Всхлипывает Умана, кружится ее голова. Сосет девица щуп исполинский. Щеки алеют, роток саднит, а великан от блаженства низко стонет. Разъехались в стороны коленки девицы, заскользили по полу. Ей бы обидеться на суровое поученье ремнем, а вместо того хочется ножки пошире развести. Подставить под хлесткий пояс свои прелести. Видит челубек — девка изнемогает, и как засвистит ремень, как прилипнет меж ног, чтоб не наглела. Писк, визг, слезы на елдак капают. А все равно сосет, ай да умница.

И вдруг стала головка набухшая щеки девчонке распирать, да изо рта выскользнула. Разделилась она на две половинки. Смотрит Умана и глазам поверить не может — что же делается?

— Работай языком, раз такой он у тебя длинный! Пролизывай как следует! — басит Игн. Дышит тяжело, мычит от наслаждения.

Ремень кожу жжет, а меж ног все же мокро от неласковой науки. Делать нечего, вылизывает девка уд раздвоенный, плачет, слюной хлюпает, а орган великанов медленно все глубже раздваивается, до самого основания, и вот уже два конца перед ее лицом жаром пышут. Так вот он, секрет великанский, о котором Феба говорила! Везде у челубеков больше пальцев, чем у людей, не только на руках и ногах.

Не утерпел тут Игн такого возбуждения, подхватил девчонку и на стол широкий спиной уложил. Только припал он к ней, чтобы потрогать, как рука заскользила. Не думал он, что девка от порки такое озеро соков напустит. Стал он ее меж булочек умасливать да палец внутрь осторожно проталкивать. Всунет и вытащит — хорошенько ее раскрыть надобно, чтоб не верещала на всю деревню.

— Не надо, боюсь! — пищит Умана, — Пощади, я хорошей буду, честное слово!

Только Игну уже не до слов, забыл он их все. Грудки девичьи посасывает, каждую целиком заглатывает, шею кусает и пальцем все глубже в лезет. Давно он хотел эту самочку на скобу насадить с двух сторон, да все жалел неженку. Как бы чувств от такой радости не лишилась. Но теперь уж сама напросилась, будет знать, как воеводе лгать.

Вспомнил Игн про свой талисман, ухмыльнулся и каплю маслица на ладонь взял из пузырька, что на груди всегда носил. Растер на своих отростках и девку смазал.

— Ты хотела знать, зачем я на груди амулет ношу? — ухмыльнулся он, — сейчас узнаешь!

Приставил Игн к обеим дырочкам свой щуп раздвоенный и давай девке соски кусать, чтоб пытку подсластить.

— Ааай, бою-уусь! — заголосила было девица, когда две головки стали растягивать ее меж ягодиц и меж губок одновременно. — Чудовище, ыхы-ыхыыы! Отпусти меня!

Но тут впиталось масло в кожу девичью и полыхнуло жаром. Полилось из ее врат сокровенных в три ручья. Раскрыл великан обожженные ремнем половинки зада девичьего и проткнул непокорную девчонку точно вилами с двумя зубцами. Глаза у самочки на лоб лезут, а соски, как зернышки крепкие, у Игна на зубах катаются. Вот теперь он ее имеет целиком, вот теперь ворвался в каждое отверстие!

Как закинет он ее ножки стройные себе на плечи да как начнет засаживать без удержу! Тут-то Уманка и узнала, как громко может вопить и сколь сладостно мычать, когда роток зажат. Вспахивает ее великан в две борозды и хрипло стонет на ней по-звериному. Страсть глаза ему застилает, а все же помнит он, как зол на девку. Ремень давно на полу валяется, так он ее ладонью по заднице как огреет! Запищит деваха да задрожит, а сама течет и под ладошку просится. Узко у самочки в щели, а в гузке так еще уже. Скользит внутри великан и так ему хорошо, что вечно бы из девчонки не вылезал. Засаживает он ей в обе дырки и по ляжкам лупит.

— Будешь еще врать? Ну, девка бессовестная?!

— Не бу-удууу! — стонет, задыхается. — Я стану послушной!

Умана ручонками в край стола вцепилась и мукой сладостной мается. На скобу челубекскую попасть — это не шутки!

Совестно стало великану, что без жалости самочку пользует. Приласкал он ее лишь малость, плюнул под живот девахе и растер. Покружил пальцами по ее лепесточкам, а та вдруг как затрясется и ну содрогаться на его дубинках. Видно масло его особое помогло, разогрело.

