Ступень пятая.

Солнечный зайчик упал мне на глаза, нагревая нос. Я уткнул лицо во что-то мягкое, проснулся. Открыл глаза и понял — обнимаю пуховую подушку. Первое, ко мне пришло, прогоняя дрему, то, что я мужчина, второе — буду им еще целый день.

Вот такие мысли. С ними я встал и побежал на двор с переполненным мочевым пузырем.

— Горе ты мое! — всплеснула руками тетя, когда я пролетал мимо. — Так теперь и будешь без штанов бегать?

В красивом однотонном шелковом платье — в обтяжку, с коротким рукавчиком и подолом чуть выше колен, она ворошила в комоде какие-то вещи, складывала, перекладывала. Обернулась, бросила мне трусы.

— Одевай! Машина из лесхоза пришла. В ней Наташка — дочь шафера. Не хватало, чтоб ты при ней с голым задом выскочил!

Остановился, поймал трусы и глянул в окно.

Во дворе стоял темно-зеленого цвета «ГАЗик», с выцветшим брезентовым верхом. Любопытствуя, но опасаясь волкодава, из него выглядывала девочка. Нет, пожалуй, уже девушка, моя ровесница или немного старше. Ее отец сидел за рулем, мерно постукивая по нему пальцами, ожидая.

Я облачился в хлопчатобумажную ткань, но мое «отличие» — следуя законам природы, оттопырило резинку обычной утреней эрекцией.

Тетя подобрала руки в боки.

— Да! Так тоже не годится! — весело произнесла она. — Иди сюда!

Я подошел. Тетя взяла со стола пустую литровую банку и, выпустив мое отличие от девчонок на волю, присела на корточки. Подставила.

— Давай, быстренько.

— Не могу...— ответил я. Ее руки коснулись меня и все, словно заклинило.

— Еще новость! Ты уж постарайся.

Со двора посигналили.

— Да сейчас! — крикнула она в ответ, словно на дворе могли услышать.

Я вопросительно посмотрел на нее, и тетя добавила:

— В лесхоз съездить надо. К вечеру вернусь...

Нежданные гости украли целый день! Как быть мужчиной, если рядом нет женщины? Печальная перспектива провести многие часы в обществе волкодава меня настолько опечалила, что об стеклянное дно ударила светло-желтая струйка. Мое отличие от девочек упало вместе с настроением. Тетя подобрала краем банки последние капли и встала с корточек.

— Молодец! Иди в мою комнату...

Я понуро отправился в заданном направлении.

— Горе ты мое! Чего скис?

— Завтра дед приедет, — только и сказал я, скрываясь за шторами. Садясь на кровать тети, я обнял подушку с грустным, задумчивым взором.

В сибирских домах почти все окна на одну сторону — во двор, со ставнями и, редко, со шторами. Мне хорошо было видно, как тетя подошла к машине. О чем они с шофером говорили, я не слышал, но она открыла ворота и «ГАЗик» уехал. Уехал без нее!

Переполненный возвратившимся счастьем, я выскочил на улицу. Улыбаясь, тетя раскинула руки и приняла меня в объятья.

— Ну и... Что мы будем теперь делать? — спросила она.

— Расскажи мне о народе своей матери!

— Может лучше о девочках?

— О девочках! — об этом я даже не мечтал.

— Понравилась тебе Наташка?

— Я ее почти не видел, — ушел я от ответа.

Если честно, на тот момент меня не интересовали сверстницы по очень простой причине. Все что они могли, — показать себя голышом, а я уже хотел большего. В общении с тетей мне стал интересен внутренний мир женщины, который в сверстницах тоже, конечно, имелся, но они сами его еще не понимали.

— Пойдем купаться?— спросила она и добавила — На пустой желудок легче плавать. Так к печи, к горшкам неохота... С голоду, поди, не умрешь?

— Пошли...— сразу согласился я. В памяти вплыла так и не нарисованная мной картина «Тетя, вытирающая ногу».

— Переоденусь... а ты можешь и так. Зачем тебе плавки.

— А тебе? — нагло заявил я.

— Платье сниму, оно выходное.

Ответ тети повис у меня вопросом: совсем?! Но отвечать на него никто не собирался. Да, я его и не задал, — не успел. Нарядная, она скрылась в доме.

Сегодня тетя была какой-то необыкновенной. Веселой, загадочной. Всю дорогу к реке шутила. Последние метры до воды мы преодолели бегом, взявшись за руки. После переодевания, на ней был безрукавный халат с воротничком, на пуговицах, которые она расстегнула сразу, как только определились с местом под солнцем.

