и поглотило целиком. Двадцать сантиметров упругой мышечной ткани, обтянутой розоватой узорчатой кожей, отзывались на малейшие прикосновения, реагировали на сжимания и стягивания. Только невзрачный конец, похожий на обрубок из теста, и очертания змеиных челюстей у основания пениса, напоминали о природе присоединённой ткани.

«Нельзя оставлять это так», — терзался я в страхе, заправляя змею в джинсы.

Мёртвый волшебник не оставил руководства по эксплуатации вирусов, зато наградил похотливой змеёй. Я был слишком подавлен и напуган, чтобы ехать в больницу. Я боялся, что мне сразу ампутируют пенис, а мои ощущения высмеют. К тому же время близилось к полуночи, когда я покидал заброшенный коттедж Ключника-основателя.

Дома меня ждал сюрприз в туалете. Сходить по-маленькому оказалось намного проще, чем я предполагал. Собственно ничего особенного в ощущениях не поменялось. Я по-прежнему чувствовал струю мочи, берущую начало в мочевом пузыре, только теперь струя шла через двадцать сантиметров мясистого вялого шланга, половина которого хорошо ложилась в руку. Я помочился сквозь щель в обрубке, слегка порозовевшем с тех пор как белая змея отбросила хвост. Как ни странно, в новом неопределённом положении мне ужасно хотелось спать. Наличие мочеиспускательной функции вселило надежду на благополучный исход.

«Купревич делал змею для себя», — смекнул я, вспоминая гнойный пах зоофила.

Утром в полудрёме я почувствовал привычную тяжесть внизу живота, вызванную желанием помочиться. Что-то тяжело давило на основание между ног, как будто толстый сук врос в лобок. Мышца под анусом заиграла сталью, охотно отзываясь на немые просьбы подождать с походом в туалет. Что-то ритмично тыкалось в пупок с каждым сжатием. Я запустил руку под одеяло и тут же скинул его резким движением, ошеломлённый соприкосновением с плотью, которая, судя по ощущениям, принадлежала мне.

Жмурясь, протирая глаза, я смотрел на вздыбленный мраморный жезл, увенчанный расщеплённой бледно-фиолетовой полусферой, вывернутой, съехавшей по стволу как шляпка гриба, как медвежье ушко-пельмень. Тонкая кожа, испещрённая синими венками, натянулась с надрывом на стальной эрекции, не оставляя хода для продольного скольжения.

Это был гигантский по всем меркам эрегированный мужской член. В два-три раза больше моего прежнего и без того немалого размера. Лишь редкие крапинки, похожие на родинки, и слабые контуры змеиных челюстей у основания напоминали об истинном происхождении прироста. Я нашёл линейку в столе.

— Тридцать семь, — подавленно произнёс я, представляя весь букет проблем, связанных с непроизвольной эрекцией где-нибудь в общественном месте. Сказать, что эрегированный член не помещался в трусах, — не сказать ничего. Он торчал на две трети длины, лошадиной залупой упираясь в мышцы брюшного пресса, расположенные над пупком.

Я водил рукой по гладкому несгибаемому стволу, тяжело вздыхая. Даже пописать в таком состоянии представлялось едва ли возможным. Раньше я садился на унитаз и опускал твёрдый член под собой, максимально наклоняясь вперёд. Теперь мне пришлось снять трусы, встать ногами в ванну и прикрыть шторку. Только так, ладошкой накрывая тонкий брызжущий фонтан мочи, который иначе неминуемо достал бы до потолка, я смог расслабить мышцу под анусом и наконец облегчиться.

Что-то удерживало меня в ванной, наверное, любопытство и желание до конца познать новые возможности. Я представил, как сантиметр за сантиметром вгоняю палку в пышный зад Анжелы, застреваю в ней, пробиваю путь, пока монументальная плоть не остаётся закупоренной в большой девочке. Змея снова залилась сталью, немного шампуня и активные фрикции двумя руками по всей длине завершили начатую фантазию необычным оргазмом, похожим на плевки. В этот раз я не смог сдержать напор выделений, и они длинными выстрелами нарисовали картину будущих сексуальных отношений на чёрном кафеле. Зона повышенной чувствительности под головкой увеличилась, а с ней и удовольствие от оргазма. Казалось, весь мой мозг переместился в последние десять сантиметров, доступных для стимуляции. Я чуть не свалился, обычно бесстрастный в мастурбации, я не смог сдержать глухой звериный стон. Это был бесконечный животный оргазм, посвящённый Анжеле, — большой девочке с большой шикарной задницей.

