После небольшого перерыва продолжаем перевод монастырские рассказов.

***

— Ну что ж, святой отец, — сказала Эмили, обращаясь к священнику, — если вы совершенно уверены, что покончили заниматься госпожой Д’Эрмонвиль и другими дамами, я вполне готова продолжить. Однако же должна напомнить, что наша чудесная компания не должна ожидать от меня ничего столь же похотливого, как то, что только что мы могли лицезреть в исполнении вас, месье Огюста и ваших прелестных жертв, — возьму на себя смелость назвать их именно так, учитывая, какому умопомрачительному надругательству были только что подвергнуты их персоны.

— Не беспокойтесь о нас, мадемуазель Эмили, — воскликнула моя мать, — мы с Агнес ничуть не пострадали от того, что нам пришлось пережить. Все мы знаем, что задняя дырочка со временем восстанавливает свою целостность и эластичность, тогда как девственность, однажды нарушенная, потеряна навсегда. А теперь, пожалуйста, продолжайте свой рассказ, который, — я не сомневаюсь! — окажется достаточно захватывающим.

— Мне помнится, — сказала Эмили, — в своем повествовании я остановилась на том месте, где ожидала увидеть свою мать. Я рассталась со своим соблазнителем и дала ему обещание впустить его в свою спальню той же ночью или в любую другую ночь, когда он пожелает. Позволив своей служанке привести в порядок мои волосы и частично раздеть меня, я затем отпустила ее, сообщив, что намерена остаться и немного почитать. Она повиновалась и ушла, обрадованная тем, что может лечь спать пораньше, и тогда я, вместо того чтобы читать, достала из кармана маленькую книжечку, которую мне оставил Виктóр и которую я стала жадно изучать. Большинство снимков я уже видела до того, как он попользовал меня, когда я была смущена и нетерпелива. Теперь же я могла рассматривать их неторопливо и обдуманно, и, должна сказать, что в тот второй раз каждая поза, которую принимали распутная женщина или похотливый мужчина, смотрелись более ярко.

Глядя на эти прекрасные картинки, я, естественно, представляла себе, какую позу выберет мой прекрасный молодой паж, когда придет навестить меня. Этот вопрос наводил на мысль о том, достойна ли я буду принять его. Несомненно, я была готова к этому, ибо, несмотря на безжалостный разрыв моей девственной преграды, я повторно начала испытывать сильное возбуждение. Хуже всего было то, что после первого раза моя киска, как, несомненно, и у наших хорошеньких юных подруг Луизы и Агнес, болела, однако теперь я знала, что нужно делать, поскольку была уверена, что если мой доблестный юный паж сумеет каким-то образом пробраться в мою спальню, то он не пощадит меня. Припомнив, что у меня есть бальзам для губ, я обильно нанесла его на совсем другие губки, чем те, для которых он предназначался, после чего, завернувшись в свой шелковый халат, я решила подождать еще час и не больше.

Когда отведенное время подходило к концу, в доме воцарилась полная тишина. Я едва успела удостовериться в этом, как дверь комнаты отворилась и вошел Виктóр. Его лицо слегка покраснело, но он выглядел таким же красивым, как и всегда. Мне показалось, что он пил какое-то вино, но я ошиблась. Бросившись передо мной на колени, он прижал меня к своей груди и впился в мои губы страстными поцелуями. Целуя меня, он просунул руку между моих бедер и начал засовывать указательный палец в мою любовную дырочку. Я же умоляла его не делать этого, пытаясь сказать, что я вполне готова уступить ему свои прелести любым способом, который ему больше по душе, но если его дружок вонзится в меня, это будет достаточно жестоко и без того, чтобы мою маленькую сокровищницу раздражать еще и пальцем. Тогда я рассказала ему, что сделала с бальзамом для губ, и он ответил, что я действовала очень благоразумно, а он сейчас едва сдерживается.

— В самом деле, — сказал Виктóр, смеясь, — ваши страсти, мадемуазель, очень легко возбудить. Ну что ж, давайте продолжим.

