Надо полагать, что Робер и Филипп с удовольствием наслаждались вином, сидя снаружи на грохочущих кóзлах. Ежели так, то мое соглашение оказалось наиболее удовлетворительным для всех сторон. Что же касается Виктóра, то он, казалось, был вне себя от радости, найдя себя в карете вместе со мной и Фаншеттой. Я была не менее довольна, так как мои похотливые чувства уже значительно возбудились от той маленькой двойной любовной игры, которую мы только что имели удовольствие наблюдать. Моя хорошенькая Фаншетта тоже беспокойно ерзала на своем сиденье, как будто что-то щекотало ее. Осмелюсь сказать, что она чувствовала себя так, будто была насажена на крепкий мускулистый жезл, удобно удерживающий ее на месте.

— Интересно, как чувствует себя эта бедная девочка, Виктóр? — спросила я.

— Ее довольно хорошо увлажнили, но без сомнения она счастлива, — ответил он. — У нее в кармане больше денег, чем когда-либо прежде, и ее хорошо пробуравили с двух сторон. Подобная мускулистая, довольно грубоватая, но, несомненно, красивая девушка, как нельзя лучше подходит таким неискушенным парням, как Робер и Филипп. Все, что им нужно, — это грубая волосатая киска, большой крепкий задок с дыркой, достаточно большой, чтобы использовать ее в случае необходимости или фантазии, и хороший вертлявый член с большим количеством спермы.

— А скажите на милость, сэр, что еще нужно вам и в чем разница между вами и ними? — спросила я игриво.

— Я отвечу вам, мадемуазель, — произнес он. — Я безмерно восхищаюсь такой изящной высокородной девушкой, как вы, с прекрасным лицом и рубиновыми губами, с грудью, как снег, длинными изящными ногами и молочно-белыми бедрами!

Рассуждая подобным образом, он раздевал меня, и к этому времени я уже была обнажена снизу до пояса. Тут же мой элегантный молодой паж стал деловито работать своим лицом между моих бедер, лаская языком, посасывая и целуя мою киску. Не знаю, что думала обо всем этом Фаншетта, но у нее хватило ума понять, что мы с красавцем пажом уже не в первый раз вступаем в интимную связь. По крайней мере, она понимала, что хозяйку должны обслужить раньше, чем горничную, поэтому хранила благоразумное молчание с добродушной улыбкой на лице.

Я была довольна ее жизнерадостностью и сказала:

— Не переживай, Фаншетта, он будет принадлежать тебе всю дорогу домой. Позволь мне наслаждаться им, пока я могу.

— Могу ли я быть вам чем-нибудь полезной, моя дорогая госпожа? — спросила она.

— Не знаю, милая, — ответила я. — Все зависит от стиля, в котором этот молодой джентльмен, который, кажется, принял мою сладкую норку за коробку конфет, предполагает оказать честь своей молодой госпоже, трахнув ее.

— Как тебе не стыдно, Виктóр, — сказала Фаншетта. — Встаньте с колен, месье! Разве ты не видишь, что мадемуазель Эмили начинает хотеть чего-то бóльшего, чем твоя глупая голова между ее бедер?

— Ну что ж, — сказал паж, отнимая лицо, — если моя прекрасная госпожа не заботится о моей голове, может быть, она позаботится о моем хвосте? От всего сердца предлагаю его к ее услугам. Дорогая мадемуазель, если бы Фаншетта полностью подняла ваше платье и вы снизошли бы до того, чтобы сесть ко мне на колени, то полагаю, вы сочли бы это приятным способом трахаться, особенно в экипаже.

Для меня это оказалось в новинку, хотя я и полагала, что вместе с Викторóм и господином де Мервилем я обрела довольно значительный, — и разнообразный! — опыт общения с мужчинами. Поэтому я с радостью согласилась. На самом деле, я тогда согласилась бы почти на все, что напоминает хороший и сладостный акт любви, чувствуя, что полностью созрела для этого. С помощью Фаншетты я приподняла свою одежду, и, пока она поднимала ее, я опиралась руками на ее плечи, оседлав бедра пажа, пока не устроилась своей обнаженной попкой у него на коленях.

