Мой мозг лихорадочно работал, пока я шел полтора квартала назад к отелю. Радость, которую я испытывал во время прогулки в клуб, сменилась самой глубокой печалью, которую я когда-либо знал. Предполагалось, что мы с Линдой будем гулять вместе, держась за руки, подтрунивая над нашими друзьями по поводу того, чем они займутся, когда доберутся до своих номеров, и над нами, в свою очередь, будут подтрунивать. Она должна была держать меня за руку, как раньше, уткнувшись лицом в рукав моего пальто, когда разговор станет слишком рискованным.

Вместо этого я остался один. Я ехал в лифте один, стараясь не вспоминать, что мы с Линдой делали в других лифтах отеля. В одиночестве я вошел в то, что должно было быть нашей комнатой. Оставшись в одиночестве, я столкнулся с обломками нашего особенного вечера.

Я включил свет и закрыл за собой дверь. Внезапно я почувствовал невыразимую усталость. Я бросил зимнее пальто на пол и, ссутулившись, направился в спальню. На каждой подушке лежала шоколадка «Годива». Посреди кровати лежали бюстгальтер и трусики, которых я раньше не видел. Они были темно-синими, темнее ее платья, отороченные черным кружевом.

Мысленным взором я видел, как они дополняют ее, с той комбинацией любви и чувственности в ее глазах, которая была полностью ее собственной, которая до сегодняшнего вечера была полностью моей. Я нежно взял в руки кружевные тряпицы, словно они могли вернуть ее ко мне. Это не сработало. Я заплакал.

Мою жену, мою возлюбленную, мою лучшую подругу отнял у меня другой мужчина. Он небрежно, легко оторвал ее от меня, как будто имел на это полное право. Ему было все равно, что она для меня значит. Все, что он видел в ней – это хорошенькую игрушку для секса на ночь. И она только что позволила это ему! Я не имел для нее такого значения, чтобы вызвать хоть малейшее сопротивление. Как будто она тоже считала, что он имеет на нее право, более сильное, чем то, которое заслужил я почти за десять лет жизни, будучи верным, любящим мужем. Да, предполагалось, что это будет всего одна ночь. И следующее утро, наверное. Ну и что? И что он и эта ночь оставят в ее сердце, уме и чувствах? Что я мог сделать такого, что могло бы сравниться, не говоря уже о том, чтобы конкурировать, с героем города, красивым жеребцом, Марком «Мудаком» Лавальером?

В этот момент, по какой-то причине, у меня была непреодолимая потребность быть рядом со своими детьми. Возможно, я думал, что, по крайней мере, у меня все еще есть они. Я поспешно собрал свою одежду. Также я подумал о том, чтобы упаковать вещи Линды, но решил не оказывать ей такой любезности. Она сможет забрать их, когда закончит с этим мудаком. Но забрал с собой бюстгальтер с оборками и трусики, которые она оставила. По какой причине, я не знал.

Я выписался из отеля, сказав приятной молодой женщине за стойкой, что моя жена останется до утра. Линде и мудаку придется самим выяснять, как Линда сможет забрать свои вещи и проверить их. В любом случае она, вероятно, не появится к расчетному часу.

Портье выглядела обеспокоенной, спрашивая, не разочарованы ли мы нашим номером. Я уставился на нее на мгновение, пытаясь понять смысл ее вопроса, затем понял, что пары, арендующие мини-люкс, обычно не выписываются всего через несколько часов после регистрацииь.

– Нет, номер хороший. Все просто... изменилось.

– О, простите, – сказала она. К ней вернулось ее профессионально веселое поведение, как только она поняла, что ее отель ни в чем не виноват. Она, должно быть, уже видела подобные вещи раньше, и это, казалось, не слишком ее беспокоило.

Прежде чем выйти из вестибюля, я позвонил миссис Портер и сказал, что заеду за Эммой и Томми через сорок пять минут. Она, конечно, удивилась.

– Уже половина двенадцатого, Джим, – дети спят. Вы уверены, что не хотите забрать их утром? – спросила она.

– Нет! – коротко сказал я. – Я заберу их сегодня вечером. Пожалуйста, подготовьте их к посадке в машину.

– Не беспокойтесь, мистер Карлайл. Я подготовлю их к отъезду.

***

На какое-то время это отвлекло меня от моих проблем, но потом, по дороге к дому миссис Портер, у меня снова появилась возможность поразмыслить над всем. У меня внутри крутились четыре отчетливые эмоции: гнев, унижение, глубокая боль и чувство огромной потери.

Я снова отвлекся от своих проблем, когда забирал детей. Они оба были очень сонными. Миссис Портер завернула их в теплые халаты, не снимая пижам. Они сонно спрашивали, куда мы и где мама? Не дожидаясь ответа, они уснули на заднем сиденье. Я оставил миссис Портер солидные чаевые в дополнение к ее полной оплате за ночную няню и сел в машину.

«По крайней мере, у меня есть они», – подумал я.

По дороге домой я впервые задумался о том, как буду вести себя, увидев утром Линду и зная, что этот мудак трахал ее всю ночь. Я почти боялся, что в ту же минуту, как она войдет в дверь, я влеплю ей пощечину. Я задумался, не заплачу ли я в конце концов перед ней. Как я мог продолжать, зная, что она сделала из меня рогоносца, пусть и невольного.

Эти беспорядочные мысли и чувства шевелились у меня в голове, когда я вынес сначала Эмму, а потом Томми из машины и положил их на наш большой диван в темной гостиной. Они частично проснулись и тут же снова уснули. Я решил не трогать их, а дать поспать там до утра. Я достал из бара бутылку пьяного рома «Капитан Морган со специями» (пятьдесят градусов) и сел в темноте между детьми. Я начал думать о завтрашнем дне, о будущем и о своих альтернативах.

