Проснулся. Окно открыто, тюль от ветерка утреннего колышется, птички чирикают. Ксении рядом нет, а я, как голый был, так и лежу. На простыне подсохшая за ночь сперма. Перевернулся на бок, уткнулся лицом в подушку, кайф, ее запах, флюиды, целый букет ароматов невидимым куполом источает ее постель. Хуй мгновенно отреагировал на эти феромоны и я с приятной ломотой в теле от вчерашних упражнений сделал усилие и сел на кровати.

Улыбнулся, догадываясь, чем сегодня с утра обеспокоена Ксения Никитична. Вся такая смущенная, небось, рубит на кухне овощи, чтобы смастерить гостю салатик и кусает губы в нерешительности, как себя повести в моем присутствии. Соблазнил, напоил, овладел, изнасиловал, так уж и быть. Выгнать? Неудобно, помог – то как. Раболепствовать? Тоже не то, какой бы ни был совершеннолетний, а друг и одноклассник Никитки, шкет, ребенок, считай, под стол ходил, когда я уже… ну да ладно.

Я, как был, так и встал и вышел из комнаты. Тряся своим достоинством в разные стороны, по – хозяйски осмотрелся, мол, что, где и как тут все устроено, и сел за стол. Ксения стыдливо отводит глаза и продолжает кромсать лук. Фартук на ней такой солнечный, цветочки да зверята всякие, платьице, хоть и скромное, а фигурку ее выделяет, тьфу на ихних моделек европейских, прошмондовки тощие. Гитара с аппетитными ножками, о как!

– Утро доброе! – говорю я и в миску заглядываю.

– Доброе утро, Ринат. Как спалось? – гостеприимно спрашивает училка.

– Зашибись! – отвечаю. – Как девственности лишенный!

Ксения покрылась густой краской и отложила ножик.

– Слушай, Ринат, – говорит. – Вчера произошло какое – то недо…

– Не, не, Ксюша!… – перебил ее я и мы оба вдруг неожиданно оцепенели.

Ксюша?! Хуя се! Это, конечно, пиздец какой наглеж с моей стороны, но, бля, я ж ее все – таки поимел! как – никак. Тупо чувство собственности! Поимел – твое. Разве не так? Что мне говорить: извините, Ксения Никитична, я тут вас поебал давеча, не соизволите ли мне, в таком случае, завтрак сварганить, а то я охуеть какой голодный после огорода вашего? Так, что ли?! Не, я так не умею. Пригласила, дала – имей совесть покормить завтраком.

Не, не, никакого, говорю, недоразумения не произошло, ты сама ко мне лобызаться полезла.

– Что ж я, идиот какой, этим не воспользоваться? Между прочим, тебе понравилось! – уже с восклицанием добавил я.

Ксения притихла и продолжила готовку, а я так со стоячим хуем и сидел, жадно ее рассматривая. Затем встал, подошел к ней сзади, приобнял, схватив за сиську.

– Ринат, это неправильно, – попыталась она запротестовать, а сама голову от удовольствия откинула.

– Ну, че ты! – достаю я "из широких штанин" последний аргумент и задираю ей подол. Маяковского, блядь, вспомнил.

Ах, вскрикивает Ксения и упирается локтями в стол.

– Ринат! – пытается она что – то сказать.

– Тихо ты! – затыкаю я ее.

Писька ее горячая, влажная, сучка, сразу потекла, как только меня голого увидела.

– Неправильно, говоришь, – цежу сквозь зубы и втискиваю в ее похотливую пизденочку свою елду. – А хули ты тогда мокрая такая, правильная ты моя, а?

Резко ввел в нее член на всю длину и заработал в своей спешной манере, а училка только выгнулась, чтоб удобнее было его принимать и стала пошло поскуливать.

– Че же ты стонешь, как девка подзаборная, если неправильно все это, а?! – грубо спрашиваю я, тараня ее дырку.

– О, Ринат! – только и шепчет училка.

– Любишь, когда без спроса вот так вот тебя, да?

– Нет! Ринат! Как можно?! Ты же друг Никиты, – вдруг вспомнила она о сыне, дергаясь на моем хую. – О, боже!

Мысли об этом меня тоже заботили перед сном. Мама друга, епта, да я бы на британский флаг порвал, если б Никитос мою маму вот так, если бы и я… Да только кто на нее позарится, потом успокоил я себя. Моя мама старуха древняя, а Ксюша – телка! Со смачной жопой, с красивым лицом, с упругой кожей! Дырка, ебаный в рот!

– Можно, Ксюша! Ты женщина, а женщине нужен мужчина! – говорю я ей и кричу: – Бля, кончаю!

Ксения Никитична еще круче выгибается, но я вынимаю из нее свой хуй, хватаю ее за волосню и давлю вниз. Нехотя, под моим бескомпромиссным нажим, она опускается на колени. Моя залупа тычет ей то в глаз, то щеку, пока она догадливо не разевает рот и не хватает им мой член. Бляяяяяяя, какой же это кайф! Хуйня, что в рот берет, хуйня, что взрослая тёха. Училка, блядь! Моя собственная училка, которая, считай, недавно наставляла нас встать на путь истинный и шагнуть на тропу своего взрослого будущего, мама, еб твою мать, моего лучшего друга, жадно заглатывает мою хуину и начинает ее облизывать, вот что значит кайф! Запретный, сука, плод!

Как же долго я об этом мечтал! Шлюшка, помню, как сейчас, она ходила между партами в своей черной вельветовой юбке, виляя своей толстой жопой и сверкая колготками, томно смотрела поверх своих очков, сводя меня, подростка, на части раздираемого от полового созревания, приперченного юношеским максимализмом, с ума, а сейчас беспомощно чавкает, обсасывая мой хуй и покорно высовывая свой шустрый язычок. Я хватаю ее за затылок и со всей дури запихиваю своей орган в ее гортань. Она давится, но мне по хуй. Один за одним я делаю мощные рывки в ее глотку, узкую, скользкую и такую подходящую под диаметр моего члена, и вскоре начинаю изливаться ей прямиком пищевод. Ксения Никитична чисто инстинктивно подлизывает мне яички, давясь неслабой залупой, но мои крепкие ладони не дают ей даже шевельнуться.

– Тихо, тихо, – шепчу я ей вздрагивая, как от предсмертных конвульсий, и раз за разом выстреливая в ее широкий зев. – Потерпи, Ксюшенька!

Наконец, до чиста опустошив свои шарики, я опадаю на стул, наблюдая, как Ксения Никитична периодически отрыгивает случайно попавший в желудок воздух, все так же стоя на коленях, не имея сил подняться.

– Какая же ты блудливая, – устало говорю я ей и добавляю: – Ксюшка – шлюшка!