Мигом как рукой злость сняло Игну. Ох как радостно стало, что девчонка на нем кончает, да так резво, будто челубечкой родилась. Ну и пусть ее, пусть мелет чепуху, лишь бы и дальше так его корень собой обхватывала и лепетала губами искусанными. Лишь бы тянулась к нему нежными ручками, прося прижать к себе. Лишь бы стонала на ухо грозному челубеку свои девичьи глупости. Такие, что сердце у воеводы великанов тает, как ледышка на солнцепеке.

Взял он ее на руки, на пол сел и на себя сверху усадил.

— Попрыгай, девонька, раз послушной обещала быть!

А Уманке только того и надо. Уже обо всяком страхе позабыла, скачет на великанских двух стволах, насаживается. Себя пальчиками ласкает, как ее Игн научил. Знает теперь, как радость свою усилить. А Игн ее под ягодицы схватил и растягивает, на скобу надевает. Мнится ему, будто он здоровенный горный тролль, что тоненькую лесную дриаду нашел в своей ловушке на зверя. А только попался ему не зверь, а женщина, которую можно тут же на полянке употребить.

Распирает девку изнутри, да только боли она не чувствует, всю чудо-масло сняло.

Вскинула Умана личико и ухнула в бездну взгляда великанова. Никогда она прежде не видела глаз того, кто в нее уд макал, а тем паче — два! Не передать, какую силищу безграничную она в глазах челубечьих увидела и желание нечеловеческое. И страшно ей, и сладко, что ее такое чудище о двух членах берет. Словно не взаправду все, а во сне.

А Игн и впрямь уже озверел, хочет он в самочку кончать, трется в ней, изнемогает. А как глянула она на него своими невинными глазенками, так кораблю его разума штурвал и сорвало. Зарычал Игн и всадил ей свой раздвоенный корень так глубоко, как только мать-природа позволяла, прижал к себе и пошевелиться не дает. Корчится, пихается в нее и льется, льется...

Потекло по бедрам Уманы семя челубекское, и почуяла она, как хорошо Игну.

Все не верилось ей — неужто от меня маленькой такому большому и суровому челубеку хорошо? Неужто от моих прелестей он так разум теряет? Услышала она, как тот ее по имени в забытьи кличет и точно молнией ее ударило. И вот уже с новой силой сжимается девка вокруг пронзающих ее колов. Стонет, кричит — еще, еще, ах, еще немножечко! Так и сцепились они, влились друг в друга ртами, трутся мокрыми чреслами, а блаженство из одного в другого солнцеворотом катится.

После, когда лежали на теплом деревянном полу избы, отдыхая, долго говорить не хотелось. И так все было понятно. Солнце было уже высоко, давно мигало в окна о том, что надо вставать и заниматься домой да хозяйством. Тогда решился Игн сказать:

— Ты прости меня, что злых слов наговорил. Не ходил я ни к каким енавкиным сестрам. На кой ляд они мне сдались, когда ты у меня есть?

Забилось сердце Уманки, отозвался стук в ладони великана, что на ее груди лежала.

— И ты прости, что неправду говорить стала. Я же не оттого, что тебе довериться не хочу. Просто бед наделать боюсь...

— С бедами управимся, не впервой, — пообещал челубек. — Только не надо больше чуши пороть. Уговор? Отныне только правда.

— Уговор. Чуши пороть не будем, — ухмыльнулась девица, — а вот меня иной раз можно...

И вот гладит ее по краснющим ляжкам челубек, смеется:

— Откуда ты, чудесница такая, взялась...

Рассказала Умана великану про то, что недоброе девки задумали и отраву челубекам хотят от обиды подсыпать. Схватился Игн за голову.

— Что же я за воевода! — сокрушался он, — совсем позабыл о своих, пока с тобой тут забавлялся! Позабыл порядку их учить, как в дивном сне с тобой потонул! Не уследил, что девиц ваших довели!

Горько Умане оттого, что Игн себя за дело корит. А деревню спасать надо. И девиц от челубечьих копий, и великанов от девичьего гнева. Как быть?

Долго они кумекали, как помирить две стороны.

Игн хитер, на пять шагов вперед видит. А Уманка молодая, наивная. Решил он свое упущение в выигрыш

обернуть.

— Не хотят ваши самки заодно с нами жить! — говорит. — Насильно мил не будешь, не спорю. Я военному делу обучен, а не шашни крутить. Это по вашей, по женской части — в отношеньях разбираться. Вот ты, женщина, скажи, что делать будем?

Призадумалась Умана. Понимает она, что если сам воевода ее совету доверяет, нужно не оплошать.

— Есть в селении пары, которым хорошо вместе... — молвила она. — Вот, к примеру, Лихон с Фебой. А может и другие, это узнать надо. Что они делают иначе других? Нужно всех великанов научить их хитростям.