Присмотревшись, я заметил, что сперма, выплеснутая на кафель, имеет голубой оттенок. Мне стало не по себе.

***

Всю следующую неделю болезненная тяжесть в яичках преследовала меня.

«Яйца пухнут, потому что растут, чтобы соответствовать размеру члена», — пришёл я к выводу.

Называть пенисом двадцатисантиметровую дылду-елду, которая даже в состоянии покоя не прятала лиловый шар-залупу, величать тестикулами два куриных яйца, красочно свисающих в розовых складках мошонки, не поворачивался язык. Я чувствовал пачку гениталий во время ходьбы, как будто нёс три яблока в переднем кармане под ширинкой. Менялись привычки мочеиспускания и гигиены, теперь мне требовалось две руки, чтобы присматривать за хозяйством, намыливать елду как капризного ребёнка.

Кольцо Ключника как влитое легло в ложбинку под залупой, сделав набалдашник ещё более массивным и тяжёлым. Толкать рифлёный перстень дальше по стволу не имело смысла, я боялся, что, пережав артерии, символ власти застрянет на железной дубине, и елда разорвётся, лопнет от переизбытка закачанной крови.

В назначенный день мой гарем из пяти красавиц проследовал в комнату отдыха для сдачи выручки. Быстро оголили лобки. Пока снимали замки, по-рабочему обсудили качество анальных смазок.

Блонди Юля первая выпячивает глаза на новое оружие массового поражения:

— Что это? — изумлённо вопрошает она, замирая на месте.

Выкручиваюсь, как могу:

— Мне прислали новый продукт для тестирования. Вот результат.

Другие девчонки обступают меня полукругом. Заворожённо таращатся на двадцать сантиметров колбасы, вытягивающейся в двадцать пять, выпрямляющейся в тридцать, задирающейся в тридцать пять, заливающейся в тридцать семь бескомпромиссной сталью. Я стою перед ними, как племенной жеребец с яйцами, выгнув спину, слегка согнув колени для равновесия. Конская залупа раскачивается как бутон розы на стебле, под давлением кольца она приобрела форму лилового бильярдного шара, расщеплённого снизу. Чёрное кольцо выровнялось на стволе, растянулось в пазу под оплывшей крайней плотью.

— Чур я первая, — Юля хватает залупу, тащит меня к столу. Присев попой на край, закидывает ножки в шпильках и чулках мне на руки, откидывает голову назад — волосы водопадом разливаются по спине. Голодный любознательный взгляд блонди требует разрядки, нетерпеливая сучка бьёт каблучками в спину, острый маникюр вонзается мне в торс. — Ну давай же, — она раздражённо тычет залупу в узкую нежную щель, доселе незнавшую таких размеров.

Я втыкаюсь в текущий персик, расщепляю его, выдавливаю косточку, сантиметр за сантиметром вгоняю по соковым выделениям елду на две трети. Торчу в Юленьке, прочно застряв, та тем временем расточает собачьи нежности. Никогда раньше она не трепыхалась так на члене. Как агонизирующая муха на иголке, дёргая ручками и ножками — Пинокио, дрожа всем телом, Юленька визжит в несвойственной ей страдальческой манере, двигаясь к летальному исходу:

— Ещё, ещё, Димочка, прошу тебя, засади его поглубже... Да! Да! Вот так! Не останавливайся!

Девушки, привыкшие помогать друг другу в коллективных игрищах, придерживают Юленьку за ноги и спину, чтобы та в экстазе не свалилась со стола. Их глаза по-прежнему неподвижно следят за движением толстенной елды, которая ни на сантиметр не продвинулась глубже, уткнувшись в упругое влагалище. По сути я трахаю блондинку, упираясь в мягкую стенку матки. Чья-то нежная влажная ладошка находит мои яйца. Оборачиваюсь.