Ди и Линда, как и остальные мои бывшие друзья, по-видимому, ожидали, что я приму этого пикадилло в нашем браке и продолжу жить так, словно ничего не изменилось. Полагаю, мысль о том, чтобы трахнуть этого мудака, для Линды фактически, а для Ди и других дам опосредованно, сделала их всех оторванными от реальности. И все же, я не знал, как буду вести себя с Линдой, встретившись лицом к лицу.

Мне казалось, что единственный очевидный выбор, который у меня есть, – это (1) принять унизительную роль рогоносца до конца моего брака ради детей или (2) спасти свою гордость, разведясь с Линдой, став отцом-одиночкой и имея только ограниченный доступ к детям.

Я старалась не жалеть себя, но временами тихо плакал. В один из таких моментов проснулась Эмма и спросила меня, почему я грущу.

– Это из-за того, что здесь нет мамы? – спросила она.

– Да, – сказал я, – это из-за того, что мама – где-то в другом месте.

Эмма обняла меня, свернулась калачиком и снова заснула.

***

Наступило раннее утро, а я все еще сидел между своими спящими детьми, когда мне пришло в голову решение, которое меня устраивало. Пряный ром не подействовал на меня так, как обычно, и голова у меня все еще была ясной. Я поднялся наверх и начал собирать вещи. Чем больше собирал вещей, тем больше радовался своему альтернативному поступку, хотя в долгосрочной перспективе это не решало моей проблемы.

Я собрал всю одежду, которая, как я думал, понадобится мне для долгого путешествия. Кроме того, я включил компьютерное оборудование, необходимое для работы: ноутбук, принтер/сканер/факс/копир и мой семидесятисантиметровый планшет для рисования Wacom. Я был специалистом по компьютерной графике, и если я собирался отсутствовать так долго, как думал, то в качестве домашнего офиса мне потребуется компьютерное оборудование. Моя компания часто давала мне работу по контракту, которую я мог выполнять из дома. Когда у меня было время, я сообщал своему боссу, что не хочу ничего, кроме работы, которую могу делать удаленно.

Мои бывшие друзья и, я полагаю, моя будущая бывшая жена, казалось, думали, что так или иначе, одно и то же отношение к измене, которое было у всех нас, в этом случае неприменимо. Они ошибались. Не имело значения, кто ее трахал, если это – не я, то – все. Им просто придется жить со своим разочарованием.

Я закончил укладывать вещи в машину, когда взошло солнце. Затем я должен был объяснить Эмме и Томми, почему меня некоторое время не будет. Я решил, что назову это отпуском, отпуском без мамы.

Я просидел за кухонным столом час или больше, пил кофе и пытался решить, как мне поступить с Линдой, когда она вернется домой. Я мог предвидеть громкие споры, взаимные обвинения и даже физическое насилие, если ситуация выйдет из-под контроля, но этого я не хотел. Я не хотел, чтобы мои дети подвергались такому.

И не хотел слышать ее оправданий тому, что она сделала.

Я решил, что между тем, как Линда вернется домой, и тем, как я уйду, я буду говорить очень мало. Она могла смотреть на это как на молчаливое или почти молчаливое обращение, но это был лучший способ избежать длительного конфликта. Когда у меня в голове прояснится, я вернусь, чтобы разобраться с Линдой и моим браком.

Хотя я и выдумывал это на ходу, но намеревался оставаться на связи с Эммой и Томми, пока меня не будет. Я хотел, чтобы они чувствовали, что я близок им душевно, если и не физически. Я буду как можно чаще писать им и посылать фотографии. Они были слишком молоды, чтобы иметь собственный мобильный телефон, электронную почту или страницу в Фейсбуке. Любая электронная переписка должна была проходить через почтовый ящик Линды, хотя я и адресовал свои письма детям.

Самым большим конфликтом, который у меня был в голове, были две очевидные альтернативы: развестись с Линдой и столкнуться с тем, чтобы быть отцом-одиночкой с ограниченным контактом с моими детьми, или научиться жить с тем, чтобы остаться добровольным рогоносцем на всю оставшуюся жизнь, пока Линда будет наслаждаться воспоминаниями о своей ночи похоти. Я посмотрел на своих спящих детей и знал, что не смогу встретиться с ними лицом к лицу, если когда-нибудь в будущем они узнают, что я позволил незнакомцу трахнуть их маму, а я охотно принял это.

Я приготовил себе завтрак. Когда я составил тарелки в раковину, мой взгляд упал на дверцу холодильника. Томми нарисовал карандашом свою семью в типичном стиле четырехлетнего ребенка. Он взял на себя труд привести в порядок волосы и цвет глаз каждого, даже своей сестры, и не было никаких сомнений в счастье и любви, которые испытывал художник. Что с ним будет, если я позволю его матери и этому мудаку разорвать его семью пополам? Что будет с моей девочкой Эммой?

Я знал, что ни Эммы, ни Томми в этот момент не было в мыслях Линды. И меня тоже. Она заслуживала того, чтобы потерять нас всех, но чтобы дать ей то, что она заслужила, мне пришлось бы разрушить мир двух моих юных невинных детей. Я никогда не смогу этого сделать. Но если не смогу, что тогда? Я понятия не имел.