На данном этапе помощь Фаншетты оказалась неоценимой. Сидя передо мной, она могла наблюдать за всем происходящим, и все еще удерживая левой рукой мою одежду, правой рукой она направила трепещущий член пажа в мои пылающий интимные части. Оооооооххххх! Какое же восхитительное облегчение от истязающей меня похоти я испытала, когда его огромный твердый мужской орган начал исследовать внутренности моей жаркой норки! Я тяжело опустилась на него. И хотя наши движения были неритмичны, отчасти из-за моей неопытности, а отчасти из-за тряски экипажа — хотя старый Жак, наш кучер, прекрасно представлял себе, что происходит внутри, и ехал очень медленно, — это ощущение оказалось для меня самым восхитительным. И действительно, вскоре я доказала это, оросив потоком своей страсти член и яйца Виктóра. Когда я наклонилась вперед на шею дорогой Фаншетты, я почувствовала, как мой партнер сделал несколько последних энергичных толчков вперед, которые хорошо заполнили меня спермой, а после также откинулся на подушки в безмолвном и истощенном состоянии. Когда мы отлипли друг от друга, моя добрая помощница прежде всего обтерла мою мокрую интимную дырочку, а затем начала проделывать то же самое с подушками в карете, которые, как она боялась, могли бы оказаться весьма красноречивыми.

— Не обращай внимания на подушки, Фаншетта! — воскликнул Виктóр. — Если мадам заметит пятно, она подумает, что это следствие того, что ты трахалась по дороге домой. Пожалуйста, оботрите меня насухо.

— Право же, господин наглец, я и не подумаю этого сделать, — ответствовала она. Но я заметила, что несмотря на это, она все-таки обтерла, причем очень деликатно и осторожно, обращаясь с его инструментом, как с чем-то очень ценным.

Покончив с этим, она повернулась ко мне и, мило покраснев, произнесла:

— Дорогая мадемуазель Эмили, если вы соблаговолите на несколько минут выглянуть в окно и если этот гордый и счастливый грешник закроет глаза, я хотела бы сделать что-нибудь и для себя. Ибо те восхитительные вещи, которые я только что наблюдала, привели меня в такое состояние духа и тела, что я должна, я просто вынуждена испытать некоторое облегчение. Будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы захватила с собой сальную свечу, но мои пальцы лучше, чем ничего — средство, к которому приходится прибегать многим бедным, одиноким девочкам. Я не осмеливаюсь просить такого одолжения, чтобы этот молодой человек оттрахал меня в присутствии своей любовницы, и, кроме того, я думаю, что пройдет не меньше получаса, прежде чем он будет готов.

Я со смехом ответила, что могу говорить за себя, но не от имени своего пажа. Он обещал быть слепым к ее действиям, впрочем, не имея, как я ясно видела, никакого намерения сдержать свое слово. Затем Фаншетта — я даже не стала притворяться, что смотрю в окно, — откинулась в углу кареты, поставив левую ногу на сиденье, а правую на пол. Эта поза, когда она собрала свою одежду, полностью открыла все ее интимные части и предоставила полный обзор ее действий — или, я бы сказала, скорее всех попыток ее действий, потому что она вообще не смогла достичь своих целей. Сначала она засунула указательный палец себе в киску, но эта маленькая бесполезная штучка, не удовлетворив ее, вызвала лишь раздражение. Затем она попробовала свой средний палец, но тоже без особого результата. Затем она попробовала и тот, и другой вместе, и втиснула их изо всех сил, беспокойно и недовольно ерзая задком на подушках. Наконец она разразилась слезами досады и разочарования.