— Верно, — согласился Игн, — надо эти пары ставить другим в пример.

— А еще лучше — подхватила Умана, — переженить! Тем более, что Феба уже в тягости ходит. В деревне все девки друг другу родня, а кто же станет мужей своих сестер травить!

— Умница ты моя! Так и сделаем, — обнял ее Игн крепко, а про себя подумал, что отцов своих детей самки травить тоже навряд ли станут. А потому надо братьев-великанов надоумить, чтобы надули своим девицам животы да поскорей.

Смутилась вдруг Умана и замолкла. Видать догадалась, к чему великан разговор ведет.

— Чего притихла? — спрашивает Игн. — Тебе-то со мной хорошо?

— Да... — тихонько шепчет Умана.

— А замуж за челубека пойдешь?

Умана от счастья покраснела и сказала еще тише:

— Пойду...

На другой день озарило Уманку, что делать нужно, дабы бабскую долю под челубеками подсластить. Надо раздобыть того масла чудодейственного, что у Игна в амулете и достать много, чтобы каждой девке в селении хватило с избытком. Как он ее вчера ни мучал, как ни растягивал ее дырочки, никакой боли не приключилось. Летала Уманка по дому, порхала вокруг челубека и хлопотала по хозяйству с утроенным запалом.

Расспросила она Игна про то масло, которым он свой уд смазывал, чтобы ее на скобу натянуть. Оказалось, тайный это рецепт, челубеками хранимый много веков. Нужно собрать плоды юкового дерева, что зовут юквами. Очистить кожуру и достать внутренние орешки. Обжарить их, перемолоть в жерновах и дать маслу стечь. Чтобы малую бутыль такого снадобья сделать, нужно много труда и пять пудов юквы.

Одобрил Игн Уманкин замысел и велел ей девиц на сбор юквы поднять. Вот и нашлось для женщин деревни занятие, не было им печали! Прежде они юковое дерево стороной обходили, несъедобные плоды, что с них проку. А теперь всю округу обчистили, сто корзин юквы набрали.

В радость был труд, ведь знали бабы, что масло чудесное их чресла от боли спасет. Твердила им Уманка, что не только спасет, но еще и желанными утехи с челубеками сделает. В такое верилось девкам с трудом, но отлынивать от работы никто не стал. А вдруг подействует чудо-масло? Каждой хотелось так светиться, как Уманка, и многие ей втайне завидовали.

Как закончили сбор юковых плодов, тут и летнее солнцестояние подошло. Настал день праздничный, на него-то свадьбы челубеков с девками и назначили. Шесть пар в деревне нашлось, что соединиться желали по собственной воле. Знать, не так уж больно терли уды челубекские узкие щелки, раз столько девиц во вкус вошло.

В застольях челубеки знали толк! Пир устроили горой, таких в селе прежде не видывали. Караваев напекли, бочки медовухи из погребов выкатили. Разбудили старика-волхва. Как без волхва-то венчание проводить? Он погудел древнюю как мир песнь, на варгане поиграл. Надел венки цветочные на головы молодым и заставил дуб высокий три раза вместе обойти. Вздохнула деревня с облегчением, соединились великанский род и человеческий.

Теперь уж не захватчики и селянки вместе жили, а одна большая семья. А в какой семье ссор и споров не бывает? Только с врагов один спрос, а с родичей — другой. Мудрое решение принял Игн, и братья его поддержали. Да и сам он, чего таить, был рад, как юнец, когда Уманке колечко на палец надел.

«Моя теперь девка, — ухмылялся он в бороду, — никто из братьев не тронет, это правило крепко. Пока гуляет самка ничейная — бери кто хочет. Но жену воеводы трогать не смей».

Одну на всех большую свадьбу гуляли весело: с бубнами, с дудками и хороводами под настойку из мухоморов. А как разгулялись все и про обиды позабыли, решили плесы устроить. Ринулся народ к реке — плавать, брызгаться, веселиться в воде нагишом. Кто один к берегу спешил, кто с подругой. Новоявленные мужья невест подмышкой тащили. Визг стоял, крики и песни разудалые.

Всегда на плесах новые пары складывались. Кто же сможет устоять, когда все голые в воде своим хозяйством сверкают! Купается народ, плещется. Челубеки под водой к приглянувшимся бабам подныривают и в губехи их языками влизываются. А потом на отмель волокут и под возгласы собратьев покрывают.

А под деревом у воды Игн свою суженую к себе задком прижал, на бок уложил и руку между бедер греет. Смотрит Умана, как на песке у реки челубеки с разгоряченными праздником девками кувыркаются.