Пока мои дети спали допоздна, я сел за кухонный стол и написал Линде письмо, в котором описывал, как все будет после моего отъезда и как я все еще буду вносить деньги на наш общий счет, чтобы вести хозяйство. В нем не упоминалась ее ночь вдали от семьи. Я писал, что в обозримом будущем не желаю иметь с ней никаких контактов. Тем не менее, я часто буду писать своим детям. Кроме того, я буду звонить домой, чтобы поговорить с Эммой и Томми каждое воскресенье в шесть вечера. Она должна будет подводить детей к телефону, не пытаясь втянуть в разговор меня.

***

Около часа дня я услышал, как на подъездную дорожку въехала спортивная машина, громко рокоча двигателем. Дети все утро лениво смотрели мультфильм «Замороженная» и все еще были в пижамах.

– Мама приехала! – крикнула Эмма.

Дети направились к входной двери, и я едва успел перехватить их, прежде чем мы все добрались до крыльца. Мы стояли в тени крыльца и любовались вишнево-красным «Феррари» с откидным верхом на подъездной дорожке. Из машины вышел Мудак, одетый в широкие брюки, спортивную рубашку и сандалии. Он подошел к пассажирскому сиденью и открыл дверцу для Линды, которая ждала, когда он проявит подобающую джентльмену вежливость. Как только она встала, мудак обнял ее, и она обняла его за шею. Они страстно поцеловались.

Эмма тут же отстранилась от меня, сбежала по ступенькам крыльца и подбежала к маме.

– Ты не должна целоваться с этим мужчиной, мамочка! Она схватила Линду за платье и начала оттаскивать ее от мудака.

Линда вдруг поняла, что ее окружают дети.

– Что вы делаете дома? – воскликнула она.

Она быстро освободилась от мудака, и в этот момент Томми начал отталкивать его от своей мамы.

– Уходи. Уходи, – говорил он голосом, который казался чересчур повелительным для четырехлетнего ребенка.

Линда собрала вокруг себя детей и повернулся к мудаку.

– Все было чудесно, но сейчас тебе лучше уйти.

Когда этот придурок повернулся, чтобы сесть в машину, а Линда направилась к дому, они оба увидели, что я стою на крыльце со скрещенными руками и сердитым выражением лица.

Этот мудак не мог не ухмыльнуться мне, выезжая с моей подъездной дорожки. Он визжал резиной на улице и, делая это, поднял руку с вытянутым указательным пальцем.

Прежде чем войти в дом, Линда остановилась и сердитым голосом, как будто это была моя вина, сказала:

– Ты не должен был давать им видеть это!

В то время я мог бы сказать Линде много чего, но знал, что это лишь приведет к ссоре и взаимным обвинениям, которых я хотел избежать ради детей. Итак, я напомнил себе о своем плане говорить очень мало, прежде чем уеду в свой «отпуск».

Как только она вошла в дом, ее поведение изменилось.

– Я дома. – Голос у нее звучал так же, как всегда, когда она возвращалась домой с поручений. Она закрыла входную дверь и включила свет. Я повернулся и посмотрел на нее.

Она выглядела точно так же. Синее платье по-прежнему делало для нее все то же, что и прошлым вечером. Ее темные волосы ниспадали на спину точно так же, как и вчера вечером, осанка, плечи, лицо, кольца на пальце-все было точно таким же. Как будто ничего не изменилось, как будто она не провела всю ночь и все утро, изменяя мне с придурком. «Это невозможно», – подумал я. – «Должна же быть какая-то видимая разница, что-то, указывающее на то, что она сделала, хотя бы какой-то стыд на ее лице». Ее не было.

– Это все та же я, прежняя, как всегда, – сказала она с нежной улыбкой. Конечно, она знала, о чем я думаю. – Никакой разницы, ничего не изменилось. Моя любовь к тебе такая же, как и вчера.

Мне хотелось сказать: «Если это правда, то, наверное, у нас никогда не было того, что я думал». Вместо этого я промолчал.

– Джим, милый...

Линда была прервана Эммой.

– Мамочка, а кто был тот мужчина, которого ты целовала? Это из-за него папа вчера вечером грустил? Поэтому папа едет в отпуск один?

Линда не хотела замечать слона в присутствии Эммы и Томми.

– Эмма, иди наверх с братом и переоденься в пижаму, пока мы с папой поговорим.

– Кто был этот мужчина? – потребовала ответа Эмма.

– Это – просто хороший друг, дорогая. Я просто прощалась.

Когда дети скрылись наверху, Линда, наконец, встретилась со мной взглядом, на ее лице было написано беспокойство.

– Джим, я знаю, что у тебя есть вопросы. Я знаю, что нам нужно поговорить, и я расскажу тебе все, что ты хочешь знать, честно и полностью. Но ты уверен, что хочешь знать... это? Я честно все расскажу, но не хочу причинять тебе боль.

«Немного поздно думать о том, чтобы не причинять мне боль, не так ли?» – хотел было сказать я, но так ничего и не сказал. Но мои глаза говорили о многом.

Линда поморщилась и продолжала болтать.

– Боюсь, что рассказ о том, что произошло, причинит тебе еще большую боль, а это усложнит нашу задачу... ну, для тебя, чтобы пройти через это, чтобы мы могли продолжить наш брак. Разве мы не можем сосредоточиться на будущем? Мы не можем позволить одной ночи разрушить всю нашу жизнь.

Когда я все еще не отвечал на ее бредовую точку зрения, она, наконец, спросила:

– Разве это не ребячество, если мы собираемся пройти через это?

Наконец я сказал кое-что:

– Я не собираюсь молчать. Тем не менее, нет ничего, что я хотел бы сказать тебе, и нет ничего, что хотел бы услышать от тебя, что имело бы хоть какое-то значение.

