Уложив мальчика, Настя села на кровать. Лучина, да свечка у иконки слабо освещали комнату.

Опустела зараз деревня Заёбкино – думала свою думу Настя.

Почитай всех мужиков да парней угнали на фронт воевать треклятого херманца. Прошёл почитай год, а от Федота, мужа мово, с фронту не пришло ни словечка. Жив ли, нет ли – хто знает?

Ладныть вот хоть тятеньку, Степана Андреича, не забрали – косолап с малых годков! Повязло мне – а то чё бы мы без него делали? Свёкор – то – кормилец вить наш! И свекровушка, Серафима Ивановна, тоже любит дюже меня. А мине – то што от того?

Всё одно осталась одна – одинёшенька! А с Федотом – то и не любилась почти, и ласки то его не распробовала. Только вот ту едину ноченьку апосля свадьбы и буду поминать! Наутре – то уж забрали…

По щеке девушки потекла одинокая слеза…

Тотчас она вдруг встрепенулась, улыбнулась, протёрла кулачками глаза.

– Не – е, – всё одно ить есть счастье на свете! Мой енто Ванечка! И не думала, не чаяла, что понесу апосля той – то ноченьки единственной, а бог – то ить есть! Родила мальца – то здоровенького, да вона какого писаного красавца!

Настя встала в горнице на колени и начала отбивать поклоны, да молиться за здравие Федота, да Вани.

Сзади подошёл тесть и смотря на сгорбленную спину снохи, её широкий зад, подумал:

– Вот ведь баба мается! Сына – то нету и топтать – то тебя некому! А ведь хороша, чертовка и в кости – то широка! Так и хочется рукой по заду – то поддать…

Наконец произнёс:

– Молисся Настёна?

– Молюся тятенька! – был тихий ответ.

– Ну от молитвы – то твоей у мальца во рту скуснее не будя! Кормить – то кады станешь?

– Спит он тятенька, малой совсем! Скоро годок только будет…

В соседней спаленке закричал ребёнок.

– Бегу Ванечка, бегу родимый! – метнулась Настя в комнату. Тесть – за ней.

Сноха взяла на руки мальчика, села на свою кровать, покачала, пытаясь успокоить и скосила глаза на свёкра.

– А ты корми, корми доча, не стесняйся! Не чужие вить мы, едина семья…

Насте было немного не по себе от присутствия мужчины, но она вздохнула и откинула ворот сорочки. Вынула тяжёлую, полную от молока, грудь и поднесла алый сосок к губам мальчика. Тот капризничал, крутил личиком и ни в какую не брал сосок в рот.

Свёкор вожделенно смотрел на грудь дочки и проглатывал подступающую слюну.

– Вот ведь озорник, – думал он – и в рот – то не хочет брать! Вон ведь сиськи – то у нашей Настьки какие налитые! А я бы не отказался, взял бы да пососал, да помял их как следует!..

От приятных мыслей под портками свёкра набух член.

– Помочь табе, доченька? – потянулся он жадными руками к вываленной груди.

– Ни, ни – и, тятенька! – увернулась от рук Настя – сама я!

Мальчик наконец поймал алыми губками крупный сосок и начал жадно сосать.

Свёкор недовольно крякнул:

– Ну ты того доча, зови! Подмогу! Одна теперича вить мы семья…

Заскучала Настёна! Грустная по дому ходит. Ничего – то ей не в радость!

Пожалела девушку Серафима Ивановна:

– Доченька, ты бы вечерочком по деревне – то прогулялася. Пошто взаперти сидеть? С подруженьками бы словом перемолвилась. На душе бы и полегчало! А с мальцом – то я посижу…

Повеселела сразу Настя:

– Ладныть, маменька! А тятя не заругает?

– Не заругает. А ежели что, – я на защиту встану!

В дом вошёл свёкор.

– Тятенька, меня маменька на улицу отпустила. Можно?

– Поди, поди… Вспомни девичество. Да мотри, не шали! Парней стерегись!

– Да какие парни, тятенька? Всех ить позабрали. Остались мальцы только по 15 годков.

Пришла сноха домой по утренней зорьке, когда в доме все спали. Довольная, уставшая и сразу в кровать!

– Ах ты паскудница! Ах ты блудница! – разбудил Настю грозный крик свёкра, и тот сдёрнув с неё одеяло, намахнулся плетью. Голые ноги девушки и тёмный низ живота, мелькнувшие под сорочкой, заставили его на миг остановиться. Подумал:

– Вот ить бестия! Тако богатство и ударить – то жалко!

– Андреич, Андреич! Ты почто на дочку накинулся? – прибежала на защиты свекровь.

– Почто? Будет табе – почто, когда в подоле принесёт! Матвеич сказывал, видел он вчерась нашу Наську, как она с хлопцами – то миловалась!

Свекровь растерянно встала.

– Ну, глаголь, было чаво, ай напраслину возводят?! Запорю – сука!!!

Настя в одной ночнушке упала в ноги хозяина дома:

– Не было ничо, тятенька! Напраслину возводят на меня!

– Так ужо и не было? – с издёвкой, чуть сбавив обороты, спросил свёкор – а чё было?! Садись ка да сказывай!

Оба сели.

– Ну с подружками посидели, семечки полузгали…

– Ну – у – у!..

