Преддипломная практика Вовки Макарова состояла из двух частей: подбор материалов для диплома на ВНИИЛТекМаш и поездка в Чебоксары на химкомбинат. Всесоюзный научно-исследовательский институт легкого и текстильного машиностроения был создан в далеком одна тысяча тридцать втором году приказом Народного Комиссариата тяжёлой промышленности СССР от шестнадцатого мая.

Преддипломная практика Вовки Макарова состояла из двух частей: подбор материалов для диплома на ВНИИЛТекМаш и поездка в Чебоксары на химкомбинат. Руководила этой практикой очень приятная женщина, доцент кафедры Химмаш и КОО Смирнова Лариса Михайловна. Она же создала из пяти студентов группу, которой поручили создать проект поточной линии по переработке химических волокон, и в которую вошли Комаровский, Костомаров, оба Юры, широкозадая Марина Кормухина, Вовка Макаров и Ленка Столярова с такими острыми грудями, что невозможно было удержаться, чтобы их не потрогать. Вовка давно хотел их потрогать, но удобный случай представился только на этой практике.

Все знают, что такое «синька»? Не та синька, которую хозяйки добавляют в воду при полоскании белого белья. Другая. Не знаете? Придется рассказать. Синькой конструкторы и чертежники называли копии чертежей на больших листах бессеребряной бумаги, полученной контактным способом. Копия получалась синего цвета. Оттого и синька. Вовка обучился быстро, оба Юрки – тоже, а Ленке, которая, хотя и работала когда-то чертежницей, машина не далась. Макаров сказал: «Ладно!», и взял ее в помощницы, а бестолковая Кормухина увязалась с ними. Я, говорит, тоже могу помогать. И глядит весьма двусмысленно.

В этот день, зимний, морозный, солнечный, снег искрился так, что смотреть было больно. Возле входа грелись три собаки, как всегда, друг на друге. Сучка внизу, на ней кобель, а на нем – второй. Вовка хмыкнул и нырнул в стеклянные двери. Марины Блиновой не было. Светка Потапова была, но она ничего про Марину не знала. Поэтому Макаров отобрал нужные чертежи, схватил за теплую руку Ленку Столярову с очень острыми сиськами и устремился в теплую и темную комнату за дверью с надписью «Светокопия». И Кормухина тоже с ними. Она ревновала Вовку ко всем девицам в группе, словно он был ее парень, хотя он вступил с Кормухиной в близкий контакт всего один раз, да и то по пьяни.

В «Светокопии» было жарко, и Макаров снял пиджак, и Ленка сняла кофту, и Маринка тоже сняла свою спортивную трикотажную курточку-олимпийку. Вовка снял свитер, и Ленка сняла белую блузку, и Маринка тоже что-то там сняла. Девушки остались в комбинациях и юбках, а Вовка – в клетчатой польской ковбойке. «Несправедливо!», – сказала Ленка, и Вовка снял ковбойку. Девушки в ответ скинули с плеч бретельки и их груди, такие разные, были уже совсем близко. Маринкины, правда, тряслись, как холодец, на блюде, зато Ленкины торчали, как деревянные.

— Ты потрогай, – сказала Ленка, выпячивая свои груди вперед, еще прикрытые тонкой тканью лифчика. – Только осторожнее, я кончить могу.

— У нее очень чувствительные соски! – хихикнула Марина. – Зато у меня – нет, трогай, сколько хочешь...

Она первой сняла объемистый бюстгальтер, и ее груди, лишенные поддержки, упали вниз и повисли, как воздушные шары, налитые водой. Тоже неплохо, но Ленкины конусы, словно выточенные из дерева искусным резчиком, так и просились в руки. Она изогнулась назад, а Вовка их подхватил снизу, и погладил соски большими пальцами. Они кололи Макарову пальцы. «Я сейчас кончу!», – зашипела Ленка, а Маринка ничего не сказала. Она была занята. Кормухина тянула себя за соски и отпускала груди, и они звонко шлепались, ударяя по гладкой коже молодого тела. Она первой задрала юбку, спустила ниже колен колготки и большие трусы и встала в позу, как сучка у подъезда. Ленка тоже встала рядом с ней, опершись о большую копировальную машину, несильно пахнувшую аммиаком. Макаров сделал внутри Маринкиной пещеры несколько дежурных движений и перешел к Ленке, оказавшейся неожиданно узкой. она плотно охватила его, и Вовка быстро дошел почти до конца.