Потом она вспомнила, что сказала Эмма.

– Кто собирается в отпуск? О чем говорила Эмма?

Как только дети спустятся, я поцелую их на прощание и уеду.

– Уедешь? – спросила она. – Куда ты собираешься уехать? И как долго собираешься отсутствовать?

– Не знаю, да и неважно, – ответил я ей. – Я просто хочу уехать подальше от тебя.

В этот момент вниз по лестнице сбежали Эмма и Томми и обхватили мою талию и ноги руками.

– Ребята, подождите меня на крыльце. Я выйду через минуту, как только попрощаюсь с мамой.

Я повернулся к Линде.

– Я оставил тебе на кухонном столе письмо. Оно объясняет, что я буду делать, чтобы поддерживать дом в рабочем состоянии, пока меня не будет. Моя зарплата все равно идет на наш общий счет. Большая часть коммунальных услуг оплачивается автоматически. На еду, бензин и одежду для детей останется более чем достаточно. В наш отпускной фонд я больше ничего не буду вносить, а вместо этого использую эти деньги, чтобы жить дальше.

– В письме также говорится, что я буду поддерживать тесную связь с Эммой и Томми, но не хочу никаких контактов с тобой: ни звонков, ни электронной почты, ни СМС... ничего.

Линда начинала чувствовать, что она не так хорошо контролирует себя, как ей казалось.

– Но... как же мы все исправим, если ты сбежишь?

Я поднял статуэтку Ядао, изображавшую юношу, одетого во взрослый смокинг, делающего предложение молодой девушке в огромном свадебном платье.

– Помнишь, как я тебе это подарил?

Линда ответила:

– Это был твой подарок мне на наше обручение. Он олицетворяет нашу любовь и преданность друг другу.

Я бросил ее на кафельный пол в прихожей. Она разлетелась на дюжину или больше кусков.

– Ой! – воскликнула она. – Как ты мог?! Это так много значило для меня, для нас.

– Для меня это больше не значит ничего, – холодно сказала я.

– Джим, ты же знаешь, как я любила эту статуэтку, но могу обойтись и без нее. Наш брак, который мы строили вместе почти десять лет, гораздо крепче и красивее, чем эта статуэтка. Наша любовь создана для того, чтобы выдерживать бури и длиться всю жизнь. Вот без этого я не могу обойтись. Я знаю, что тебе больно, очень больно. Я знаю, что должна загладить перед тобой свою вину, и я сделаю это, чего бы мне это ни стоило. Но самое главное, я знаю, что ты любишь меня достаточно сильно, чтобы, в конце концов, забыть свою боль, и у нас все будет хорошо.

– До прошлой ночи я знал, что ты любишь меня настолько, что никогда не изменишь. Наверное, мы оба ошибались.

– Но я правда люблю тебя, Джим.

– Прямо сейчас, Линда, я понятия не имею, что ты подразумеваешь под этим.

Услышав звук разбивающейся статуэтки, в парадную дверь вернулись Эмма и Томми. Они увидели разбитого Ядао.

– Что случилось, папа? – спросила Эмма.

Глядя прямо на Линду, я сказал:

– Мама сломала кое-что, и не сможет этого исправить. Пошли, ребята, к машине.

Перед тем как выйти на улицу, я остановился и оглянулся на Линду. Она начала плакать. Она шагнула вперед, раскинув руки, чтобы подойти ко мне для объятий. Я ее оттолкнул.

– Это для меня тоже больше ничего не значит, – сказал я, снял обручальное кольцо и положил его на маленький столик в прихожей. Я закрыл за собой дверь, не попрощавшись с женой.

Я опустился на колени возле машины, обнял своих детей... и немного поплакал. Я еще раз заверил их, что буду поддерживать с ними тесный контакт и сообщщать, где нахожусь и что делаю. Каждый из них сказал:

– Я люблю тебя, папа.

Когда я открыл дверцу машины, Эмма указала на меня и рассмеялась.

– Папа, – сказала она, – на тебе все еще хорошая одежда со вчерашнего вечера.

Я посмотрел на себя и засмеялся вместе с детьми. Эмма была права, на мне все еще были брюки от черного костюма, белая рубашка и черный, теперь уже расстегнутый жилет. Галстук-бабочка, который я надел, все еще свисал с моего расстегнутого воротника. Мы все рассмеялись.

Я завел машину и задним ходом выехал с подъездной дорожки, в последний раз помахав своим прекрасным детям. Линда стояла на крыльце. Я не обратил на нее внимания.

***

На самом деле я знал, куда еду. Я ехал из Бостона в Форт-Лодердейл, штат Флорида. Там жила моя сестра Кимберли. Она еще не знала, что я приеду, но я знал, что смогу остановиться у нее, даже если появлюсь на ее пороге без предупреждения. У меня не было ни расписания, ни маршрута. Я просто вел машину, думал и иногда плакал.

Кимберли была на пять лет старше меня и была моей единственной сестрой. Она была молодой вдовой, воспитавшей двоих детей, которые уже выросли и учились в колледже: мальчик Джесси – в Стэнфорде, а девочка Джули – в Массачусетском технологическом институте. Кимберли работала операционной медсестрой. На самом деле она была директором по подготовке медсестер в своей больнице и вела множество курсов непрерывного образования для других медсестер и санитаров. Она всегда была рада видеть меня, моих детей и Линду, когда мы отдыхали во Флориде.

Ким и ее покойный муж всегда были заядлыми мореходами, и у нее был восьмиметровый шлюп, который она держала на местной пристани. Моя семья много раз выходила с ней в море, и мы всегда наслаждались нашим отдыхом.

