— Скоро праздник, – сказала Людочка Шенгелия. – А у нас ничего не готово.

— Ну как не готово! – ответил ей Вовка Макаров. – Я могу на аккордеоне сыграть, ты – на пианино, споем что-нибудь в два голоса. Вот и сляпаем концертик к Восьмому Марта.

— Вот именно, сляпаем, – задумчиво сказала Людочка, Людмилка, Люсенька. – Ты приходи завтра с инструментом в актовый зал, поиграем...

— Так завтра воскресенье!

— Вот и приходи. Никто мешать не будет.

Она склонила голову к плечу и внимательно посмотрела на Макарова громадными карими глазами. Потом перекинула со спины на грудь толстенную косу и начала перебирать ее тонкими длинными пальцами, словно в волнении. Вовка едва сдержался, чтобы не накинуться на Людочку и не зацеловать ее пухлые губы.

— Приду, приду! – заверил ее Макаров. – И аккордеон принесу.

— Тогда до свидания! – сказала Людочка и на прощание протянула ему нежную теплую ладошку...

Вовка вышел из школы и вдохнул морозный воздух, падал снег, мела поземка. Весной и не пахло...

А на следующий день все переменилось! За ночь потеплело градусов на десять, и термометр за окном показывал уверенный плюс. Под окнами недавно проехала машина, оставила темные колеи, и вдоль них уже бежали ручьи! Весна, что ли?

— Да, Вовик, весна!

Сзади неслышно подошла мама, босая и теплая, обняла Макарова, прижавшись к его спине маленькими мягкими грудками, и прошептала еще раз:

— Да, весна!

И добавила:

— Я пойду полежу еще, а ты возьми в холодильнике.

Она зевнула и отправилась досыпать.

Вчера Макаров маме все уши прожужжал о сегодняшней репетиции с Людочкой Шенгелия, а потому завтрак был готов с вечера, и смиренно ожидал в холодильнике, чтоб его съели: омлет, хлеб с маслом, гречневая каша на маленькой сковородке, и домашняя простокваша. Все это показалось необыкновенно вкусным, и Вовка, посматривая в окно на золотую зарю, сметелил все за десять минут. И начал торопливо собираться, то и дело, поглядывая на часы с пионером на циферблате.

Первым делом Макаров вытащил из-под дивана тяжеленный аккордеон в футляре и брезентовом чехле, отнес в прихожую и поставил возле входной двери. Затем, немного подумав, надел синие плотные лыжные брюки с начесом, зимнюю куртку поверх клетчатой рубахи и шапку-ушанку. Потом подошел к матери. Она, положив голову на локоть согнутой руки, спала, еле слышно посапывая, и Макаров не стал ее будить.

А на улице уже слепило солнце, выпавший накануне снег заметно осел, и дворничиха тетя Лена, нарушая утреннюю тишину, вовсю орудовала железной лопатой, вычищая узкую дорожку посреди заснеженного тротуара.

— Здрасте, теть Лен! – первым поприветствовал дворничиху Вовка.

— Доброе утро, сынок! – прекратив на время «раскопки», ответила тетя Лена. – Весна, что ли?

Она, опершись на черенок лопаты, смотрела из-под руки на яркое небо и на блестевший под солнцем снег.

— Ты куда это с чемоданом?

— В школу.

— Так сегодня выходной! – удивилась дворничиха. – Школа не работает!

— У нас сегодня репетиция, – солидно ответил Макаров. – Праздничный концерт готовим.

— А, ну тогда иди, – сказала тетя Лена и снова взялась за лопату.

Макаров тащил свой инструмент, шлепая по раскисшему снегу уже без разбора, и, когда подошел к школе, сильно засомневался, что там кто-нибудь есть. Но как, ни странно, дверь была не заперта, а прямо напротив входа сидела директор школы Матрена Семеновна!

— Здравствуйте, Макаров! – сказала директор. – Больше никого не будет?

— Здравствуйте, Матрена Семеновна! – ответил несколько опешивший Вовка. – Наверное, все.

Он и забыл, что Матрена жила при школе в двухкомнатной квартире с отдельным входом, а она сидела на банкетке в халате на пуговицах, попросту, по-домашнему, и играла связкой ключей.

— Так я запру?

— Конечно, – сказал Макаров и заспешил к лестнице, перехватывая на ходу тяжеленный аккордеон в другую руку. А Людка уже играла...

Кругом тишина, пусто в сумрачном зале...

Быть может, забыли и мне не сказали?

О том, что сегодня концерт отменили

Афишу не сняли, отклеить забыли?