Вот Ниога молодая в одном исподнем купаться пошла. Белый лён тело ее пухлое все облепил, соски торчат. Вытащил ее челубек статный на берег, лезет к ней, наседает. К песку телом прижал, груди ласкает, а та только в цвет вошла, брыкается, ножки разводить не хочет. Пищит, отбивается, а тот смеется. Чудо, что целой столько времени продержалась, когда великаны в селении.

— Как думаешь, возьмет он ее, раскроет? — шепчет Умана мужу да под его ласковые пальцы подставляется.

— А чего же не раскрыть, — хмыкает Игн, — целку сорвать — это тебе не город построить...

Неподалеку за редкими камышами стоны и шлепки слышатся. Смотрит Умана, а то Феба на своем рыжебородом муженьке скачет. Дергается ее головка, рот распахнулся в длинном стоне. Мощно Лихон жену новоявленную дрючит, не щадит, за груди щипает. Ходит под ней тазом точно конь под наездницей.

И вдруг почуял молодой великан, что глядят на них, и голову в сторону Уманы повернул. Вонзился в нее бесстыжий прямой взгляд исполина с огненными космами. Глядит Лихон меж раскрытых ног Уманы, где пальцы его командира елозят. Ухмыляется он и пуще прежнего свою Фебу наяривает. Краснеет Умана от смущения, а взор отвести не может. Уж не первый раз Умана на мужа Фебы засматривается, больно тот силен и крепок. Юн он еще по великанским меркам, а от того резок, быстр и свою Фебку скорее всех обрюхатил.

А Игн все растирает вишенку Уманы, скрытую нежными лепестками. Ждет, когда сама проткнуть ее молить станет. Смотрит он на реку, там Юлала голенькая, белая, худенькая, как деревце, купается. Тут закинул ее на плечо пожилой седобородый челубек, крепкий и кряжистый. То Атман, бывший командир ватаги, что Игна всему обучил и после себя верховодить поставил. По приходу в деревню себе Атман двух женщин выбрал, сестриц, и с ними одним хозяйством жил. А только где теперь те девицы, под кем стонут?

Одно Игн знал: Юлалы среди них не было. Ручищей челубек ее зад оглаживает, на берег несет. Уложил великан Юлалу в траву и в грудки ее ртом впился. Уразумил воевода своих братьев: нельзя девок еть с размаху да на сухую, надо сначала ублажить, а там они и сами ножки раскроют. Атман хоть и опытный воин, а о такой простой военной хитрости раньше не знал.

Игн на них глядит, а у самого елдак штаны распирает, того и гляди лопнут по шву. Знает он, что плесы закончатся новыми детьми и новыми свадьбами, он приказ своим ребятам дал недвусмысленный. Извергнутся они в щели своим девкам, и будущей весной народятся в деревне новые челубята.

У великанов, чтобы новую жизнь посеять, ритуал особый был. Мало было просто внутрь самочке спустить, надо было богов плодородия призвать в помощники. Оно и хорошо: ненароком пузо не надуть, хоть девице все нутро семенем залей. А все же и плохо, ибо на природу не положиться, и решение надо самому принимать. Сам Игн Уманке заделать детеныша не спешил, ждал, что она о том заговорит. А спросить, хочет ли, не решался. Ей-богу робел воевода грозный перед девчонкой, что самому смешно делалось. И, как водится, властно с ней обращался, дабы робости не показать.

А Уманка между тем задком о его пах трется, просит. Глядит она, как пары соединяются, и такой у нее жар в животе разгорается! Мед хмельной к нёбу пристал, свежий запах летней реки волнует. Поглядывают на молодых и другие челубеки, но не шибко назойливо, у самих дел полно, вон сколько самочек плещется! А все же ловит Умана великанские взгляды на ее чреслах, обжигают ее взоры жаждущие.

Стонет она и в руках Игна, мается:

— Мммм! Мммм-аааахх! Может вон в тех кустах спрячемся?

Только Игн уже терпеть не может, конец из штанов достал, жинку свою ярить хочет.

— Пускай смотрят, — рычит он ей на ухо, — пусть знают, что моя!

***

После свадебных гуляний впряг Игн своих молодцов в работу. Надобно было пользу деревне принести, чтоб забылись обиды, нанесенные женщинам селения. Стали челубеки дома хлипкие и старые расширять да перестраивать на свой лад. Чтобы потолок высокий, чтобы окна резные и печь широкая. Каждой семье своя изба. А кто вместе с родней жил, тем хоромы отстраивали о двух этажах с башенками-смотрильнями. В каждом подворье из пяти домов делали баньку с купелью. bеstwеаpоn Застучали молотки, зазвенели пилы. Работы был непочатый край.