Для начала я поехал прямо на юг, чтобы укрыться от снега и ледяного дождя. Добравшись до срединно-Атлантических штатов, я сбавил скорость и перестал торопиться. По пути было много развлечений: от туристических достопримечательностей до виноделен и исторических объектов. Иногда, чтобы остановиться на ночь, я искал лагерь. Чаще всего – просто останавливался в мотелях, которые были поблизости, когда мне надоедало вести машину.

Вскоре после отъезда из дома я остановился в одном маленьком городке и купил писчую бумагу, конверты и марки. Я также покупал открытки во многих местах, которые посещал. Каждый вечер я писал своим детям и рассказывал им, что я делал и что видел. Каждые несколько дней я заходил в аптеку, распечатывал фотографии, сделанные по дороге, и включал их в свои письма.

Я был уверен, что Линда тоже следит за моим маршрутом. Кроме того, она часто посылала мне на телефон электронные письма и СМС, умоляя меня вернуться домой, чтобы мы могли все уладить. Я ей так и не ответил.

В воскресенье, через неделю после того, как я уехал из дома, я позвонил домой в шесть вечера, как и обещал Линде и детям. Линда была достаточно осторожна, чтобы позволить ответить на звонок Эмме. Мы оживленно обсуждали то, что я делал, места, где я был, и людей, с которыми встречался. Оба ребенка говорили о том, какие длинные у меня волосы и какая неряшливая борода.

Когда звонок подошел к концу, я услышал, как Линда что-то сказала Эмме на заднем плане, а затем Эмма сказала:

– Папа, ты не хочешь поговорить с мамой?

– Как-нибудь в другой раз, дорогая.

– Ты все еще злишься, потому что мама целовалась с этим мужчиной?

Я не ответил ей прямо.

– Между мной и твоей мамой кое-что есть, Эмма. Просто помни, что мы оба очень любим тебя и Томми и всегда будем любить. – В этот момент я попрощался и повесил трубку.

Чтобы добраться до дома сестры, мне потребовалось семнадцать дней. Примерно на середине моего пути я позвонил ей, чтобы сказать, что еду к ней. Конечно, у нее были вопросы о том, что именно заставило меня покинуть свой дом без семьи, чтобы навестить ее. Я сказал ей, что все объясню по приезде.

Моя поездка во Флориду на самом деле была расслабляющей. Было много отвлекающих факторов. Тем не менее, я всегда возвращался к одному и тому же вопросу: разводиться ли с Линдой и жить жизнью отца-одиночки без своих детей или проглотить свою гордость, жить с ней и притворяться счастливой семьей ради Эммы и Томми?

***

Ким была вне себя от радости, увидев своего младшего брата, но чувствовала, что что-то не так. В наш первый совместный вечер мы зажарили стейки, а потом выпили вина у ее камина. Тогда-то я и рассказал ей все.

Будучи старшей сестрой и защитницей своего младшего брата, Ким была возмущена тем, как ко мне отнеслись Линда и наши друзья. До тех пор, пока я не рассказал ей свою историю, она любила Линду как сестру, которой у нее никогда не было. Я сказал ей, что у меня нет никаких определенных планов и что я довольно запутан внутри. Она сказала, что я могу оставаться здесь сколько захочу, поселив меня в гостевой комнате, которая раньше была спальней Джесси, и позволила мне установить компьютер и планшет в комнате, которая раньше была спальней Джули, но теперь стала домашним офисом.

На следующий день я спал допоздна из-за эмоционального истощения и эффекта после двух бутылок вина накануне вечером. Когда с работы вернулась Ким, мы снова поговорили. Она признала тот факт, что я был глубоко подавлен и расстроен из-за моей неспособности принять решение о моем браке. На следующий день она объявила, что ее подруга – физиолог из больницы, где она работала – хочет со мной поговорить. Я был достаточно умен, чтобы понять, что мне требуется помощь, поэтому согласился встретиться с ней. Доктора звали Джоанна Мерфи. Это была симпатичная женщина средних лет с несколькими морщинками на красивом лице, которые давали ей право делать то, что она делала. В течение следующих шести недель я навещал ее два-три раза в неделю.

На третий день моего визита Ким сказала, что ей надоело, что я весь день хандрю, и она нашла мне работу на пристани, где держала свою лодку. Я доложил об этом управляющему пристанью, некоему Чарльзу Деброски. Это был крепкий старик, похожий на отставного морского капитана. Он поручил мне выполнять всякую случайную работу, чтобы удовлетворить клиентов – лодок. Я научился водить специальный вилочный погрузчик, который поднимал лодки из воды и ставил их на хранение на огромном складе. Или же я снимал лодки со склада или с трейлеров и спускал их на воду. Я также научился снаряжать парусники и готовить их к приему хозяев, которые могли просто бросить свое снаряжение и уплыть. Я часто расстегивал все брезентовые чехлы на парусниках и моторных яхтах или помогал владельцам застегивать их лодки.

Чарльз начал приглашать меня в качестве члена экипажа на рыбацкие суда, когда у них не хватало члена экипажа. Точно так же меня иногда нанимали матросом на яхту, и я много узнал о парусном спорте и моторных лодках. На самом деле я узнал так много, что Ким записала меня на курс, предложенный ее яхт-клубом, который научил меня всем правилам парусного спорта, а также давал практические уроки на воде. Проведя с Ким около пяти недель, я заработал свою шкиперскую лицензию.