Добросердечный Виктóр не мог видеть хорошенькую девушку в слезах, когда считал возможным облегчить ее страдания. Он шепотом спросил меня, позволю ли я себе такую вольность в моем присутствии и не посчитаю ли это поводом для ревности. Он полагал, что сможет дать Фаншетте какое-то удовлетворение лучшим способом, чем то бесполезное детское представление, которое она пыталась разыграть, хотя и добавил, что слишком измучен, чтобы получить от этого большое удовольствие.

Я ответила вслух, что я не собака на сене, и получила удовольствий достаточно, чтобы продержаться еще по крайней мере час, и была бы очень рада, если бы он мог предоставить удовлетворение моей маленькой любимице. Она заслужила это, подумала я, за то, как весело она помогала нам в нашем любовном спектакле, и за ее общее хорошее настроение.

— В таком случае, мадемуазель, — сказал Виктóр, — Если Фаншетта опустится передо мной на колени и возьмет в руки мой инструмент или даже, если потребуется, немного поласкает его своим ротиком, то думаю, что при таком деликатном обращении он будет вынужден поднять голову, как подобает мужчине, и достаточно напряжется, чтобы щедро вознаградить ее за услугу, которую она мне окажет.

— Что скажешь, Фаншетта? — сказала я ей.

— Все, что угодно, моя дорогая госпожа, лишь бы унять ту жажду, которую я чувствую в своих потаенных уголках. Боюсь, что мне не поможет ничего, кроме крепкого мужского органа.

С этими словами взволнованная девушка бросилась на колени перед Виктóром и без всяких церемоний начала стягивать с него бриджи. Сделав это, она вытащила его член и яйца, но уже с гораздо бóльшей осторожностью. Стоит отметить, что хотя орган Виктóра и не смог налиться твердостью, когда ее рука впервые коснулась его, он выглядел набухшим намного больше, чем он был бы в состоянии абсолютного покоя, или примерно на две трети от того размера, который он принимал, будучи полностью напряженным. У меня есть основания полагать, что это вернейший признак существования огромного чувственного желания, и что мы все наполнены тем, что можно назвать животной, глубоко скрытой, живостью.

— Если я ошибаюсь, — продолжала Эмили, — то обращаюсь к таким опытным джентльменам, как отец Юстас и месье Огюст, с просьбой поправить меня, особенно по последнему моему утверждению.

— Должен заметить, — сказал святой отец, — что Эмили сделала очень правильное замечание. Опытный хирург не мог бы выразиться лучше, и я буду счастлив показать ей, насколько она права, в любое удобное для нее время.

— Благодарю вас, ваше преподобие, — очень скромно ответила Эмили. Затем она продолжила, — Схватив инструмент Виктóра в правую руку, Фаншетта начала двигать рукой вверх и вниз, лаская его. Я уверена, что если бы она терпеливо продолжила делать это в течение пяти минут, то без дальнейших затруднений достигла бы желаемой твердости. Но у бедняжки не хватило терпения. Я слышала, как она прошептала:

— Дорогой Виктóр, как мне представиться тебе? И как скоро ты будешь готов?

Он ответил, что, по его мнению, если бы она только опустилась на четвереньки на пол экипажа, ей было бы очень удобно.

— Кроме того, ты должна знать, Фаншетта, — добавил он, — что вид извивающихся задних конечностей девушки вызывает особую чувственность, весьма возбуждающую наполовину уставшего юношу. Думаю, что буду готов через три минуты.

— Три минуты, — воскликнула девушка. — Да ведь это целая вечность!

— Может быть, если ты возьмешь у меня в рот и отсосешь, это ускорит процесс? — предположил Виктóр.

Единственным ответом Фаншетт было то, что она немедленно взяла его член в рот и, как мне показалось, наполовину заглотила его. Я видела, как раздувались ее щеки, когда она ласкала его член своим язычком. Добрые последствия этого нового способа стали очевидны сразу же. Слабина Виктóра начала уходить, и я, которая пристально и, возможно, довольно ревниво следила за происходящим, заметила, как заискрились его глаза.