С этими словами я положила руку на пояс его бархатных бриджей, и он, угадав мое намерение, расстегнул пуговицы. Бриджи были опущены вниз, и вот передо мной во всей своей обнаженной красе предстал его прекрасный член, — такой напряженный и нетерпеливый, как будто он не был между бедер девушки целый месяц. На фоне его светлой кожи рельефно выделялись вены, на конце древка темной сливой выделялась головка, а у основания, под густой матовой шерстью, подобно виноградной грозди, свисали крупные шары.

Он рассказал мне, что находится в таком возбужденном состоянии последние десять минут, и я высказала мысль, что, по-моему, он на лестнице или в коридоре испытал прелести некоторых из ожидавших его служанок, и, будучи прерванным чьим-то приближением, был вынужден бежать, не утолив своей похоти. Я произнесла это в шутку, ибо вполне догадалась, что когда паж кладет глаз на свою госпожу и с успехом проникает под ее нижние юбки, то он не станет преследовать более низкопробную дичь, по крайней мере, в течение некоторого времени. Поэтому я не очень удивилась, когда мой молодой генерал решительно отверг мое предположение, но должна признаться, была изумлена, услышав от него, что не кто иная, как сама госпожа маркиза, вернувшись с маскарада, возбудила его чувственные страсти.

— Что такое? — воскликнула я, — моя матушка?

— Да, даже так, мадемуазель, — ответил Виктóр, ничуть не смущаясь. — Вы же помните тот великолепный костюм, в котором она была одета, костюм пажа времен правления Генриха IV? Этот костюм очень хорош, его носят с плащом и камзолом, но когда их снимают, дама в нем выглядит очень соблазнительно и изящно.

Затем он принялся объяснять, что моя мать сразу же, как только вошла в свою комнату, пожаловалась на жару и в присутствии своей любимой горничной и его самого сняла с себя верхнюю одежду и выставила напоказ пару своих ножек в длинных шелковых чулках.

— Принимая во внимание, мадемуазель, — продолжал он, — что на ней почти ничего не осталось, кроме бархатной шапочки с опущенным белым пером, то неудивительно, что мои мужские страсти оказались настолько возбуждены ее пышной фигурой.

На это я с притворным гневом ответила, что если более зрелые прелести моей матери — вся красота которых мной, на самом деле, вполне осознавалась — настолько возбудили его похоть, то ему лучше пройти в ее покои, сообщить ей об этом, и посмотреть, какова на это будет ее реакция. Он не дал прямого ответа на мое предложение, но попросил меня убрать свою нежную руку с его члена, иначе он может совершить непоправимую ошибку и пролить свой драгоценный сок на мой шелковый халат. Я тут же прекратила свою ласку, и он на мгновение задумался о том, в какой позе он мог бы овладеть мной с наибольшей легкостью и комфортом как для меня, так и, полагаю, для себя тоже. Наконец он выбрал положение, называемое «летающей позицией». Когда же я спросила его, в чем ее особенность, он перевернул страницы драгоценного тома и показал мне изображение турка и прекрасной гречанки — прелестная рабыня лежала на краю кровати на животе, а ее похотливый хозяин своими руками удерживал каждое из ее бедер, так что когда он всаживал в нее свой член, ее ягодицы и тело под своей тяжестью опускались на него, облегчая ему вход. Он предложил мне сделать то же самое и, не теряя времени, снял с меня халат. Воздав хвалу за то, что я такая легкая, он поставил меня в нужное положение.

*****

Здесь я должен заметить, что на этом месте рассказа Эмили я был настолько очарован описанием подобной манеры трахаться, что мысленно решил проверить ее на Луизе, которая была легка, как воздух. Или, возможно, на Агнес. Или на обеих. Но пока я размышлял об этом, Эмили продолжала.