Девкам тоже было не до скуки: надо было готовиться к зиме, делать запасы, а к тому же с юквой возиться, чтобы масло, горячащее тело, из нее добыть. Работа была кропотливая. Юковые плоды женщины разбивали камнем, а кожуру отдавали на корм козам. Из сердцевинок брали орешки и перетирали вручную, ибо жерновов подходящих в деревне не сыскалось. Под работы отвели целый амбар.

Наконец сделали девки десяток корзин юкового жмыха, осталось только масло из него выжать. Раз под вечер взяла Умана корзинку такого жмыха и пошла к Фебе, чтобы вместе с подругой первое долгожданное масло отжать.

Лихон с братьями-великанами свой дом, где с Фебой жил, первым делом перестроил. Была то теперь просторная светлая изба с крепкими полами и длинными лавками под стать великанам. Сели Умана с подруженькой за стол, наливки выпили, взяли деревянные давилки. Стали масло выжимать с песней и с добрым наговором.

Как спустился вечер, услышали они со двора голоса своих мужей. Смеются челубеки, байки травят, это у них в обыкновении. Вошли великаны в дом и видят: сидят их жены, масло жмут. Сели кружком вчетвером, а посередине — корзина. Пахнет цветами юковый жмых, блестит от масла. Лихон свою Фебу приобнял, и провалилась та в объятия теплые, как в стог сена. Засмотрелась Уманка на Игна, расплылась в улыбке, и вдруг соскользнула ее рука с давилки в масляную кашу.

Увидал то Лихон.

— Не трогала бы ты юковое масло так запросто, дева! — хитро покачал головой рыжебородый великан.

Но поздно, раньше надо было упреждать. Затуманился взор Уманки, потянула она палец масляный в рот, облизала и пропала.

— Неси теперь девку на печь, командир, — хрипло хохочет Лихон, — пока она сама за тебя не взялась!

Игн и без советов Уманку в охапку ухватил, чтоб домой унести. Но та дотянулась до рта любимого и впилась в губы великанские. Обвила ногами. Ощутил Игн на языке масло, и мигом кровь из головы в уд отхлынула. Все мысли исчезли кроме одной — брать! Немедленно брать молодку, ковать железо, пока горячо. Помнил он, что масло юковое распаляет сильно, но чтобы так? Не иначе дома-то, за холмами, маслице с водой замешивали, чтобы хватало надолго. А здесь самое что ни на есть чистое.

Глядит Феба на воеводу с женой и дух ей захватывает. Взяла она капелицу масла на палец и слизнула. Горячо стало во рту и сладко. Лихон за ней следом палец в масло макнул и жене под юбку полез. Уже через миг задышала Феба часто, раскраснелась, прижалась к челубеку и шепчет:

— Ох, не могу, как же печет! Так хочу на твой корень сесть, сил никаких терпеть нет!

Эдаких слов Лихон от жены своей не слыхивал. Восстал его гребень, а масло подбавило жару. Видит он, что воевода с Уманой друг к другу прильнули. Игн рукой ей под подол залез и ласкает. Не стерпела Умана этой ласки, застонала. Стало ясно, что никуда они теперь не побегут, а будут яриться прямо тут, где страсть застала.

Не успел Игн глазом моргнуть, как Умана уже к нему в штаны залезла и его набухающий орган ласкать стала да умащивать эликсиром горячащим. Зарычал Игн волком. Звезды перед глазами замерцали, когда масло в головку уда впиталось. Сел на пол, пригнул жену роточком к своему колу и вылизывать головку велит.

Челубечка бы, конечным делом, могла в рот уд целиком заглотить да пососать, а только великанше все равно не так приятно засаживать. Так что лучше пусть человеческая девчонка лижет своим маленьким ротиком, старается, хрен раздваивает. Встала Уманка на четвереньки и над Игна корнем работает, юбку задрала, себя пальцами гладит.

А Лихон тем временем тоже на полу лежит, а Феба ему кол насасывает. Поглядывает он на жену воеводы, что задом голым виляет да Игну ствол ласкает. Близко ее сочный зад, протяни руки и погладь! Ан нет, боязно ему, что за такую дерзость плетей ему назавтра всыплет командир. Тут взяла Феба еще чудо-маслица на ладошку и по стволу мужа размазала. Заплясали в голове Лихона черти, стало все нипочем.

«Однова живем-то, — вдруг понял он, — была не была!»