Кормухина была большой любительницей разной механики, вроде противозачаточных спиралей, и поэтому Макаров вовремя оставил кончившую Ленку и излился в Маринку. Копий они все-таки наделали чуть позже, когда пришла доцентша Лариса Смирнова, руководительница практики со стороны вуза.

От ВННИЛТекМаша ей помогал Владимир Абрамович Хавкин, веселый лохматый дядька, оказывавший Смирновой мелкие знаки внимания, то бумажку вовремя подложит, то карандаш заточит лопаточкой. Они часто уединялись в уголке, тихо разговаривали и улыбались друг другу. Но однажды они уселись в разных углах, Хавкин любезничал со Светкой Сидоровой, а Лариса позвала Макарова.

— Что-то Марины Блиновой не видно, – спросила доцентша, ковыряя пальцем крышку стола. – Третий день ее нет.

— Сам беспокоюсь, – сказал Макаров. – Я звонил, Светка Потапова звонила, никто трубку не берет. Подожду до завтра, и поеду.

— Она где живет, напомните?

— На Нежинской, тринадцать, в круглом доме. Я у нее пару раз был. Забавный дом. Снаружи тихо, а внутри – ветер.

Смирнова все смотрела на разошедшегося Хавкина, сыпавшего анекдотами, а Светка слушала в пол уха и помаргивала круглыми глазами.

— Значит так, – Лариса хлопнула ладонью по столу. – Завтра с Потаповой после обеда поезжайте к Блиновой и узнайте.

Очень душевной и заботливой была доцентша Смирнова.

Но ехать не пришлось, потому что Блинова, плохо причесанная и одетая кое-как во все черное, на следующее утро вбежала и бросилась на Светку Потапову, спрятав на ее груди распухшее лицо. Она плакала и повторяла: «Бабушка, бабушка умерла!». Вовка, было, кинулся к ним, но Светка покачала головой, отстань, потом, мы сами разберемся. И Макаров отстал на время. Он-то еще никого не потерял, если только прабабку Окулину из Чуриково, что под Малоярославцем.

Бабушка и мама поехали на похороны, и взли с собой Вовку. Он тогда впервые увидел мертвого человека, как заколачивают крышку, засыпают могилу с гробом, и ставят сверху деревянный крест. Он тогда оглянулся кругом, увидел бесконечные кресты, свежие, и серые, и покосившиеся, и пирамидки со звездами и полумесяцами. Их было тысячи, и под каждым лежал покойник, это было страшно. А тут еще церковный колокол взялся редко и заунывно звенеть, а бабушка и мама, и все вокруг принялись креститься. И октябренок Вовка тоже, как умел, перекрестился...

После обеда Марина успокоилась и сама подошла к Макарову. Глаза еще были красные, но Светка Потапова ее умыла, причесала и накрасила, и она стала почти прежней Мариной Блиновой, только между густых бровей пролегла морщинка. «Вот и остались мы с мамой одни», – сказала она и прерывисто вздохнула. – «Ты уж меня не провожай. Я поеду одна. Мне о многом подумать надо»...

Она ушла, а к замешкавшемуся Вовке подсела Лариса Михайловна.

— У нее беда, да?

— Бабушка умерла. Теперь они одни с мамой остались.

— В одиночестве плохо, – горько сказала Лариса. – Дом как сирота, одно эхо бродит по пустой квартире. Я и не думала, что в моей квартире так много эха.

— Я Вас провожу, – сказал Макаров. – Дорогой поговорим. Пошли?

В гардеробе он снял с крюка ее белую шубку, помог ей найти рукава, а пока она застегивала деревянные пуговицы, спросил: «Вы тоже кого-то потеряли недавно?». Она натягивала белый пуховый берет, и ее руки на секунду замерли.

— Я? Я потеряла мужа. Точнее, он ушел к другой.

Лариса была белокожей, светловолосой, почти аьбиноской, но с контрастными ярко-серыми глазами. Умело и очень скупо красилась, только ресницы с немодными стрелками в углах глаз, брови и чуть-чуть губы. Она поворачивала к Вовке голову, и тогда их дыхания смешивались.