— После того, как он устроил нижнюю часть моего задка на край кровати, а мои бедра упокоились на локтевые сгибы каждой из его рук, он направил свой член к моему любовному устью. Он приставил к нему пылающую головку и медленно нажал, пока красный стержень не проскользнул внутрь. Затем он энергично толкнул его, почти полностью вытащил, и снова протаранил внутрь. Размеры, жар и твердость его орудия были таковы, что, несмотря на предусмотрительное нанесение бальзама для губ, я не смогла сдержать своих тихих вскриков. Не представляю, чтобы я делала без бальзама. Интересно, обращал ли когда-нибудь любой молодой парень, который хорошо работал своим членом в киске девушки, хоть какое-то внимание на ее «охи и ахи»? Во всяком случае, мой красивый любовник был к ним безразличен, но у него оказалось одно хорошее качество, — благодаря своей похоти и полнейшей демонстрации всех моих любовных прелестей он так возбудился, что израсходовал свою любовную ярость и сперму примерно через пять толчков, а моя боль, какой бы она ни была, прошла в одну минуту. Затем, покрывая мою попку благодарными, восхищенными и очень чувственными поцелуями, он помог мне лечь в постель и, раздевшись, приготовился последовать за мной. Он запер дверь на задвижку и предложил оставить лампу гореть, чтобы, по его словам, увидеть, когда наступит время покинуть комнату, но я сильно подозреваю, что он также хотел видеть все свои предполагаемые любовные движения, и чувствовать удовольствие от них. Что же касается меня, то мне очень захотелось спать, и когда он забрался ко мне в постель и обнял меня, я положила руку ему на грудь, намереваясь хоть немного отдохнуть.

После самого щедрого поцелуя я провалилась в короткий сон, но минутное размышление должно было бы убедить меня, что короткий сон — это действительно то, что я имею право сейчас испытывать, ведь если бы господин Виктóр посетил мою постель только для того, чтобы заснуть, он с таким же успехом мог бы остаться и в своей собственной комнате. Но как бы то ни было, я заснула, и мне приснилось, будто я снова маленькая девочка, играющая на сенокосе со своими маленькими кузенами, что меня перекатывают на свежескошенном сене, а один из моих озорных маленьких родственников щупает то, что он называл прелестной попкой кузины Эмили. Я попыталась было крикнуть, что он груб и что я все расскажу маме, но тут мой сон изменился, и мне почудилось, будто я совершила какое-то великое преступление и должна была умереть, насаженной на кол, только вот этот кол должен был воткнут мне в зад, а не в живот. Мой сон оказался настолько живым и реальным, что, попытавшись воззвать к милосердию, я проснулась и обнаружила, что лежу почти на животе, уткнувшись лицом в подушку, а мой сладострастный тиран, смазав маслом и мой задок, и свой член, пока я спала, фактически начал свое дерзкое вторжение. Неудивительно поэтому, что мне приснилось, будто меня пронзают сзади.

Он уже частично вошел в мой задний проход, его инструмент уже проник в меня, и я понимала, что бесполезно пытаться остановить его — с таким же успехом я могла вежливо попросить тигра отпустить пойманного им ягненка. Поэтому, чтобы сделать все действо как можно менее болезненным, я попросила его быть очень нежным, так как чувствовала, что его член окажется ужасно большим и слишком твердым для этого, только что откупоренного, отверстия. И надо отдать ему должное, он безропотно повиновался мне и был очень осторожным, совершая свои толчки очень мягко и легко до тех пор, пока я не почувствовала, что он вошел в меня во всю длину, до самых яиц.

Как я предполагаю, после этого он был вознагражден за свою деликатность, потому что он сделал всего три или четыре быстрых толчка, сопровождаемые самыми безумными, самыми дикими выражениями восторга, которые я когда-либо могла вообразить! Он восхвалял мою красоту, прелесть моей фигуры, изящество и длину моих ног, пухлость моих бедер, белизну и податливость моей киски, в которую он втискивал свои пальцы, размеры моих грудей и твердость моих сосков и, наконец, особенную нежность и тугость той моей дырочки, которую на пике своего экстаза он заполнил струей теплой густой жидкости.

Когда он опустился на мое тело, он разразился литанией в честь моей доброты, благожелательности, общей красоты ума и тела. Все это, без сомнения, очень льстило моему девичьему тщеславию, но мне хватило здравого смысла понять, что если бы я не была красивой девушкой, подарившей ему свою попку и киску, то ничего бы и не услышала о благородстве моего ума и характера. Когда мой красивый друг извлек свой орган и освободил мое нежное тело от своего присутствия, я сообщила ему об этом, и в то же самое время отважилась мягко возразить, что не могу не счесть неприличным и развратным использованием моей персоны тем образом, которое он осуществил, пока я спала.