— А теперь, моя милочка, встань на четвереньки, и как можно быстрее!

Фаншетта немедленно приняла требуемую позу. Желая помочь ей, как она помогала мне, я притянула ее одежду к себе так, чтобы обнажить нижнюю часть ее тела до талии, после чего, положив руки ей на попку, я раздвинула ее половинки, приоткрыв оба ее отверстия, чтобы Виктóр мог сделать свой выбор. Он решительно выбрал киску, — подходящее место, посчитала я, хотя, конечно, впоследствии обстоятельства могли и изменить ситуацию. Впрочем, он мог подумать, что у него нет достаточной силы и твердости, необходимых для меньшего отверстия. Как бы то ни было, он проделал прекрасный вход, нежный и скользящий, отчасти, смею сказать, благодаря тому, что я по-деловому раскрыла навстречу ему интимные губки девушки. Сначала я подумала, что он не собирается делать больше, чем просто доставить моей хорошенькой спутнице удовольствие, и прибережет свой вновь восстановленный поток спермы, возможно, для меня. Но его похоть, казалось, возрастала с каждым новым толчком, и я стала меньше думать о своих собственных интересах и начала поощрять его выпады такими замечаниями, как: «Молодец, Виктóр! Какой у нее красивый упругий задок, правда? Какие красивые округлые бедра! Что за прекрасная маленькая дырочка! Вот так, пихай по самые яйца!»

Я осознала свою неосторожность только тогда, когда Фаншетта бурно кончила и испустила свой сливочный нектар. Я было решила, что Виктóр тогда выйдет и прибережет себя для своей молодой любовницы, но не тут-то было! Он продолжил свою работу и продолжил медленно долбить ее. Теперь Фаншетта действительно завелась, и обхватила мою левую ногу одной рукой, чтобы не выпасть головой вперед в дверцу кареты. Виктóр продолжал накачивать ее, меняя скорость и длину своих ударов. Он качнулся из стороны в сторону, чтобы растянуть сжимающие вход в устье губки, а затем возобновил свои страстные погружения. Наконец паж завершил свои похотливые упражнения, сделав один сильный толчок и замерев в жарких ножнах, одновременно тяжело навалившись на свою милую партнершу так, что она едва могла выдержать его вес.

Когда он снизошел до того, чтобы извлечь свое сладкое орудие и встать, даже не застегнувшись, то предложил освежиться фляжкой шампанского, которую достал из корзины, извлеченной из-под сиденья экипажа. Мы с благодарностью приняли это предложение. Я похвалила его за предусмотрительность и спросила, не возьмет ли он немного сам. Он ответил отрицательно, сказав, что выпьет немного бренди со старым Жаком, нашим кучером. Это должно было привести старика в хорошее расположение духа, а также улучшить его внешний вид, так как мы приближались к вилле, где нам предстояло обедать, и было бы неприлично, если бы он ехал в карете со своей молодой хозяйкой, пусть даже и по ее собственному прямому приказу. Это оказалось настолько предусмотрительно и умно, что я ничего не могла возразить против и одобрила его предложение.

Вскоре мы добрались до деревенской гостиницы, где хозяин принял меня со всем почтением, подобающим молодой леди из знатного рода. Кроме того, я была очень довольна, узнав, что моя мать послала вперед верхового курьера с приказом приготовить обед к нашему приезду.

Это было больше, чем я ожидала от нее, и в результате нас обслужили быстро и с комфортом. Я, конечно, пригласила горничную и Виктóра отобедать со мной. Когда я почти закончила свою трапезу, то услышала сильный шум, который, казалось, доносился из кухни гостиницы. Я уже подумывала попросить Виктóра выяснить, что все это значит, когда в комнату в сильнейшем ужасе и негодовании ворвалась хозяйка.