Один я пришел и устроился в кресле,

Но, может, не будет, ах, если, ах, если...

И нет никого на пустынной эстраде...

Но кто-то вошел где-то сбоку и сзади.

И стук каблучков, шорох длинного платья,

И весь напряжен, ожидаю опять я!

Прошла в двух шагах, в темноте не заметив,

Открыла рояль (вдруг прогонит при свете?)...

Над сценою свет сам собою включился!

А сердце стучит, чуть инфаркт не случился!

Но взмахи ресниц (неужели все снится?),

И белые руки, как белые птицы...

О, чудо, о, звуки как отзвуки рая –

Она для меня лишь Шопена играет!

Вот такой стишок сочинит Макаров через много лет и посвятит его Людочке Шенгелия, а пока он стоял у дверей актового зала и слушал, поставив аккордеон на пол. Он и не думал ни о сиськах, ни о волосиках, ни о том, что таится у каждой женщины под этими волосиками, а член его напрягался и вставал, растягивая податливые лыжные брюки. Людка играла все громче, а член вставал все сильнее. Этого Вовка выдержать уже не мог, а потому резко дернул за ручку входную дверь в актовый зал, громко хлопнув ей о стену. И Шенгелия перестала играть, а Макаров, подхватив аккордеон, вошел в зал, четко печатая шаг.

Людка сидела, откинувшись на спинку стула, и потирала кисти рук.

— И что это было? – спросил Макаров у пианистки.

— «Поэма экстаза» Скрябина в переложении для фортепиано. Ну, как?

— На слух мешанина, но пробирает до кишок и ниже.

Она была в какой-то домашней затрапезине: в белой шерстяной кофте и черных шароварах.

— Значит, ниже? – спросила Людка и покосилась на Вовкины вздыбленные лыжные брюки.

— Ага! А ты ничего не почувствовала?

— Меня другая его вещь заводит. Хочешь, сыграю?

Макаров кивнул. Людка снова заиграла, на Вовкин неискушенный слух, такую же галиматью, как и совсем недавно, тут же покраснела и перестала стучать по клавишам.

— Прямо в жар бросает! А тебя?

— Не особо. «Экстаз» лучше.

— Ну, не знаю...

— У нас пол разный. Может, поэтому?

— А мне даже жарко стало! – сказала Людка, оттягивая ворот кофты и отдуваясь. – Может, снять?

— Снимай, – с деланным равнодушием сказал Вовка и отвернулся.

— И брюки?

— И брюки. Мне-то что...

Людка шуршала одеждой совсем недолго, а когда она разрешила повернуться, Шенгелия снова сидела на стуле, и не голая, и не в рубашке или комбинации, а в очень симпатичном платьице гофре в крупную клетку с узким пояском. Вовка с облегчением вздохнул:

— Тебе идет! Красиво!

Людка обрадовалась похвале, вскочила и начала кружиться, как девочка из первого класса. Замелькали белые трусы, и Макаров закрыл глаза.

— Вовка, тебе тоже жарко? – пропела Людка. – Ты весь красный!

Тут-то Макаров обнаружил, что он все еще стоит в зимней куртке и шапке, и держит в онемелой руке футляр с аккордеоном. Поневоле будешь красным!

— Спасибо, Люд! Это все от музыки, себя забыл.

Вовка поставил инструмент на пол, снял шапку, куртку и положил все на стулья в глубине сцены. Потом водрузил на столик рядом с пианино футляр с аккордеоном и начал расстегивать тугие пуговицы на чехле. Долго расстегивал, Людка даже устала смотреть и дважды порывалась Макарову помочь. Наконец Вовка расстегнул блестящие чемоданные замки, извлек инструмент и накинул на плечи ремни. «Я сыграю плясовую!», – объявил он, нажимая клавиши регистров. Короткое вступление, и Макаров заиграл «Светит месяц, светит ясный». Простая вещица, но заводная, особенно если слушатели в подпитии где-нибудь на свадьбе.

Вовке довелось как-то играть на свадьбе. По малости лет водки ему не налили, отбоярились лимонадом «Буратино» и селедочкой с лучком и картошечкой с растительным маслом. Но зато Макаров принес домой и отдал маме первые, честно заработанные деньги – целых три рубля! И был счастлив! А про то, что свадьба закончилась дикими «половецкими» плясками с засовыванием рук за лифчики и хватанием женщин за мяконькое, он не сказал. Да мама и сама знала...

Кажется, Людочку плясовая не тронула, потому что, едва Вовка закончил играть, она задумчиво сказала:

— Надо бы шариков купить для антуража.