Катя игриво улыбается, заглядывая сзади, встречаясь со мной взглядом. Её губы касаются плеча, язык вылизывает спину. Она поцелуями прокладывает дорожку по позвоночнику к копчику, нежными мокрыми прикосновениями покрывает ягодицы, опускается на колени, с трудом втягивает левое пухлое яйцо в рот. Ещё одна пепельно-русая девушка Оля с длинными ровными как лён волосами опускается рядом с Катей, втягивает второе яйцо. Их языки выглаживают упругие шары под тонкой кожей, разогревают сперму для своей подружки Юленьки, насаженной на вертел. Разгорячённые лица рабынь трутся между ног. Как голодные котята, присасываются они ко мне, вытягивают молоко, подогревают его в жадных ротиках. Я наблюдаю за ними сверху, пока сам раскачиваю бёдрами. Губы рабынь непрестанно соперничают за мошонку, яйца — по отдельности достаточно большие, чтобы удовлетворить потребности сразу двух сосок — болтаются на длинных семенниках, глубоко провисая в складках кожаного мешка.

Доярки нежно выдаивают бычка, подводя его к осеменению белокурой дойки, насаженной на Кольцо.

Лёгких фрикций окольцованной елдой, туго загнанной во влагалище Юленьки, хватает, чтобы та ушла от нас уже на третьей минуте. По стеклянному затраханному взгляду блондинки не скажешь, что она в наркотической отключке. Достаю отполированную обтекающую соками елду из обмякшего женского тела. Следующая блонди — Вика — запрыгивает на место подружки-комбайнёрши. Белокурые динамо-ударницы запрыгивают в последний вагон даже здесь — в комнате отдыха, где всем хватает наркотика для разрядки. Вторая блондинка уходит так же быстро, громко и бесповоротно, как и первая. Я остаюсь торчать в бездыханном теле, незнавшем ранее столь тугого массированного контакта с Ключником.

Ещё трое остаются лежать на столах всего через каких-то пять минут. Я затрахал их вдрызг лёгкими фрикциями без особых усилий. Обычно на игрища уходит не менее получаса, обычно я валюсь с ног вместе с последней наложницей. Но в этот раз всё не так: я свеж как огурчик, они — затраханные овощи.

«Так и пони трахал наложниц Химика, не теряя резвости», — с грустью вспоминаю я.

Елда послушно опускается, втягивая сантиметры до положенных двадцати. У меня ещё куча сил и лошадиный заряд голубой спермы для Энжи.

***

Голубая желеобразная сперма, в больших количествах покидавшая меня при каждой разрядке, имела, судя по отзывам, сладкий ванильный вкус с мятным послевкусием. Анжела первая познала лакомство, насладившись первым в истории бирюзовым анальным оргазмом. Ничто не предвещало наркотической разрядки с её стороны. Я хорошенько отодрал большую девочку на диване, предварительно сняв Кольцо с члена. Она была в восторге от такого мощного контакта. Если раньше я легко влетал в неё по самые яйца, то теперь с трудом таранил пухлый зад лошадиным рылом. И всё же я был ласков с ней, никогда не терял человеческого обличья перед лицом животной похоти.

Я сразу предупредил большую девочку, что тестирую новый продукт, что спермы будет много и что, возможно, она будет голубого цвета.

— Побочный эффект, — резюмировал я под конец, так и не упомянув основное предназначение продукта.

Мы сидим как всегда на диване в зале. Приятная продолжительная прелюдия возбуждает не меньше момента соития. У Энжи всего одна дырочка для меня, плюс ротик. Серебристый замочек в виде скрепки бережёт целомудрие большой девочки. Хозяин — барин, Мюллер выбирает необычных девочек: пышную Энжи, малышку Марго, чернявку Злату. Они необычно красивы, как актрисы. Навсегда оседают в памяти неповторимыми чертами лица, тембром голоса, характерными жестами и мимикой.

Моя рука лежит на стальных швах замка, плотно стянутая пухлая вагина Энжи лоснится под пальцами, как пышное тесто. Сколько раз я массировал внешние половые губы большой девочки, вылизывал щёлочки в замке. Как дворовый пёс нюхал выделения, скулил на плотную решётку, закрывающую вход в Райский сад Энжи.