Теперь, когда у меня был адрес, дети писали мне на адрес Ким. Всегда по воскресеньям я звонил им и рассказывал о своих приключениях и спрашивал об их деятельности. Но ни разу не спросил о Линде.

Я все еще получал от Линды электронные письма и сообщения, но никогда не отвечал на них. После моей недели у Ким, Линда позвонила ей домой. Она хотела поговорить со мной. Я был в комнате, когда Ким ответила на звонок, и отрицательно покачал головой. Ким изо всех сил старалась не выругаться ей в лицо. Вместо этого она оставалась спокойной и вежливой. Наконец, она сказала Линде:

– Если ты хочешь ему что-нибудь сказать, напиши письмо. Может быть, он его прочтет и ответит. И главное, будь честной и откровенной, иначе лучше вообще не писать.

Через четыре дня мне принесли толстый конверт с обратным адресом Линды. Я положил его на кухонный стол и оставил на несколько дней. Наконец, Ким сказала:

– Я сама его прочту и дам тебе знать, если там будет что-нибудь стоящее.

Позже тем же вечером, сидя у костра, Ким читала мне письмо Линды.

Дорогой Джим,

Когда уезжал несколько недель назад, ты сказал, что не понимаешь, что я имею в виду, когда говорю, что люблю тебя. Я была ошеломлена. Я не подозревала, что ты мог так думать, после того как мы так долго любили друг друга. Полагаю, ты имел в виду, что если бы я любила тебя так, как ты думаешь, тоне смогла бы сделать то, что сделала в пятницу вечером. И я бы с тобой согласилась. За пять минут до того, как к нашему столику подошел Марк, даже за минуту до этого, если бы ты спросил меня, могу ли я изменить тебе с кем-нибудь, не говоря уже о том, чтобы уйти от тебя в тот же вечер, я бы рассмеялась и сказала, что этого никогда не случится. А потом это случилось.

Моя любовь к тебе не изменилась. Я клянусь, что это так. Ты дал мне возможность попытаться объяснить, как это может быть правдой, учитывая то, что я сделала в пятницу вечером, и я сделаю все, что в моих силах. Во-первых, пожалуйста, знай, что я сделала это не для того, чтобы обидеть или унизить тебя – хотя и понимаю, что сделала именно это – или отомстить тебе за что-либо. Думаю, в глубине души ты это знаешь. Кое-что из того, что ты здесь прочтешь, причинит тебе сильную боль, но я буду абсолютно честна и сделаю все возможное, чтобы ты меня понял.

Мне нужно, чтобы ты понял, что я чувствовала в объятиях Марка. Я остро ощущала его размеры и силу каждый миг, когда была с ним. Это заставляло меня чувствовать себя маленькой и беспомощной, хотя он никогда и близко не подходил к тому, чтобы принуждать меня. Я чувствовала себя подавленной, почти поглощенной им. Не то чтобы у меня не было воли, просто моя воля была окружена его. Не то чтобы у меня не было выбора, просто все варианты были уже сделаны. Я почувствовала это почти мгновенно, когда он заключил меня в объятия для первого медленного танца. В этот момент я принадлежала ему, чего бы он ни хотел, пока он хотел меня, и мы оба это знали. Я не делала сознательного выбора, просто это было так.

Нравилось ли мне это чувство? В то время – да. Как я к этому отношусь теперь? Мне не нравится сама мысль о том, что я могу добровольно отдать кому-то контроль над собой, но я должна признать тот факт, что я это сделала, и кому-то, кто, как я знала, вообще не заботился обо мне. Я не делала абсолютно никаких усилий, чтобы взять ситуацию под контроль, а просто плыла по течению и наслаждалась. Было бы то же самое с любым другим большим, сильным, напористым мужчиной, который не был бы «Марком Лавальером»? Думаю, нет. Ты ведь знаешь, что Пол большой и сильный, и иногда может быть напористым, но танцуя с ним, я никогда не чувствовала ничего такого, что чувствовала с Марком. Так что, наверное, это был просто Марк.

Когда я подала знак Ди, чтобы та отвела меня в туалет, она уже знала, в чем дело. Она говорила что-то о том, что он хочет единственную красивую девушку в комнате, не бросается на него. Мне кажется, она слегка ревновала. Потом она сказала, как мне повезло, и что она позаботится о том, чтобы ты не узнал об этом достаточно долго, чтобы я смогла уехать, и что напомнит тебе, как сильно я тебя люблю. Она велела мне повеселиться и рассказать ей все. Потом я вышла за дверь, а Марк уже ждал меня с моим пальто. Я не знаю, как он получил его без жетона, думаю, помогло то, что он – знаменитость. Когда он положил руки мне на плечи, помогая надеть пальто, я почувствовала себя такой же ошеломленной и одержимой, как и в его объятиях на танцполе.

Он отвез меня к себе домой, взял мое пальто, повесил его и включил тихую музыку. Мы немного потанцевали в его гостиной. Не знаю, зачем он это сделал: может быть, не укладывая меня сразу в постель, пытался показать, что он джентльмен. Я оценила это и сказала ему об этом. Мы целовались и танцевали. Он полностью контролировал себя, как и в тот первый медленный танец в клубе.

После того как мы немного потанцевали, Марк подхватил меня на руки и понес в свою спальню. Он уложил меня на спину, нежно раздел меня, чуть ли не боготворя, когда делал это. Когда он раздел меня до нижнего белья, я была возбуждена, как никогда в жизни.

Понятия не имею, как долго мы занимались сексом. Казалось, вечно, и прости меня, Джим, но именно вечности была я и хотела. Однажды, после того как мы помылись, я ненадолго задумалась о том, чтобы написать тебе, чтобы ты знал, что я в безопасности, и сказать, что люблю тебя, но просто слишком устала. Все, о чем я могла думать, – это о сне.