На это он ответил, что никакие слова не будут достаточно сильны, чтобы выразить ту любовь и восхищение, которые он испытывает ко мне. Что же касается его маленьких действий, то вторгаясь в святая святых моего прелестного задка, он вовсе не имел в виду никакого неуважения ко мне, — под этим он подразумевал лишь величайшую доброту, ибо был уверен, что если бы мне пришлось подвергнуться более традиционному траху, то после него я не смогла бы ходить.

— Кроме того, вы знаете, моя милая мадемуазель, — продолжал он, — что такие представления отнюдь не редкость, и происходят, например, в то время, когда у молодой леди начинаются ее месячные дела и она не может принять своего любовника обычным образом; когда она боится забеременеть; или когда она беременна, приближается к родам, и опасается пострадать от члена, который вонзается ей в киску. Кроме того, иногда леди движет любопытство почувствовать это новое и необычное ощущение, а молодой джентльмен иногда хочет перемен, или его похоть принимает такое особое направление. На самом деле, моя милая госпожа, есть дюжина предлогов для того, чтобы устроить представление в задней дырочке.

— Да, скорее всего, вы правы, — ответила я. — А есть ли в вашей прелестной книжке картинки, иллюстрирующие такое целомудренное представление? — я произнесла это с деланным равнодушием, но на самом деле мне очень нравилось рассматривать эти непотребные картинки, особенно когда он объяснял их смысл в своей похотливой манере. Он тотчас же ответил, что их несколько и что ни одна книга с непристойными гравюрами не была бы полной без них.

Книга лежала рядом с лампой на столике у кровати, так что ему оставалось только протянуть за ней руку. В то же время он сообщил, что уже половина четвертого, и хотя ему вовсе не обязательно вставать раньше шести, он все же решил, что лучше уйти от меня в пять часов, чтобы его не заметили, и, следовательно, не возникло никаких подозрений относительно моей репутации.

Я была рада услышать от него подобное заявление, как по причине своего собственного комфорта — поскольку сильно подозревала, что за последние двадцать четыре часа у меня было столько траха в киску и в задок, сколько сейчас для меня было достаточно, — так и по причине моей доброй репутации.

Высказав все эти мысли, мы приступили к просвещению с помощью картинок. Однако боюсь, что вы, юные леди, так хорошо разбирающиеся в предмете моего рассказа, как с точки зрения наблюдения за ним, так и с высоты реального опыта, вероятно, не заинтересуетесь моим описанием этих гравюр.

*****

Тут ее прервал общий хор слушателей, умолявших не пропускать ни единой части своего рассказа. В частности, отец Юстас прямо велел ей продолжать, утверждая, что ее рассказ чрезвычайно поучителен. В то же время, когда он взглянул на прекрасную рассказчицу, я заметил похотливый огонек в его глазах, что, принимая во внимание характер историй, которые она рассказывала, и его недавнее разочарование в отношении Адель, казалось, обещало, что Эмили не будет в эту ночь спать одна, если вообще будет спать. Тем временем, девушка продолжала:

— Первая картинка, показанная мне, чем-то напоминала ту, на которой я уже видела турка и гречанку, только здесь красавица насильно удерживалась евнухом и служительницей гарема в наклоненной позе, в то время как ее чувственный хозяин производил насильственный вход между белоснежными половинками ее попки. Это была действительно красивая картинка, но это было ничто по сравнению с тем, что он показал дальше, когда речь зашла о жестокой похоти. На следующей картинке были изображены три индейца, которые захватили в плен молодую мексиканскую девушку и теперь делили ее между собой. Я имею в виду, не рубили ее на три части, а делили доступные части ее естества. Она была изображена лежащей на спине поверх одного дикаря так, что его половой орган был воткнут ей в попку, другой стоял на коленях, склонившись над ее лицом со своим инструментом, засунутым ей в рот, и одновременно держал ее за ноги, в то время как третий готовился трахнуть ее пещерку, которая была откровенно показана во всей своей красе.