Скинув шлепки и отвечая на не заданный мною вопрос, тетя полностью обнажилась. Купальника не было.

Глядя в мои удивленно-круглые глаза, она проговорила:

— У меня его нет. Зачем? Кругом пусто. Знаешь, как загар ровно ложится?

Про загар можно было и не говорить. Тетя была вся смуглая. Я и сам убедился, что на ней не имелось даже полоски светлой кожи. Она стояла передо мной частью природы и теперь, я знал, как выглядела Афродита, когда ее ваял античный скульптор с земной женщины. Треугольник черных волос, чуть ниже живота, кудрявился, соски заострились — пропорции тела тети были не идеальны, но прекрасней ее для меня не было.

— Ложись, давай! — проговорила она.

Тетя застеснялась моего жаркого взора. Мне и в голову не приходило, что она может так стушеваться. Взрослая женщина и, как девчонка, покраснела. Не в силах чувствовать, как мои глаза поедали ее ниже пояса, она легла на горячий песок первой и, ладонью разгладив место для меня, откинула камешек.

Мы лежали на животах, лицом к лицу. Тетя согнула ноги в коленях — я видел ее плечи, окунутую в песок грудь и локтями вдавленные в него руки. Оглаживая друг друга, маленькие ступни нависали над ее головой, подпертой ладошкой.

Такой ракурс — перспективное сокращение форм тети, ее очертаний, меня вовсе не устраивал, но мои уловки, как-то лечь по-другому были пресечены.

— Будет с тебя, — проговорила она. — Мы пришли загорать.

— Ты обещала о девчонках рассказать, — решил я напомнить.

— Обещала, так расскажу. Спрашивай.

Мне столько хотелось узнать о девочках, что когда тетя потребовала конкретных вопросов — я растерялся.

Много вопросов, значит — ни одного. Впоследствии, я это четко понял. Научился выстраивать познание ступенчато — вопрос, ответ, вопрос... И если я хотел о чем-то узнать, то шел по ответам на вопросы, как по логической цепи.

И все же один, из множества, у меня полностью сформировался. Я вспомнил прошедший вечер и ее слова: «Смотри сюда». Но, что я увидел и как тетю об этом спросить, я не знал. Ее оголенные ноги, поднятый до «запретной зоны» подол ночной рубахи и рука, проникшая меж бедер, снова ярко обрисовались в моем сознании так, что мне стало неудобно лежать.

— Чего замолчал? — спросила она, опустив ноги и немного развернув тело на бок.

Моему жадному взгляду стал доступен изгиб ее талии.

— А что ты делала? — наконец-то отважился я.

— Когда?

— Вчера, когда мы лежали на кровати.

— Тебя баюкала!

Тетя покраснела. Лицами мы находились почти вплотную, и мне хорошо было видно, как через загар запылали ее щеки. Она легла набок полностью, теперь я видел только подпертую ладонью голову, а не ее глаза.

Возникала короткая пауза...

Тетя стряхнула песок с живота и произнесла:

— Темно же было! Я и ставни закрыла! Вот глазастый!

Она словно сама с собой говорила. Я молчал. Интуитивно полагая — мои слова, какими бы они не были, сейчас не уместны.

— Помнишь, ты меня спросил, «а девочки это делают?», — медленно ответила она, не поворачивая головы.

Я совсем тихо угукнул. Еще бы не помнить! Сердце мое ушло в пятки, ноги стали холодными, а где-то в боку закололо, пульсируя нервом. Совсем немного и он порвется струной.

Тетя не видела моего состояния, но, по приостановленному дыханию, она догадалась, какие эмоции в моем теле вызвал ее ответ.

— Ложись на спину и смотри на солнышко! — велела она.

Я перевернулся. Стало немного легче. Но нерв все равно противно бился в районе поясницы — цыганской иголкой отдавая в почках. Мое отличие от девочек было настолько возбуждено, что я его даже не чувствовал. Буквально ныло внизу, то тупой, то острой болью. Прикрывая глаза от солнечных лучей, я испугался...

— Чего лежишь? Ждешь, когда совсем спина отвалится? — проговорила тетя. — Выпусти...

Я только дотронулся до своего отличия от девчонок, как оно ударило в мою ладонь горячим содержимым. Из меня струей прыснула белая жидкость, исходя от поясницы мощными и даже неприятными толчками, но я почувствовал облегчение.