Проснулась я в объятиях Марка. Даже в полусне я испытывала все то же чувство одержимости, что и в клубе, и во время нашего секса. Он проснулся, и мы сделали это снова, а потом он приготовил мне завтрак. Завтрак был не так хорош, как когда это делаешь ты, но он измотал меня до такой степени, что я съела бы почти все, даже картофельные оладьи. (Слава богу, он не сделал картофельные оладьи.) Потом мы были вместе в последний раз, медленно и нежно. Я снова приняла душ (у него есть биде, и я тщательно воспользовалась им), оделась, и он отвез меня домой.

Когда я села в его машину, мне показалось, что я снова могу делать выбор, как будто он отпустил меня или что-то в этом роде. Я знаю, это звучит глупо, но именно так я себя чувствовала. Думаю, ты был прав: он получил то, что хотел, и больше не хотел меня, и я это почувствовала. Поэтому я сразу же начала думать о тебе и о том, как ты, должно быть, опустошен. Я знаю, что нас ждут тяжелые времена, но я ни на секунду не верю, что наш брак в опасности. Наша любовь слишком сильна, мы слишком подходим друг другу.

Марк подъехал к нашему дому, сказал: «Спасибо за чудесный вечер и утро», обнял меня и поцеловал в последний раз, более страстно, чем я ожидала. Я понятия не имела, что дети дома и все вы наблюдаете за нами. Он был явно раздражен вторжением детей в его последнее прощание. В этот момент он принял мое предложение уйти.

Я улыбнулась и помахала рукой, не зная, что ты наблюдаешь за нами. Он улыбнулся, помахал рукой в ответ, и все было кончено. Я вошла в нашу парадную дверь, желая показать тебе, как сильно тебя люблю и хочу провести с тобой всю оставшуюся жизнь. Я чувствую то же самое и сейчас, когда пишу эти строки.

Не думаю, что Марк думал, что он что-то делает с тобой. Полагаю, он просто считал, что имеет на меня право, как имел право на любую женщину, которую хотел. Он выбрал меня, и все. Не то чтобы он заставил бы меня: если бы я сказала «нет», тоуверена, он пошел бы к какой-нибудь другой. Он был абсолютно уверен, что я не откажусь ни от чего, чего бы он ни захотел, и был прав.

Ты должен знать, что все это время Марк был добр и внимателен ко мне. Он не обращался со мной плохо, отнюдь. Он был рыцарем и джентльменом. Он обращался со мной как с леди, открывал передо мной двери и все такое. Он даже удивил меня, вспомнив на следующее утро мое имя. Я знала, что дело не во мне: я совершенно уверена, что он поступил бы так же с любой другой женщиной, и часто делал это. И все же, я не могу не думать о нем как о мужчине с большой буквы.

Дальше будет больно, Джим. Я плачу, когда пишу, думая о том, что почувствуешь ты, когда прочтешь это. Слезы на бумаге – это такое клише, но я «позаимствовала» пару твоих носовых платков из комода. Когда я закончу писать, они будут испорчены, и на этой неделе я куплю тебе несколько новых. Мне и в голову не пришло бы писать или рассказывать тебе об этом, если бы ты сам не настоял.

Марк – превосходный любовник, без сомнения, благодаря долгой практике на многих женщинах. Он очень, очень хорошо разбирается в женском теле. Он знал, что доставит мне удовольствие и возбудит меня лучше, чем я сама, и использовал все это. Он знал, когда надо быть нежным, а когда жестким, но даже в его самые жесткие моменты я никогда не чувствовала принуждения: это было то, чего я хотела так же сильно, как и он. Он всегда был полностью ответственным, даже в самые нежные моменты. Как будто я была инструментом, а он – виртуозом, и он был великолепен.

Я читала и слышала, что секс описывается так, словно мужчина обладает женщиной. Я никогда по-настоящему не понимала этого, но теперь понимаю. Ты относишься ко мне как к равной во всем. Если речь идет о владении, то это взаимно: мы принадлежим друг другу. Марк же владел мной исключительно с того момента, как обнял на танцполе, пока не усадил в машину, чтобы отвезти домой, и в этом не было ничего общего.

Я ответила ему, целиком и полностью. Я потеряла счет тому, сколько раз кончала, через некоторое время оргазмы бежали подряд. С того момента как он обнял меня, он настолько овладел моими чувствами, что не осталось места ни для чего другого, в том числе и для того, что для меня важнее всего на свете: для тебя и наших детей.

Это – самая худшая часть. Я плачу, когда пишу это, но ты спросил, поэтому я должна тебе сказать. Мне очень жаль, Джим, но это будет больно. Марк очень, очень искусный любовник. Со всем опытом, который у него был, он и должен быть таким. Если бы это было не так, то означало бы, что он – дурак. Это был, безусловно, лучший секс, который я когда-либо представляла себе, не говоря уже о том, чтобы иметь. Он хорошо учился и практиковался, так что, может сыграть такой спектакль, какой он сыграл на мне. Я имею в виду именно то, что написала: это был спектакль, и он был не со мной или для меня, он был на мне. У тебя никогда не будет такого опыта как у него, слава Богу! Но за то время, что мы вместе, ты многому научился, как и я. У тебя есть гораздо лучший мотив: ты хочешь учиться, потому что любишь меня. Для меня это гораздо более ценно, чем даже самый лучший секс.