Контраст между отвратительностью жестоких дикарей и красотой их жертвы, между их коричневой кожей и чудовищными членами, и белизной девушки и нежными частями ее тела был изображен настолько искусно, что хотя картина и была ужасно развратной, она обладала для меня неописуемым очарованием.

Боюсь, что я начала становиться очень чувственной, и, конечно же, мой очаровательный спутник не давал заснуть моим похотливым склонностям.

Конечно, внешне я не показывала, как подействовали картинки и его комментарии на меня, но когда мы лежали без покрывала в сумраке ночи, согревая друг друга естественным теплом наших тел, эффект воздействия этих изображений на него был поразительно очевиден — его рубашка в центре тела вздыбилась острым пиком, и когда я игриво сняла с него ткань, там оказался его огромный член, такой напряженный, будто он не проделывал вообще никакой работы! Я начала осторожно ласкать его рукой вверх и вниз, спрашивая Виктóра, какой предел он думает установить своим животным желаниям. На это он ответил, что хотя он слишком уважительно относится ко мне, чтобы в настоящее время предлагать вновь овладеть моим телом, спереди или сзади, все же есть один способ справиться с этим делом, который, несомненно, доставит нам взаимное удовольствие и удовлетворение, — если я, конечно, соизволю сделать именно то, что он мне скажет.

К тому моменту я пришла в такое состояние духа и тела, что была готова пообещать все, что угодно, лишь бы успокоить свои животные потребности, не причиняя особого вреда. Соответственно, повинуясь указаниям Виктóра, я уселась верхом на его лицо и подставила губки своей пылающей сокровищницы прямо к его рту. Эта поза, как вы со временем уловите, мои дорогие девочки, заставила мое собственное лицо опуститься на его интимные части. Едва я села верхом на его лицо, как он с восхитительным покалыванием засунул свой язык в мою открытую норку и принялся изумительно крутить им в ней. Я же в порыве страсти схватила его член, и он, на мгновение отстранив от меня свой язык, воскликнул:

— В свой ротик, моя милая госпожа! В свой ротик, если ты любишь меня!

Если бы кто-нибудь двенадцать часов назад предложил мне взять в рот член молодого человека, я бы презрела эту идею как отвратительную и невозможную. Но теперь, когда мои страсти разгорелись до предела, а мой возлюбленный делал то же самое, что и я, я не колебалась ни минуты, — я взяла его великолепный шест в рот и принялась его сосать.

Да, девочки, вы можете смеяться, но уверяю вас, ощущать языком и губами теплую шелковистость его плоти было очень приятно, особенно в сочетании с той маленькой игрой, которую он затеял между моих распростертых бедер. Он приподнял свои ягодицы, чтобы встретиться с моим ртом, а я, со своей стороны, плавными движениями своей попки вверх и вниз пыталась помочь работе его языка. И хочу, не колеблясь, заявить, что это действо доставило мне больше удовольствия, чем все остальное, что я когда-либо испытывала.

Видите ли, его инструмент был слишком велик, чтобы одна из двух моих нижних дырочек доставляла мне удовольствие при его проникновении, а если и доставляла, то с огромной болью. А поскольку его язык не был слишком велик для моей киски, а его член не был слишком велик для моего рта, то разве мы оба не могли наслаждаться этим несколько необычным способом безо всякого вреда? Во всяком случае, мы получили неописуемое наслаждение. Я лизала пульсирующий ствол вверх и вниз, облизывая его наружную сторону от навершия до яиц, затем я обвела языком выпуклую головку, отчего он начал задыхаться и корчиться. Но еще лучше был момент, когда я заглотила весь ствол целиком, ощущая, как толстый поршень пульсирует в моем горле. И как только меня охватило экстатическое чувство, когда я почувствовала, что природа больше не может сдерживаться и я должна позволить фонтану страсти вырваться наружу — каковы бы ни были последствия для лица и рта господина Виктóра, — он также начал яростно приподнимать свой зад, одновременно обеими руками прижав мою попку к своему лицу, и перебросил одну из своих мускулистых ног через мою шею, чтобы сильнее прижать мое лицо к себе.