— Ах, мадемуазель, — воскликнула она, — эти ваши лакеи — сущие дьяволы! Настоящие дьяволы во плоти! Они позволяют себе непристойные вольности с моей горничной и кухаркой, этими двумя хорошими девушками, совершенно невинными в отношении подобных шалостей. Один из них поцеловал мою дочь Розалѝ и поклялся, что она очень хорошенькая девушка, и имел наглость спросить ее, так ли сладки ее губки между бедер, как и губки на ее лице!

— Почему же ваш муж не вмешивается, добрая женщина? — спросила я ее, — и что может сделать такая слабая девушка, как я против двух-трех похотливых мужчин?

— Мой муж! — воскликнула хозяйка пронзительно и возмущенно. — Черт бы его побрал! Он пил крепкий сидр с курьером все утро, пока более чем наполовину не опьянел! Теперь же вино, которое дали ему эти негодяи, опоило его до беспамятства, и он думает, что все эти ужасные дела — сплошные забавы и игры. Он сидит и смеется, как идиот!

А старый кучер мадемуазель сидит у камина и курит трубку, судя по всему, безразличный ко всему, пусть даже половина провинции перетрахает другую половину. Но если бы мадемуазель спустилась в кухню и вмешалась, и приказала бы мерзким насильникам покинуть дом и отправиться в конюшню, тогда можно было бы сохранить приличия.

Ради соблюдения приличий, я приготовилась спуститься вниз, хотя из того, что я слышала о парижских лакеях, и из того, что сама видела в поведении Робера и Филиппа, когда мы двигались через лес, прекрасно знала, что у меня было очень мало шансов быть услышанной, особенно если их похоть была серьезно возбуждена. Это была лишь маленькая грубая игра, против которой не возражала бы ни одна девушка, и, конечно, не могла возражать и я. Более того, я надеялась, что, поскольку шум на кухне почти прекратился, мы найдем, что дела обстоят не так уж и плохо, как сообщила хозяйка.

Поэтому я попросила Фаншетту удалиться в мою спальню и велела Виктóру следовать за мной. Я спустилась вниз с таким властным и величественным видом, на какой только была способна. Но, увы — когда я подошла к кухонной двери, то обнаружила, что все мои величественные манеры оказались бесполезны и мне пришлось приберечь свои угрозы и увещевания для другого случая. Шум борьбы, визг и возня, конечно же, прекратились, потому что в ту самую минуту, когда старая леди повернулась к ним спиной, эти умные негодяи, Робер и Филипп, уже оказались на шаг впереди, а Антуан, курьер, который с самого приезда пылко ухаживал за Розалѝ, дочерью хозяйки, убедил ее, что время осчастливить его своей любовью должно наступить либо сейчас, либо никогда. Следствием всего этого было то, что, когда я величественно вошла на кухню и только произнесла: «Робер и Филипп! Что вы здесь вытворяете?» — как вдруг остановилась, словно парализованная увиденным.

Пухленькая розоволицая девушка стояла на четвереньках на буфете, а Робер трахал ее с таким упоением, будто его спасение зависело от того, сможет ли он отдолбить ее задок до синевы или нет. Филипп был занят высокой, похожей на цыганку, девушкой (это была, как я понимаю, горничная), которая стояла, прислонившись лицом к двери кладовки, и отставив назад попку, и которую тот трахал по-кобыльему. Но ограничивал ли он себя траханьем законным способом или нет, я сказать не могу и уж точно не спрашивала. По-моему, он забирался своим членом в любое место, где мог найти дырочку.

Но худшим зрелищем, которое больше всего потрясло материнские глаза нашей квартирной хозяйки, был вид ее Розалѝ, действительно очень красивой девушки — с претензиями на светские манеры — чьи длинные, хорошо одетые, красивые ноги были удовлетворенно скрещенны на спине Антуана, нашего курьера. Он трахал Розалѝ с таким удовольствием и наслаждением, как если бы они только что поженились и удалились на свое свадебное ложе с благословения родителей и родственников! Однако он просто насиловал молодую девушку, которую никогда раньше не видел, прямо на столе посреди кухни, среди бела дня, под носом у ее отца, матери и еще дюжины других людей! Вот таким вот прекрасным было положение вещей, когда мы их застали!