Вытянул руку и погладил между ляжек Уману. Точно шелк нежна! Та вздрогнула, но не отстранилась. Застонал Лихон под Фебиным языком. Осторожно стал он подползать к ногам Уманы. Жена к уду присосалась, ничего не замечает, за ним тянется.

Подлез Лихон меж раскрытых бедер Уманки, подтянул ее зад ближе и на рот себе влажной щелью усадил. Охнула жена воеводы, но конца Игна из губ не выпустила. Лижет ее Лихон и счастью своему не верит. Неужто он эту щель трогает, которую никто в деревне тронуть акромя командира не смел! Стонет Умана и на рот Лихона наседает. Снизу вверх на Игна смотрит, как ему такое? Не осерчает ли муж за то, что она под язык другого великана подставляется?

Увидал Игн, чем Лихон занят. Заволокло взор командира челубеков яростью. Чуть было не схватил он жинку за волосы и не выдернул ее из плена Лихоновых ласк. Но тут огладила его жена по ядрам масляной рукой, и всю злобу той же рукой сняло. Увидал Игн, что Феба к нему своими прелестями повернулась. Стоит на четвереньках, раскорячилась, мужу своему уд насасывает. Подол задран, розовая плоть блестит от влаги, никто ее не ласкает. Откинулся тогда Игн на пол, за бедра Фебу ухватил и междуножием на свой рот усадил. Заскулила девка от ласки нежданной да умелой.

Сомкнулся круг. Умана мужа своего ублажает, он — Фебу, та — Лихона, а Лихон жену командира вылизывает. Стонут все вчетвером, лежа на полу кружком. И вот стали понемногу раздваиваться уды у челубеков. Первым Лихон молодой возбудился до того, чтобы корень надвое разделить. Распался его дрын на два поуже и оба силой налились. До помрачения ума охота ему в женскую мякоть воткнуться. Да погрубее, чтобы закричала самка и пощады запросила. Давно он на Уманку глаз положил, неужто удастся, наконец, ей овладеть?

Воет Уманка от Лихоновых ласк и Феба стонет в голос, трется об ловкий язык Игна. Сливаются ахи в один томный протяжный вздох. Не утерпел Лихон, разорвал круг. На четвереньки встал, схватил Уманку за бедра. Сладкая у той щель, страсть как хочется ее опробовать, пока воевода в угаре. Такой шанс больше не выпадет.

Как стояла девица по-собачьи, так и подмял ее под себя Лихон. Думала Уманка, что у мужа ее здоровенный кол, но то она Лихоновой дубины не пробовала. Взвыла она, когда стал тот ее зад да щелочку скобой растягивать. Нетерпелив молодой великан, хочется ему поскорей игновой жене присунуть. Сходу принялся он Уманке обе норки углублять. Хоть и по маслу, а все же с трудом внутрь девки двойной крюк лезет.

Не верит своей удаче Лихон, все на командира из-под рыжих бровей поглядывает. А ну как разгневается? Отберет жену свою обратно? Но не гневается Игн: не видать ему, что творится. Занят он щелью Фебы. Раскинула она коленки и села Игну на бороду, ерзает на его языке, наслаждается.

Тут почуял Игн что уд его раздвоился, хорошенько его жена пролизала. Схватил тогда он Фебу за раскрытые бедра, со рта своего снял и давай на корень свой надевать перед самым носом у супружницы своей. Верхний конец в щелку заталкивает, а нижний в гузку. Жадно порыкивает, а все же осторожно насаживает. Скользко у нее внутри горячо, незнакомо.

Дрожит и вздохи испускает Феба на скобе командира великанов. У ее мужа может концы и шире, а только Игн все же опытней и ласковей. Да и стыдится Феба чужого великана с непривычки, а оттого распаляется еще больше. Знает она, что видит ее подруга все, что Игн вытворяет. Печет ей от этой мысли в нижних губах. А сама боится обернуться и глянуть, что ее муж с Уманкой делает.

А меж тем у Уманки роток освободился и завыла она под молодым челубеком. Не зря Лихона так прозвали, лихо он ебет девку, крепко засаживает.

«Ох, — думает рыжий великан, — узёхоньки дырочки у чертовки, немудрено, что воевода в нее так вцепился и никому пробовать не давал. А я и тут успел! Правда Фебку пришлось под командира отдать, ну да оно того стоит, с нее не убудет!».