Тут я в оргазмическом экстазе залила ему своим нектаром рот и лицо, но он, казалось, не возражал против этого. Напротив, он продолжал сосать и делать выпады языком, пока с ним не произошло то же самое, что уже случилось со мной, и я не обнаружила, что мой рот полон густой, теплой, и соленой на вкус жидкости. Я жадно глотала этот животворный сок, пока он не прекратился, и я не осушила его досуха.

Потом я слезла с него, потому что боялась, что задушу его, и мы полчаса лежали в объятиях друг друга, сонно целуясь и обнимаясь.

Вскоре после этого Виктóр благоразумно заявил, что ему нужно уходить в свою комнату, так как если останется подольше в моей постели, он непременно заснет, а для нас обоих будет лучше и безопаснее, если он будет спать в своей постели. Кроме того, он сказал, что три-четыре часа сна окажут ему большую услугу.

Признавая его правоту, я позволила ему частично одеться и уйти, чувствуя уверенность в силе своих любовных чар, способных призвать его к себе всякий раз, когда я пожелаю получить удовольствие от его общества. Оставалось только найти такую возможность. Размышляя об этом, я заснула и не просыпалась до тех пор, пока моя горничная Полѝн не вошла в комнату около десяти часов утра и не пожелала узнать, не угодно ли мне встать. Хотя обычно моя прислуга была очень почтительна, она не могла не заметить моих бледных щек, темных кругов под глазами и общего томного вида.

Все это я объяснила своим ежемесячным женским циклом, который проходил нерегулярно, в надежде, что это объяснят любые случайные пятна крови, которые могут быть обнаружены на моей сорочке или ночном халате. Но, как показали последующие события, горничная оказалась далеко не такой глупенькой, чтобы ее можно было этим убедить.

Тем временем она дала мне немного шоколада, который привел меня в чувство, и я спустилась в будуар моей матери, чтобы позавтракать с ней и послушать ее рассказ о веселье предыдущей ночи.

К этому времени было уже одиннадцать часов, и я обнаружила свою мать вставшей, но еще не одетой.

Она выглядела не только усталой, но встревоженной и раздраженной, хотя, к моей радости, не из-за меня. По-видимому, моя мать прониклась симпатией к виконту де Мервилю, и так как все ее старания (а их было немало) не смогли заставить этого джентльмена оказаться у ее ног, она предприняла очередную смелую попытку на маскараде.

Виконт часто восхищался драгоценным кольцом, которое так любила моя мать. Оказывается, она спрятала его в маленький футляр, который и положила в правый карман бриджей своего маскарадного костюма. Во время маскарада она вложила в руку господина де Мервиля маленькую записку, в которой намекала, что преступление, заключающееся в том, чтобы обчистить карман, иногда может быть прощено и даже привести к счастью. Она была уверена, что, несмотря на маску, он ее узнает.

— И ты вряд ли поверишь мне, моя дорогая Эмили, — сказала она мне, — если я скажу тебе, что когда этот бесстрастный негодяй воспользовался моим намеком и залез в мои карманы, то, хотя он и проделал это самым грубым образом, стоя позади меня в самой гуще толпы и прижимаясь передней частью своего тела к задней части моего, обшаривая обеими руками самый низ моих карманов, он даже не потрудился ощупать интимные части моего тела, хотя футляр с кольцом лежал прямо напротив них! Кольцо он, конечно же, забрал, но я никогда ему этого не прощу, нет, никогда! — восклицала моя мать, чуть не плача от досады, что предоставила мужчине такую прекрасную возможность, а он ею пренебрег. — Я ожидала, по крайней мере, что у него окажется развитое любопытство, и он шепотом попросит меня на ухо о чем-то бóльшем.

— Может быть, дорогая матушка, он вас не узнал? — спросила я.

— Он должен был узнать! — ответила моя мать, нюхая табак. — Сделай мне одолжение, попроси Виктóра убрать эти приборы для завтрака, а потом ты и Фанчетта поможете мне одеться.

Когда Виктóр вошел в комнату, мать, казалось, была поражена его видом. Он всегда выглядел очень красивым, но в это утро в его общем облике была какая-то бледность и усталость, что очень пленяло. Кто знает, возможно, в достижении этих результатов сыграли свою роль последствия его встречи с юной спутницей и осознание этого.