Старуха вскрикнула от ярости и ужаса и, схватив метлу, несомненно, собиралась уничтожить все и вся, начав со своего мужа, который, пошатываясь, вышел вперед, чтобы смягчить ее гнев, и пытаясь пояснить, как я полагала, что молодые люди только забавляются друг с другом.

Я не сомневаюсь, что от удара у него треснул бы череп, но как раз в тот момент, когда на него был готов обрушиться удар, старый Жак ловко оттолкнул его и опрокинул на четвереньки прямо перед женой, которая свалилась на него. Она закричала, зовя на помощь, а когда Жак шагнул вперед, я подумала, что он собирается помочь ей подняться. Я сочла это весьма прискорбным, так как это вызвало бы еще большее насилие и смятение и вряд ли помогло исправить положение, не говоря уже о присутствующих девицах. Но я ошибалась в своем достойном старом кучере. Вместо того чтобы помочь ей подняться, он намеренно сел на нее, и пока его солидный вес не давал полуобморочной старухе подняться, он спокойно курил трубку и благосклонно оглядывался вокруг, словно облагодетельствовал своих подопечных. Честное слово, одно воспоминание об такой нелепой развязке той непристойной сцены вызывает у меня смех.

Когда Виктóр увидел, как мастерски действует старый Жак, он крикнул остальным молодым людям:

— А теперь поторопитесь, мерзкие насильники, и избавьте своих прекрасных подруг от страданий. Тебе повезло, Антуан, что ты так хорошо ладишь с такой хорошенькой девушкой, больше похожей на леди, но если ты не будешь смотреть в оба и не сядешь в седло, тебе очень не повезет, потому что старый Жак не сможет сидеть на старухе целый день. Когда она поднимется, то наверняка отомстит за утраченную девственность своей дочери, разбив тебе голову этой метлой, кочергой или каким-нибудь другим удобным инструментом. Это же касается и других девушек.

Услышав это, Антуан, который только что удовлетворил Розалѝ и с наслаждением отдыхал на ее белоснежном животе, пока его член уютно лежал в ее красивых ножнах, тотчас же встал и поспешил в конюшню, застегиваясь на ходу. Когда Розалѝ в изнеможении откинулась на спину, не снимая одежды и широко раскрыв настежь свою дерзко попользованную пещерку, я сжалилась над ее беспомощностью и помогла ей встать со стола, велев подняться в мою комнату и сообщить моей горничной, чтобы та ее обмыла и помогла привести в порядок платье, пообещав присоединиться к ней как можно быстрее. Виктóру и Жаку я намекнула, чтобы они присоединились ко мне и рассказали старой даме, что ее дочь в течение последнего получаса была в моей комнате с моей горничной, а Антуан отправился в Париж сразу после обеда. Мысль о том, чтобы запутать старую леди так, будто она ничего не видела собственными глазами, поразила их, и они с готовностью приняли эту идею, пообещав поговорить с Робером и Филиппом.

Эти негодяи, как оказалось, не удовлетворились одним трахом каждый. Когда они закончили первый круг, они договорились сменить партнеров. Филипп взял девушку, которую только что уестествил Робер, и, разложив ее ничком на комоде, вонзился в ее пухлый задок в своей обычной звериной манере, в то время как Робер, держа горничную, который занимался Филипп, по-прежнему прижатой к двери, вел себя ненамного лучше, взламывая ей задницу.