— Скоро потеплеет, – сказала Лариса, взглянув в пасмурное, но залитое жемчужным светом ранней зари небо.

Асфальт припорошило, и снег тихо поскрипывал под ногами. Они немного прошли вверх по Варшавке и остановились возле трехэтажного дома. «Вот мы и пришли», – сказала Лариса, поглядев на темные окна. – «Скоро потеплеет, и с потолка опять закапает».

— Я раньше работала во ВНИИЛТекМаше, и ходить было две минуты, а теперь езжу в наш институт на сорок седьмом.

Они поднялись на третий этаж, Лариса долго боролась с замком, приговаривая: «Мне когда-нибудь придется ночевать на лестнице!», но все-таки одолела его железное упрямство.

— Заходите! Раздевайтесь!

Она щелкнула выключателем раз, другой, но свет загорелся только с третьей попытки. Вовка огляделся. Скромненько, но уютно. Такой женский будуарчик, и тихо. Стены толстые, рамы двойные, стекла украшены морозными узорами, а потолок – разноцветными разводами.

— Ему уже много лет, – сказала Лариса, выглянув из кухни. – Он был построен еще в двадцать седьмом году. Старичок! Вам чай или кофе?

— Все равно, только покрепче, и чашку побольше.

К чаю у нее были конфеты «Ассорти» в большой коробке. Вовка выбрал одну конфетину – бутылочку в золотистой фольге.

— Там коньяк, – сказала Лариса. – Вы любите коньяк?

— Нет, коньяк я не люблю, – ответил Макаров. – Я конфеты люблю с коньяком. Немного жжет, и тут же шоколад своей сладостью все сглаживает.

— Вам нужен шоколадный коктейль, – загорелась Лариса. – Немного молока, какао-порошка, и мороженого. И водки, водки! Я пойду приготовлю! Я быстро...

Она бросилась на кухню, а Макаров принялся бродить по комнате. Двуспальная кровать, трельяж, старый телевизор «Рекорд» с маленьким экраном, электрофон «Вега-109» с пластинками, и шкафы, набитые книгами.

Не прошло и пяти минут, как появилась Лариса с двумя широкими фужерами.

— Ну, пробуйте!

Она, наверное, уже попробовала, потому что над верхней губой у доцентши появились темные усики. Кажется, она перелила водки, потому что вскоре развеселилась, а по Вовкиному телу разлилось приятное тепло.

— А давайте танцевать! – предложила Лариса.

И, не дожидаясь ответа, она включила «Вегу». Зазвучало танго «Романтика». Вовка танцевал плохо, но старался хотя бы попадать в такт. А Лариса в своем домашнем халатике раскраснелась, потому что танго – танец провокационный. Там то и дело нужно вставлять друг другу бедра в интимные места и прижиматься низом живота. Они танцевали вокруг стола, вокруг телевизора на длинных ногах, и, наконец, дотанцевались до двуспальной кровати...

— Скажи мне, Володя. Ты думаешь, что я – старая шлюха?

— Ты? Нет! Ты – одинокая молодая женщина, которой не хватает общения с коллегами.

Она сидела по-турецки в головах постели, опираясь на ковер голой спиной.

— Хавкин не захотел бросать семью ради меня. А он мне давно симпатичен.

— Да черт с ним, с этим Хавкиным! Ты, если поманишь, хотя бы мизинцем, прибежит толпа Хавкиных аж из самого Израиля. Или из Австралии по дну придут!

Смирнова рассмеялась.

— И среди них – Володя Макаров, которому придется сделать обрезание! Давай прямо сейчас?

— Что?

— Обрезание сделаем!

Она принялась щелкать ножницами возле Вовкиного члена, который в ожидании экзекуции сморщился и прикинулся трупом.

— А если тебе?

— Мне нельзя. Что же тогда Хавкины из Австралии будут страстно мусолить?

На следующий день они опоздали совсем немного. У Ларисы под глазами лежали темные пятна, а Вовки небритый подбородок был измазан помадой.

Что там у нас за остановка дальше? Ага, «Зеленые горы. Стадион «Труд»»! Вовка там родился и рос до четырех лет!