— Вот и у меня вчера так же! — снова проговорила тетя. — Весь день на меня смотришь, каждое движение ловишь. К вечеру, как чумная, весь низ отнимается... Не поворачивайся!..

Она стала тихо постанывать. Я лежал, ни живой, ни мертвый. Стоны ее нарастали пока волной, обрывистым выдохом не выплеснулось тихо, умоляющее: «не оборачивайся...».

Мы лежали на горячем песке и смотрели в голубое небо. У меня в голове бродили мысли о сказанном тетей. Моя спина пришла в норму, нерв успокоился.

— Пошли купаться, — вставая, произнесла она сухим, прерывистым голосом, словно скинула с себя тяжелый груз и с облегчением выпрямилась...

На пляже мы прокупались и провалялись часов до четырех дня, пока у меня не начал ныть желудок и требовать восполнения потраченной энергии. Солнце, воздух и вода действовали на мой молодой организм, превращая меня в голодного зверя способного съесть мамонта. Вернувшись, мы с тетей доели лапшу. Курица, конечно, не мамонт, но вполне хватило — большую часть она отдала мне.

Прибрав на столе, тетя зашла в свою комнату, подошла к трельяжу, присела возле него, на стул — кресел в доме не было. Распустила волосы и стала расчесывать. Они у нее были волнистые густые, ее рука с гребнем ходила по ним медленно, приостанавливаясь на середине и на кончиках.

Я стоял у шторы и наблюдал за поистине магическим действием. Как и моя мать, тетя редко распускала волосы при мне, всегда содержала их в клубке и от этого напоминала Аксинью из Тихого Дона. Тогда я еще не знал, что ее сыграла актриса Элина Бестрицкая, для меня она была казачкой Аксиньей, в которую я был тайно влюблен.

Тетя расчесывала волосы, а я вспомнил о фильме, но постепенно образ далекой актрисы в моем сознании стал приобретать черты тети. Ничего общего, кроме прически, густых черных волос, пожалуй, меж ними не было. Нет, тетя еще была такая же плотно сбитая, коренастая, да, пожалуй, и все.

— Иди почитай, — произнесла она, наблюдая за мной через зеркало.

— Не хочется, — ответил я.

Во мне все время тикали внутренние часы, отчитывая оставшееся до приезда деда время. С каждой минутой халиф во мне молодел и молодел, снова превращаясь в мальчика. А так хотелось, чтоб пока я мужчина, произошло еще что-то не забываемое.

— А чего хочется? — спросила тетя, ее взгляд скользнул вниз по зеркалу.

Мое отличие от девчонок меня не беспокоило в трусах. Мешали внутренние часы. Мысли мои были печальными.

Я пожал плечами.

— Ну вот, опять скис! Пошел бы, с собакой поиграл. Она тоже без тебя скучает.

— Неохота...

— Ладно. Коль, по твоей милости, у нас сегодня выдался выходной, — тетя сделала паузу, улыбнулась и добавила: — давай проведем его голыми.

— Как это? — оживился я.

— Без ничего. Снимай трусы...

Уложив волосы на одну сторону, огладив и подкрутив, она расстегнула пуговицы халата и скинула на спинку стула, оголив покатые плечи. Я сработал, как солдат при команде «отбой» — через пару секунд мои трусы уже лежали на ее кровати.

Отложив гребень, тетя подобрала халат со спинки на сидение, приподняла небольшие груди и, опять же через зеркало, вкинув на меня взгляд, спросила:

— Хочешь потрогать?

Хочу ли?! Иногда и женщины задают глупые вопросы.

Так я тогда подумал. Да! Два дня ощущения себя мужчиной дали о себе знать. Я перестал смотреть на тетю как на некое эфемерное божество. Нет, в физиологическом отношении, она по-прежнему была для меня безупречна, но зачем же спрашивать о том, что и так очевидно?

Вот, так вот! Ни больше и ни меньше. Если бы мне тогда, кто-нибудь подсказал о присущем женщинам кокетстве! Выручила природа, она просто вытиснила из моей юной головы все глупые мысли оставив одну — конечно хочу!

Я подошел и, через обнаженные плечи, протянул к ее груди дрожащие пальцы.

— Ой! Холодные! — немного раскинув руки, произнесла она, когда я дотронулся до ее сосков. — Согрей в подмышках.

Снова через плечи, я перебрался руками и сунул ладони ей в подмышки, тетя прижала локти к талии. Пальцы нагрелись быстро, она ослабила зажим и проговорила:

— Теперь можно. Только не через плечи. Обнимай со спины.