Наконец, мало помалу, а всадил Игн Фебе свой корень раздвоенный. Мнет он ее ляжки сочные, хочет глубже проникнуть. Перевернул Игн Фебку животом в пол и сверху покрывать стал. Налег на нее и давай в оба дуплишка таранить. Тесно ему, обжимают стеночки девичьи его по-иному, не как у Уманочки. Жена Лихона под ним стелится, вьется, ходуном ходит и посильней насадиться хочет. Шпарит он ее и рукой губехи ласкает. Феба низко стонет, зад круглый колыхается.

Лицом к лицу командир со своим подручным оказались. И под каждым чужая благоверная охает. Поднял вдруг Игн взгляд, а перед ним друг и помощник Лихон, как золотник сияет и его жену натягивает. Смотрит Игн, как его Уманка вздрагивает и трепыхается, и злость его берет, и гнев и похоть.

«Вот Фебке засажу как следует, — думает, — и уж тогда начищу рыло Лихону. Не поздоровится ему! А Уманку выпорю. Только спущу семя и сразу же... Как же сладко, черт! Масло весь ум смыло!»

И верно, масло у девок получилось ядренее, чем великанши за холмами испокон веку делали. Одной малой капли хватило бы, чтоб чресла разогреть и задний проход смазать. А они каждая щедрой ладонью умаслились и челубеков своих вымазали. Горят теперь у всех причинные места, торчат уды крепкие точно камень, а щелки у Фебы и Уманы текут рекой. В ушах гул, кровь в жилах бьется.

Уманка визжит, просит сильней ее брать. Лихон и рад, крепче девку под живот ухватил и на свой сук двойной надевает. Разлепила та глаза от слез влажные и увидала, что напротив муж ее подругу на четвереньках сношает.

«Ах ты ж, Фебка, хороша! Ну да и я не лучше... — думает. — А все Лихон-хитрец, он первый меня лизать полез!»

Встретилась Уманка с горящим взором мужа. Просекла девка, что зол Игн до бешенства, но Фебу из-под себя выпускать не собирается. Что же делать? Вдруг осенило ее, как поступить. Надо сделать так, чтоб тот одновременно двоих девок брал.

Подлезла она под Фебин живот. И стала Игну яйца языком ласкать. Тот зарычал, один корень из щелки Фебы вытащил и ну Уманке в рот пихаться. Лижет Уманка его уд, старается. А второй корень муж Фебе в кишку пихает.

Само собой вышло, что Феба легла на Уманку сверху животом и к своему мужу обратилась. Тогда Лихон верхний корень из Уманки вытащил и в роток жены стал пихать. А второй только глубже в щель ее подруги втирает. Соединились одни вчетвером. Одним удом челубеки женам своим в роточки лезут, а вторым дульца сношают.

Доволен Игн, уж не гневается. Равносильный обмен, честный.

— Хороша твоя жинка, вон как подо мной стонет, — задирает он Лихона.

— Да и твоя недурна, — хохочет рыжебородый его товарищ.

Вспомнил тут Игн, что приказывать властен.

— Команду слушай, — хрипло говорит, — хочу двоих теперь опробовать.

— Сделаем... — закряхтел и нехотя подчинился Лихон.

Лег Игн на спину, а Фебка на него верхом села спиной к великану. Тот в ее сочные ягодицы как вопьется, да как насадит ее щелкой на свой уд огромный. Второй конец он приберег для жены. Торчит тот к потолку, Уманку ждет.

Та прижалась спиной к грудкам Фебы, села на корточки и давай на мужнину булаву гнездиться. Феба ее ласково взяла за сосцы и теребить стала. Охнула Уманка от неожиданности, но рук ее не отпихнула. Хоть и девка, а все же приятно гладит. Елозят обе самочки на Игне, а тот от блаженства глаза закатывает и матюкается.

Тут понял Лихон, что щелка-то Уманина не занята. Только в гузку ей муж вставляет. А ну как, выдержит ли девка еще и его уд? Подобрался он ближе и перед Уманкой на колени встал. Меж разверстых ног командира его жену взять хочет. Та на корточках сидит с удом воеводы меж ягодиц и ладошками Фебы на грудках. Обалдел от такого зрелища Лихон. Подхватил Уманку за ягодицы на руки и свой хрен в нее стал заталкивать. Решил для начала только один. Пищит деваха, ручонками бьется.

— Не надо, вы же меня порвете! Игн, прикажи ему! Пусть он вытащит! Ааааахаааа!

— Ты сама Лихону щель подставила, чтоб лизал! — сурово отвечает муж, а сам их с Фебкой ебет. — Любишь медок, люби и холодок!

Феба подруге сзади шейку легонько целует и мается между молотом и наковальней. Сама на чужом елдаке прыгает, а все же не хочет, чтобы Лихон Умане вставлял. Вдруг распробует и ее, Фебу, любить перестанет?