– Хлопцы подошли. Ну те, чё на отшибе живут…

– Далее сказывай!

– Поговорили малость…

– Я пошто из тебя клещами вытягивать должон? Сказывай как было без запинки!!!

– Попозжей Митрий Удальцов меня провожать пошёл. Одной – то боязно! – оправдывалась Настя. – Присели на нашу лавочку. Опосля поцеловал он меня разок. Не – е – е, тятя, – два разка!

Настя замолчала.

– А ты иди отсель! Старая – а туда – а же! – отдал команду свёкор свекрови. Та перекрестилась и отправилась в горницу, что – то про себя бормоча.

– И – и – и? – допрашивал свёкор.

Настя стушевалась. А что ж делать – то?

– Ты мотри, Настасья, ежели укроешь чего – гром нябесный тя трижды покарает! – пригрозил свёкор.

– И стал у меня по грудям рукой водить – разом выдохнув, призналась она.

У свёкра под портками нарисовался приличный бугор.

– По сарафану стал? Али внутря залез? – уточнял он.

– Внутря… За ворот залез и ну тама лазить, да мять!

– А ты значитца терпела? – спрашивал и потирал бугор Степан Андреич.

– Пихала!

– Чаво?

– Руку яво! – пояснила сноха.

– И с сосками он игрался?

– Шшупал, да пальцами мял!

– А под подол руками лазил? – задал, мучивший его вопрос свёкор.

– Ни – и – и! Не далася я, убяжала…

– И усё?

– И усё!

Помолчали. С трудом справляясь с восставшим членом, свёкор встал:

– Тяжкий грех ты свершила, доча, – блудство! Епитимью на 40 днёв на тябя накладываю! Замаливай грех свой у Спасителя, да поклоны бей! И из дома – НИ – НИ!

Ночью, вновь представляя рассказанную ему картину, Степан Андреич отыгрался на Серафиме Ивановне. Повернул жену на бок, да засадил под толстый её зад по самое нехочу! Помял расплывшиеся груди, представляя перед собой Настёну, да спустил внутрь с протяжным стоном.

– Тише ты, старый! Доча за стеной! – прошептала в ночи женщина – эк – к нашло на тябя ноне!

Наступила зима. Жалуется мужу Серафима Ивановна:

– Андреич! Слыхал ночью, как Настенька слезами – то обливается?

– Не ве – е – даю… А чаво обливается – то?

– А тово! Мужика – то нету, а молода! И нам – то чаво делать?

Замолчали оба.

Деньки в декабре стояли морозные и в субботу, после утрени, свёкор затопил баню. И не смеркалось ещё, – а баня уж готова. Сильно протапливать не стали, дров – то маловато заготовили! Тепло – и ладно!

– Ну ты, иди, Настенька! Мальца – то помоешь, а через часок и я подойду – заберу яго, – наказывала свекровь девушке.

Настя укутала мальчика и отправилась в баню.

Через час Серафима Ивановна подошла к мужу:

– Иди, Андреич за мальцом, час ужо доходит!

– А ты чаво?

– Приболела я малость, плячо болит, отымается… Ты ужо сходи!

– Схожу, раз такое дело…

Свёкор зашёл в предбанник, и морозный воздух резво рванул внутрь. Предбанник тут же наполнился паром.

– Доча! За Иваном я пришёл, готовь мальца – то!

Из бани раздался испуганный голос Насти:

– Тятенька, а маменька де?

– Приболела маменька. А те не всё одно?

Из бани раздался плачь малыша.

– Тятенька, подай одёжу – то, Ванюшку укутаю.

Свёкор взял с лавки предбанника пелёнки и одеяльце:

– Дяржи!

Приоткрылась дверь бани, и голая Настя протянула руку в предбанник. Свет из оконца слабо освещал девушку, но присмотревшись свёкор увидел ладную фигуру снохи. Другой рукой девушка прикрывала тёмный низ живота. Её полные, чуть отвисшие груди блестели от воды, разойдясь у живота по козьи в стороны, торча и маня крупными сосками. Свёкор так засмотрелся, что не мог оторвать взгляд от такой возбуждающей картины, и наконец подал ей одежду. Дверь к его неудовольствию закрылась.

Настя умело укутала мальчика, и снова открыв дверь, чуть вышла, подавая его свёкру:

– Тятенька, дяржи!

Свёкор засуетился, обхватывая ребёнка, и его рука снизу, скользя по одеяльцу, приподняла грудь снохи. Тело мужчины, как будто пронзило иглами, и сладкая истома отозвалась в паху. Его мощный член тут же встал под портками.

Настя хотела побыстрее отстраниться, но побоялась выронить из рук мальчика.

– Ты дяржи, дяржи! Я обхвачусь половчее – слегка хрипловатым голосом сказал свёкор.

Он начал шевелить руками, попутно щупая груди снохи. Они были так приятны на ощупь, что руки не хотелось убирать вовсе.

Настя заволновалась:

– Ну тятенька, взял?

Пришлось оторваться от сладких грудей снохи:

– Дяржу! – ответил свёкор и понёс мальчика в дом.

Серафима Ивановна, прожив немало с мужем, сразу поняла его возбуждённое состояние и увидела бугор под портками.

– Давай, давай мальчонку – сказала она, принимая Ваню. – А сам – то шёл бы в баню, да потёр спину Настасье!