Соприкоснувшись грудью с тетей, я продвинул пальцы немного дальше, — уткнулся ими в мягкое податливое блаженство. Ощущение спиной моих маленькие сосков, у нее тоже, видимо, вызвало бурю эмоций, глаза тети раскрылись, зрачки стали больше. Она смотрела в зеркало, позволяя мне увидеть свои глаза. Раньше я не обращал на них внимания, но сейчас они мне заменили все слова, которые могла бы тетя сказать.

Скорей всего, не сказала бы, но я их сам увидел...

Неумело охватил ее грудь, словно два яблока, и замер.

— Пропусти сосок меж пальцев, зажми, но не сильно, — стала руководить она мной. — Теперь собери ладонями друг к другу и приподними. Женщинам это нравится. Погладь с нажимом. Так... Так! Так...

В глазах тети, дымкой, поползла поволока. Она с трудом сглотнула, обхватила мой голый зад своими теплыми руками. Нас разделял верхняя часть стула с перекладиной на уровне моего живота, но мое отличие от девчонок угодило между спинкой и сидушкой, уткнувшись ей в поясницу. Тетя выгнулась, вталкивая грудь в мои ладони, и тихо простонала. Простонала, так же, как и там, на пляже.

Я и предположить не мог, что мои руки могут довести ее до того, чего я не видел, но догадывался.

— Покрути соски, — попросила она.

Я начал неумело мять ее податливую грудь.

— Нежнее... Вот так...

Тетя нашла за спинкой мое «отличие» и середкой ладони, не сжимая, стала водить по голове, потом она обхватила ее тремя, сооруженными шатром, пальцами, скинула крайнею плоть и стала водить ими вверх-вниз, оглаживая.

Я старался повторить действия тети в точности. Не знаю, как у меня получилось, но соски ее увеличились, она постанывала, а я смотрел в ее глаза, которые тетя не закрывала.

Сейчас я знаю, сколько женщине нужно внутренних сил, чтобы доставить мужчине удовольствие глазами. Отображенным в них огнем возбужденной плоти. Но тогда я не думал об этом. Тетя смотрела на меня в зеркало, я смотрел в ее глаза. Наши руки доставляли нам физиологическое удовольствие, а мы открывали друг другу Вселенные. Целые Галактики звезд спиралевидно крутились в зрачках тети.

— Давай вместе, — прошептала она и раздвинула ноги.

Отняв от груди мою правую руку с открытой ладонью, тетя провела ею по своему животу и опустила между бедер. Мои пальцы потонули в горячем и влажном. Она немного сдвинула их ниже и, когда они коснулись чего-то остренького, твердого, прижала.

Зрачки, в глазах тети, вспыхнули, померкли и снова вспыхнули, она приоткрыла рот. Ее вторая рука стала усилено работать с моим отличием от девчонок.

Когда зрачки тети вспыхивали в третий раз, на долю секунды, она остановилась, ее рука отпустило «отличие», и я произвольно излился ей на спину.

— Какой горящий! — выдохнула она и закрыла глаза.

Слезинка, капелькой, появилась в уголке ее сомкнутых век.

— Ты плачешь? — спросил я, отдышавшись.

— Прижмись ко мне, — проговорила она. Им — прижмись...

Что тетя имела в виду под словом «им», я как-то понял сразу. «Отличие» потеряло былую стойкость, и мне пришлось выгнуться. Тетя поймала его в ладонь, слегка пожала как руку друга, подняла и уложила себе на спину, головкой вверх. Обхватила мой зад, прижала.

Моя правая рука по-прежнему была у нее меж бедер, пальцами я ощущал пылающую живым огнем влагу, но под ладонью уже не было остренького и твердого, точнее было, но мягкое, податливое.

— Наклонись, — прошептала она, открыв глаза.

Я нагнулся к ее шее, выдвинув голову немного вперед. Мое ухо оказалось на уровне носа и губ тети. Она втянула им мой запах и шепнула:

— Спасибо...

Я хотел угукнуть, но что-то меня остановило. Час халифа еще не пробил. Время неумолимо истекало, но это было время мужчины.

— Скоро дед приедет, — то ли сказал, то ли спросил я.

— А я тебе не сказала?

— Нет!

— Отец Наташки — шофер с ГАЗика, передал: дед приедет через два дня. В понедельник...

Вороша рукой мои кудри, тетя улыбнулась мне через зеркало.