Томным полушёпотом сообщаю большой девочке о намерениях:

— Когда-нибудь я доберусь до тебя, — от возбуждения голос ломается, выдаёт лёгкую хрипцу, которая так нравится большой леди.

Энжи попой ёрзает по дивану. На ней просторная чёрная юбка до колен, чёрные чулки-сеточка с подвязками, прозрачные шпильки. Белая блузка поверх белоснежного бюстика с ажурными разводами, вьющимися арабской вязью, расстёгнута на две пуговки. Энжи в деловых очках — тонких, стильных. Накрашена для офиса. Пшеничные волосы она затянула в тугой хвост, чулки и шпильки принесла с собой. Бизнес-леди «Отсосу за так!», Энжи знакомыми ласками спускается к паху, становится передо мной на коленки. Толстые перламутровые лодочки ногтей расстёгивают ширинку. Шаловливая блядская улыбочка ищет поощрения. Леди в двух секундах от шока.

— Ого! — глаза Энжи округляются при виде змеи. Вялая плоть лежит смирно, заправленная вниз — так легче носить этого монстра. Энжи не верит глазам: — Это продукт так подействовал?

Киваю. Все двадцать сантиметров вытаскивает большая леди сквозь ширинку, укладывает на обозрение лиловым глазом к себе. Первые нежные прикосновения пухлыми губками приводят змею в движение. Она выпрямляется, расправляет спрятанные сантиметры. У Энжи нет места во рту, чтобы развлечь весь гарнизон, двумя руками большая девочка берётся за работу. Она похожа на малыша, который присосался к бутылочке, заряженной горячими голубыми сливками.

Тридцать семь сантиметров подлежат восстановлению. Это огромная машина, которую мы тщательно смазываем анальным гелем. Жопа Энжи трещит по швам, когда я приставляю конскую залупу к дышащей воронке сфинктера. Королевскую задницу большой бизнес-леди нужно драть именно так: большой конской елдой. Все тридцать семь сантиметров уходят в нежный розовый кишечник, предварительно промытый для анальных совокуплений. Энжи кряхтит, распираемая объёмом, даже с её опытом и формами мужчина такого размера вызывает у большой девочки определённый дискомфорт. Я не спешу, даю леди привыкнуть к приятному скольжению. Шпага входит в ножны, как в масло. Широкие размашистые колебания бёдер быстро выводят наши разгорячённые тела на финишную прямую. Энжи лежит на животе на диване, юбка задрана к талии, чулочки ажурными резинками касаются пышных булочек. Ножки в сеточках растекаются желатиновыми колебаниями, подушка попы расплывается под ударами, восстанавливается к первоначальными полушариям.

Я сношаю большую девочку в нежный анус огромной шнягой. Пухлые бильярдные шары, залитые голубым желатином, приземляются на пышные ягодицы. Обильная горячая смазка чмокает, вырываясь с воздухом, гуляющим в заднем проходе. Хлюпающий треск и сладкий клубничный аромат наполняет сознание ощущением бесповоротности и желанием овладеть малышкой окончательно.

Осеменив её.

Нет ничего в мире, что способно остановить локомотив, летящий под откос. Я взрываюсь медленно, как будто время замирает. Сложно назвать тридцать секунд оргазмического колебания на краю взрывом. Только когда онемевшая палка вздрагивает, ещё и ещё раз, дёргается ритмично независимо от меня, выплёвывает сначала неполные сгустки, постепенно увеличивая дозы, переходя к равномерному потоку, прокачиваемому по стальному жезлу в пышный зад Энжи, мои старания находят отклик в ласковых стонах большой малышки. Дрожащее тело, охваченное оргазмом, впадающее в наркотический транс, ни с чем не спутать, ни с чем не сравнить.

— Энжи? — я отвожу волосы рукой, разглядывая восхищённо знакомый стеклянный взгляд, блаженную улыбку, застывшую на лице большой девочки. Дубина, не теряя твёрдости, на автопилоте закачивает остатки бирюзовой спермы, ставшей наркотиком для пышной красавицы.

Ей понадобится время, чтобы прийти в себя и привязаться ко мне новой зависимостью.