Но всякий акт любви, пусть даже самого разнообразного характера, должен рано или поздно кончиться, и оба этих негодяя казались довольно измученными, когда вытаскивали свои члены из соответствующих девичьих кисок. Пока они застегивались и прикладывались к бутылке бренди, я велела им налить немного и бедным девушкам, оставив их с Виктóром и Жаком, чтобы они привели в чувство полуобморочную хозяйку. Я поднялась в свою комнату и увидела, что Розалѝ выглядит весьма посвежевшей. Бокал шампанского довершил ее восстановление, и когда я рассказала ей историю, которую приказала своим людям передать ее матери, она была чрезвычайно благодарна и воскликнула, что я — просто ангел милосердия.

Приближалось время нашего отъезда, и я велела Виктóру запрячь лошадей в карету и приготовить все к отъезду. Он подошел и сказал, что уже взял на себя смелость отдать такие распоряжения, так как боится, что если Робер и Филипп выпьют еще немного бренди, то станут совсем бесполезными. Он также сообщил о том, что касательно прислуги, то достойная хозяйка, казалось, вообще не озаботилась тем, что их трахали так, что две дырки чуть не превратились в одну, однако очень возмущена своей дочерью и даже наполовину не поверила его рассказу, будто она оставалась наверху, посчитав, видимо, что она сбежала с этим негодяем, распутным парижским лакеем.

По этому поводу мне пришла в голову прекрасная мысль.

— Фаншетта, — сказал я, — отведите Розалѝ вниз и заверьте хозяйку, что она пробыла здесь около получаса, и что Антуан уехал в то время, о котором вы пожелаете сообщить. Возьмите с собой мой кошелек и щедро рассчитайтесь с ней — это приведет ее в хорошее расположение духа. И подари этим двум жестоко оттраханым девушкам маленький подарок.

Вот видите, друзья мои, как ловко мне удалось освободить комнату от двух девушек и на короткое время оставить внизу мою горничную? Конечно, мастер Виктóр не спешил покидать комнату. Напротив, когда он увидел, что обе девушки вышли, он закрыл и запер дверь на засов. Я же, зная, что на всякие глупости нет времени, уже успела подтянуть выше свою одежду и улеглась на спину на кровать, подтянув колени и призывно раздвинув бедра!

— О! Когда же я смогу еще увидеть эти прелести! — воскликнул восхищенный паж, попеременно прижимаясь губами к моим губам, груди, конечностям и моей киске. — Такая белая, такая нежная, и все же такая живая, и такая страстно жаркая! — С этими словами он прыгнул на кровать, расположился между моих бедер и с наслаждением рассматривал покрытое шерсткой уютное сладкое отверстие, в которое намеревался войти. Затем, осторожно поместив сверкающее навершие своего члена между моих губок, он подался вперед всем своим телом, и я почувствовала, как при первом же толчке его ядра уперлись мне в задок. Я не знаю, понимал ли этот милый парень, что это его последний трах со мной или нет, что он собирается покинуть меня, но он, казалось, решил, что это должен быть хороший акт любви. Дважды мне казалось, что он собирается прикончить меня, но он сдерживался, отдыхая, и лишь слегка и нежно толкал. Затем он собрался с силами для последнего усилия, и, казалось, вложил в меня всю свою жизнь и душу в виде нежный струй теплого густого крема.

Перед тем как мы расстались, он поклялся, что любит меня больше жизни и невзирая на то, останется ли он в доме моей матери или нет, он найдет способ узнать, останусь ли я в монастыре или уеду из него. После мы благоразумно решили не общаться более друг с другом, пока я не прибуду в святую обитель, и этого решения мы строго придерживались, за исключением теплого пожатия руки, которое я получила, когда он помог мне выйти из кареты у ворот.

Остальную часть моей истории, начиная с того момента, как я вошла в вашу обитель, — закончила она, обращаясь к матушке-настоятельнице, — вы, моя достопочтенная госпожа, знаете так же хорошо, как и я. В заключение моего длинного и утомительного рассказа хочу сказать, что я стала здесь гораздо счастливее, чем когда-либо могла ожидать, и получила бесконечно больше удовольствия, чем когда-либо могла мечтать.