Во всяком случае, моя матушка смотрела на него минуту или две, а потом сказала:

— Виктóр, пойди в мою гардеробную, там на полу возле стола лежат мои подвязки. Принеси их сюда.

Юный паж повиновался и быстро вернулся с маленькими алыми шелковыми лентами в руках.

— А теперь, — сказала мать, — встань передо мной на колени и надень их для меня.

— Ох, матушка, — воскликнула я, — неужели я не могу сделать это?

Видите ли, я вспомнила, что рассказывал мне Виктóр ночью о том, какое впечатление произвела на него очаровательная особа моей матери, и почувствовала некоторую ревность. Я знала, что моя матушка носит подвязку хорошо выше колена, и боялась того, что будет делать юноша.

— Конечно, нет, дитя мое, — ответила мать. — Но долг пажа — прислуживать своей госпоже. — С этими словами она, откинувшись на диване, нарочно подняла одну ногу и натянула шелковый чулок до нужной высоты, так что, когда Виктóр опустился на колени, чтобы надеть алый поясок, он не мог не заметить всего того, что она демонстрировала.

Когда он проделывал то же самое с другой ногой, моя мать вдруг окликнула его:

— О! Жалкая блоха! Поймай ее, если сможешь, Виктóр! А ты, дитя мое, можешь выйти из комнаты, если пожелаешь, или остаться, если тебе так больше нравится. Сними штаны, Виктóр. Блоха у меня между бедер, а никто не может поймать блоху у леди в этом месте с застегнутыми бриджами!

Виктóр немедленно повиновался, бросив на меня оправдывающийся взгляд, как бы говоря, что ничего не может с собой поделать. Нет нужды добавлять, что как только его восставший член освободился от тяжести бриджей, вся тревога миледи по поводу блохи исчезла. Она легла, закинув ногу на спинку дивана, на котором лежала, и поманила его к себе.

Он не замедлил приблизиться к ней, однако нашел время положить под задок моей матери одну из запасных диванных подушек. Когда он это сделал, я была совершенно поражена масштабом ее очарования: такая великолепная розовая щелка посреди такого обширного темного леса! И ее нижняя дырочка, которая также была видна благодаря ее возвышению на подушке, почему она была такой же большой, как и моя любовная норка?! Но у меня было мало времени для наблюдений, потому что послушный паж, всегда исполнявший приказы своей госпожи, подался назад и в два толчка вложил свое оружие по самую рукоять ей в киску. В то же самое время он распахнул ее халат, полностью обнажив ее тело. Ее спелые, хорошо сформированные груди были увенчаны большими розовыми сосками, и эти холмики подрагивали от настойчивых ударов Виктóра, пока он не схватил их обеими руками и крепко не сдавил. Я не сомневаюсь, что он доставил моей матери полнейшее удовлетворение. И хотя она все время повторяла, что пожелала перенести эту операцию не из похотливых побуждений, а просто как лекарство от депрессии, однако же ее манера разговаривать, задыхаясь и с заминками, и то, как она стискивала пальцами ягодицы Виктóра и перекидывала одну ногу за другой через его спину, выдавали нечто совсем иное.

Он энергично накачивал ее, двигаясь вперед и назад, вращая бедрами, чтобы полностью растянуть и раскрыть ее пещерку. Он отодвигался назад, почти полностью извлекая свой стержень из нее, а затем снова и снова, почти неистово, вонзал его в нее.

Наконец он прикончил ее, вынул меч из жарких влажных ножен и принялся застегивать пуговицы, а мама томно простонала:

— Эмили, дитя мое, оботри меня насухо и сними с меня одежду.

Я послушно повиновалась, но не успела закончить, как мы услышали, что к дверям подъехала карета и в дверь привратника громко позвонили.

— Господин де Мервиль желает оказать честь вашей светлости, — объявил один из лакеев, входя в комнату.

— Проводите его в гостиную и сообщите, что я буду иметь удовольствие встретиться с ним там, — ответила моя мать. — Эмили, дитя мое, позовите Фанчетту и проводите меня в мою спальню.