— Я куплю! – с готовностью ответил Макаров.

— Я сама куплю. Ты в прошлом году покупал. Позорище вышел!

В прошлом году действительной вышел позорище, тут не поспоришь. К танцам под радиолу они тоже хотели купить шариков, да Макаров позабыл. Он метался по микрорайону перед самым праздником, и ничего! Тогда он пошел в аптеку, где долго мялся и краснел, пока вымолвил заветное и запретное:

— Презервативы. Десять...

И стушевался.

Вовка как-то видел по телевизору, как в передаче «Здоровье» один корреспондент вел трансляцию с завода резинотехнических изделий про проверку электроникой этих самых изделий. Ему отвечала дородная женщина в синем халате и белой косынке. При этом она улыбалась и хихикала, как девчонка-подросток, у которой спросили: «Откуда дети берутся». А потом она сказала, что вместо электроники можно просто налить в презерватив аж ведро воды, и он не порвется. Или просто надуть воздухом.

Когда же аптекарша грозно высунулась в окошко и спросила: «Зачем тебе столько, мальчик?», Вовка просто надул губы и изобразил бога Борея, дувшего, как на картинке, в паруса Одиссея.

Вешать порнографические шарики доверили, как самому длинному, Сашке Капко. Поскольку «Огонек» планировался в кабинете литературы, где почти под самым потолком были развешаны портреты разных писателей, он там «шарики» и развесил, зацепив за гвоздики. Вовка надувал, Юрка Ефимов завязывал красной ниткой, а Сашка вешал. Портретов было мало, презервативов много, и каждому писателю досталось по два шарика, а Льву Толстому даже три. На что он взирал неодобрительно из-под кустистых бровей.

Евгеша, завуч и литературша в одном лице, сначала хотела разозлиться, а потом долго смеялась, тыкая пальцами в портреты под потолком и хлопая по широким бедрам руками, как птица крыльями. А Вовка вяло оправдывался, повторяя: «Так цветных же не было!». А «шарики» все-таки пришлось снять...

— А где ты их возьмешь в таком количестве? – нахмурив брови, спросил Макаров.

— Папка достанет.

Папка у Людки Шенгелия работал, наверное, магом и волшебником. В прошлом году он «доставал» мимозу девочкам и гвоздики учителям, а в позапрошлом приволок целую коробку разноцветных носков. Вовка так и спросил:

— Он у тебя не старик Хоттабыч?

Людочка вдруг сделалась очень серьезной и спросила:

— А ты никому не разболтаешь?

Вовка чуть было не сказал: «Бля буду!», но ответил по-другому:

— Могила!

— Ладно! – успокоилась Шенгелия и выдала Вовке «страшную» тайну: ее отец торговал цветами на Черемушкинском рынке и мог достать все на свете.

При этом она страшно покраснела и даже кусала палец.

— У нас всякий труд в почете! – заверил ее Макаров и начал играть «Вальс цветов» Петра Ильича Чайковского.

А потом Людка сыграла и спела романс Сергея Рахманинова на стихи Федора Тютчева «Весенние воды», очень прилично спела, и тогда Вовка понял, что концерт к празднику «Восьмое марта» у них получится.

Затем Макаров сыграл вальс «Амурские волны», но Шенгелия сказала, что этот номер не пройдет, потому что там про какой-то гаолян и могилы. Тогда Вовка заиграл другой вальс, тоже про воду, но в Дунае, и Людка закружилась, размахивая руками. Понравилось!

Когда они пошли по домам, сначала к Вовке занести аккордеон, а потом к Людке – проводить, хотя дороги было на воробьиный скок, уже темнело, а дворничиха тетя Лена уже перебросала весь снег за бордюр, и стало чисто и немного скользко, потому что подморозило. Где-то уже слышалось «кар-кар», и Вовка сказал:

— Слышишь? Грач! Весна!

Затем они пошли на набережную, где по темной воде плыли льдины, гулко сталкиваясь и шурша о бетонные берега, и там, прижав Людку к чугунному ограждению, Макаров впервые ее поцеловал в пухлые губы. И она не отстранилась!

Праздничный «Огонек», несмотря на усилия Вовки Макарова и Людки Шенгелия, все-таки состоялся. И играть, и петь им не пришлось, потому что Володька Синяев принес лампы и починил радиолу. И, хотя они не пели и не играли, танцевать можно было до упада под пластинки и музыку радиостанции «Маяк», а еще можно было пить лимонад, есть эклеры и целовать под лестницей сладкие от крема Людкины губы...