Это была самая сложная часть. Думаю, дальше будет легче. Во всяком случае, я на это надеюсь. Твой второй носовой платок почти промок.

Марк хотел дать мне отличный секс и доставить удовольствие, и он сделал это, но это не имело никакого отношения ко мне как к личности. Для него я была просто еще одной женщиной. Я думаю, что он был бы таким же с любой женщиной, но это из-за того, кто он, а не из-за того, кто она. Для такого интимного акта это было почти безлично.

Еще одо вещь, что ты должен знать. Если бы Марк Лавальер встал передо мной на колени и попросил меня развестись с тобой и выйти за него замуж, я бы ответила ему «нет». Это было бы правдой, даже если бы у нас не было Эммы и Томми. Если бы я была одинокой, и вы с Марком оба попросили меня выйти за вас замуж, я бы выбрала тебя в одно мгновение. Мне не нужно было бы думать об этом, и я бы ни о чем не жалела. Он – превосходный любовник, а ты – превосходный мужчина. Он может быть неофициальным героем города; ты – мой официальный герой.

Как я могу говорить, что мой герой ты, когда я сказала тебе, что у меня был лучший секс с Марком? Ни ты, ни я не верим, что есть такое понятие как «просто секс». Я не думаю, что с Марком был «просто секс», если бы оно было так, он не был бы так хорош. И именно им мы занимались большую часть нашего времени делать. Но то, что есть у нас с тобой, важнее всего, что сделали мы с Марком. Если бы я променяла то, что есть у нас с тобой, на целую жизнь ночей с Марком, я была бы самой большой дурой в мире.

Я не люблю Марка. Даже близко нет. Он мне нравится, я уважаю его за то, что он есть и кто он такой, и мне нравилось проводить с ним время, но это и все. Все кончено, раз и навсегда, и я более чем готова двигаться дальше с тем, что действительно важно для меня: вернуться туда, где есть и было в течение последних десяти лет мое сердце.

Что возвращает меня к началу этого письма. Как я могла сделать это, любя тебя настолько сильно? Или, говоря иначе, почему моя любовь к тебе не остановила меня? Я не уверена, что понимаю полностью, но вот то, что я думаю. Когда я встала, чтобы потанцевать с Марком, я думала, что это будет всего пара танцев, несколько минут поддразнивания наших друзей, и на этом все закончится. Мужчина, которого хотела каждая женщина за нашим столиком, желал потанцевать со «все той же обычной мной», поэтому я и пошла танцевать с ним. В то время я и понятия не имела о том, чтобы сделать что-то большее, чем просто пара танцев. Что может быть в этом плохого? Потом начался медленный танец.

Я думаю, такие мужчины как Марк, действительно верят, что имеют право на любую женщину, какую захотят. Как сказал Генри Киссинджер: «власть – это наивысший афродизиак», когда Марк так уверенно и решительно отстаивал свое «право», что мне даже не пришло в голову усомниться в этом. Если я вообще думала, то это было что-то вроде «О, конечно», и я больше не думала об этом, кроме как быть польщенной тем, что он хочет меня. Просто он такой, какой есть.

Дело не в том, что я перестала любить тебя или детей. Это было больше похоже на то, что я вообще не думала и не любила; все во мне просто реагировало на него, как инструмент реагирует на музыканта. Повторяю, в моем сердце никогда не было и нет любви к Марку. Мое сердце – дома, там, где оно и должно быть: с тобой и нашими детьми, и там оно останется навсегда.

Джим, я знаю, что тебе очень больно, и знаю, что тебе потребуется время, чтобы выздороветь. Потрать столько времени, которое нужно. Делай все, что тебе нужно. Я прошу только о двух вещах: не делай ничего, что могло бы навредить детям, и, пожалуйста, не заводи любовницу. Я знаю, это звучит лицемерно, но это меня уничтожит. Я сделаю все, чтобы помочь тебе исцелиться. (Я уже договорилась, что завтра утром сдам кровь на анализ.) Даже самые тяжелые раны со временем заживают, и я буду рядом с тобой столько, сколько потребуется, и навсегда.

Я знаю тебя очень, очень хорошо, и знаю, что ты любишь меня. Я вижу это в твоих глазах, за болью, я чувствую это, когда пишу, хотя тебя нет дома. Я доверяю этой любви свое будущее и будущее моих детей. Я знаю, ты расстроен, что моя любовь к тебе не помешала мне позволить Марку взять нашу особенную ночь и одолжить то, что, как я обещала, будет только твоим. Я понимаю, но теперь все, что он одолжил, возвращено, и, как и моя любовь к тебе, они неизменны и будут твоими, пока я дышу.

Люблю, как всегда,

Линда.

Закончив письмо Линды, Ким посмотрела на меня.

– И что ты думаешь? – спросил я ее.

Она посмотрела на меня и сказала:

– Что за чушь?! Ей следовало бы написать роман Лорейн Хит или Норы Робертс. У нее нет никаких связей со взрослой замужней женщиной и матерью. Она приземлилась где-то в ла-ла-ленде.

– Что меня больше всего беспокоит, – ответил я, – так это то, что она так ни разу и не пожалела о своем романе с этим придурком. Она выразила лишь сожаление, что причинила мне боль. Она все еще наслаждается своим временем с этим мудаком и хранит его как особое воспоминание и опыт, а не как катастрофическое событие, разрушившее наши отношения.

Ким ответила:

– Я понимаю, почему ты хочешь дистанцироваться от нее. И я знаю, что одновременно тебе больно быть вдали от Эммы и Томми.

– Где-то должен быть ответ, – высказал я свое мнение вслух. – Просто я еще его не нашел.