Не успели мы войти в святая святых, как ее светлость без посторонней помощи разделась догола, а мы обтерли ее губкой, пропитанной душистой водой.

Следующая процедура была очень важной. Это было не что иное, как обмывание интимных мест матери раствором квасцов, и делалось для того, чтобы снова сделать ее дырочки тугими, — я полагаю на тот случай, если галантный виконт пожелает ощупать эти интересные части либо своим благородным пальцем, либо своим не менее благородным членом. И действительно, что-то подобное было совершенно необходимо, потому что после работы Виктóра оба отверстия ее светлости были раскрытыми, дряблыми и влажными.

После этого мы начали облачать ее светлость в самое нежное нижнее белье, а после, пока Фанчетта торопливо приводила в порядок ее волосы, я выбрала темный шелковый утренний халат, который, как я полагала, очень ей шел.

В это время в гостиной раздался звонок, и я услышала, как виконт спросил появившегося лакея, получила ли мадам де Флерѝ его послание.

Когда я доложила об этом, моя мать воскликнула:

— Иди к нему, мое дорогое дитя, заставь его замолчать и скажи, что я сейчас выйду.

Итак, я поспешила удалиться, застав в гостиной прекрасного высокого джентльмена, великолепно одетого, который обратился ко мне как к мадемуазель де Флерѝ, представившись виконтом де Мервилем и спросил, не удостоит ли его своим присутствием моя очаровательная матушка. Я заверила его, что моя леди-мать примет его немедленно, на что он вежливо заметил, что теперь, когда у него появилась такая прекрасная спутница, задержка покажется менее утомительной. Затем он сделал мне комплимент, намекнув на мою очаровательную красоту и сходство с моей матерью, и испросил чести приветствовать мою девичью щечку. При этих словах я покраснела, сделала реверанс и, как мне было велено, почтительно подставила щеку для поцелуя. Но щека ему не подошла — он сразу перешел к губам и, изрядно пожевав их и покрутив языком вокруг моего рта, начал ощупывать мою особу, правда, поверх одежды, но все же весьма эффектно.

— Прошу вас, месье, сохраните все это для моей матери, — задыхаясь вымолвила я.

— Не беспокойтесь, моя милая юная леди, — ответил он. — Я не собираюсь насиловать ваше нежное девичье тело, но мне очень хочется посмотреть, что за дочь у вашей прекрасной матушки.

С этими словами он приподнял мое платье и нижнее белье и тщательно осмотрел мои ноги, бедра, живот, попу и интимные отверстия.

— Так-так! — произнес он, засовывая палец в мою недавно изнасилованную киску, — вот я и узнал секрет, не так ли? Вы уже не девочка! И к тому же такая молодая! Ну что ж, я ничего не скажу вашей маме, это останется тайной между нами, но мы еще поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

Я готова была заплакать от стыда и досады от того, что так скоро обо всем узнали, но он поцеловал меня и успокоил, и я несколько примирилась с этим. В этот момент мое чуткое ухо уловило шаги матери. Он успел убрать руку с моих бедер, а я — набросить одежду и привести ее в порядок, и мы оба едва успели немного отдалиться друг от друга. Моя мать вошла в комнату, выглядела она величественно, грациозно и царственно, о чем господин виконт не преминул очень тепло сообщить ей!

Протягивая ей кольцо, которое он вынул из кармана ее светлости накануне вечером, он сказал:

— Вчера вечером я нашел эту прекрасную безделушку. Она была расположена в восхитительном месте. Ваша светлость, вы позволите оставить ее у себя или же я должен положить ее туда, где нашел?

— Прошу вас, дорогой Анрѝ, сохраните ее в знак моего уважения к вам, — сказала мать. — Вы не можете вернуть это кольцо на то место, где нашли. Видите ли, на мне нет бриджей!

— Простите, ваша светлость, я ничего не вижу, — ответил он, смеясь. — Во всяком случае, в бриджах или без бриджей, это восхитительное место здесь представлено во всем своем великолепном очаровании.

— Ах! Дорогой Анрѝ, вы мне льстите! — сказала мама, улыбаясь и вздыхая.

Что же касается меня, то я подумала, что пора бы мне покинуть эту комнату.