Но Лихон в раж вошел, хочет чужой жене впердолить. Тесно Лихону внутри ведь через стеночку воевода Умане присовывает, а от того еще слаще. Выдохнула Уманка со стоном, разжала чресла, и стал в нее тараниться Лихон. Влез, не порвал, скользит и хитро на нее поглядывает, мол, то ли еще будет. Да к тому же пальцем большим ее горошину наглаживает. Феба Умане соски тягает, муж в кишку пихает, А Лихон в текущую щель жарит — со всех сторон ее мучают. Не выдержала Умана такой муки и первая из всей четверки кончать стала.

— Я... я сейчас... — стонет, — ааааах! Ооххмммм!

Сжимается Уманка на органах двух челубеков, зажатая между подругой и ее мужем. Яркие пятна перед глазами пляшут.

Лихон совсем осоловел от того, что Уманка на его стержне содрогается.

«Ох, сейчас напущу Игновой женушке — свербит в его уме мысль, — никто в селе таким больше не похвастается! Сейчас ее залью!»

Сам себя подначивает Лихон, долбит бедняжку все сильнее. Запрокинулась уманкина головка. Муж ведь ее зад тоже не щадит. Стонет позади нее Феба, растягивает Игн ее пещерку.

Заискрило, шваркнуло что-то внутри у Лихона, и стал тот прямо Уманке в щель извергаться. Рычит, беснуется. Яростно толкает бедрами, того и гляди насквозь Уманку протаранит. Видит это Феба, и ее от такого зрелища так коробит, что плакать хочется. А только вместо рева почему-то спазм в живот потек, ножки свело, и задрыгалась она на уду воеводы, заскулила. Сжимается она, голосит. Придушила ее блаженная пелена. Тут слезы из глаз и хлынули. Только не обиды слезы, а радости. Хорошо на игновом стержне, не так жестоко он вколачивается, как муж.

— Давай, хорошая моя, кончай, кончай, — приговаривает Игн и по мягким бокам ее оглаживает, — я сейчас тебя тоже заплескаю...

Уж вылил семя Лихон и вытащил отростки свои из полуобморочной Уманки. Откатился в сторону. Обессиленная Умана вслед за ним слезла с уда своего муженька. Чавкнула ее гузка и легла она рядом с Лихоном отдыхать. Тот ее к себе прижал и нежную белую спинку гладит, кто знает, можно ли будет ее вновь пощупать. Только тогда Игн взревел и стал плескать в Фебку. Грудки он ее мнет, ярит себя и все хлещет в нее, не отпускает. Втыкает щуп плюющийся в трепещущее женское нутро. Брызнуло из двух концов. Тот, что внутри у Фебки был, ее заполнил, а тот, что снаружи — ноги обрызгал Уманке.

Легли они вчетвером одним переплетенным комом.

— Да-а, вот так маслице... — протянула смешливо Умана и под бок к мужу переползла. Игн обрадовался, что она от Лихона

отклеилась, и вернул собрату его жену.

Переглянулись Феба с Игном и без слов друг друга поняли. Хорошо им было друг с другом, да только не так сладко, как Уманке и Лихону. Ревность жгучая мешала. Но, может, первый блин комом, а на другой раз получится слаще? Но будет ли такой случай снова? Не стали они свой обмен до поры обсуждать, а хлопнули наливки и решили, что утро вечера мудренее.

***

На другой день проснулась Умана, когда солнце уже было в зените. Всю ночь Игн ее в руках держал, словно боялся, что к Лихону убежит. Вспомнила она вчерашние забавы, и полились слезы из глаз. И хотя чудо-масло сработало, и дырочки совсем не болели, хотя лекарство против бабских невзгод было найдено, на душе стало погано.

Проснулся челубек.

— Ты чего ревешь, милушка? — басит Игн, — из-за того, что я Фебку взял? Так и ты ведь тоже не сидела в сторонке, скучая! Вон как Лихону голову вскружила. Вовек теперь небось тебя не забудет...

— Да я не из-за этого, — хлюпает носом Уманка, — повеселились мы знатно. Всем хорошо было!

— А чего же тогда? — хмурится Игн.

— А из-за того, что у Фебки уже пузо растет, ей ничего после вчерашнего не будет! А меня твой Лихон залил так, что по ногам текло. Вдруг у меня от него дитё зародится? Вдруг ты меня за это разлюбишь?

Передернуло Игна, как эта картина в уме явилась, но пришлось взять себя в руки. Засмеялся над глупенькой Уманой, не знала она еще многого о великанах.

— Ты не бойся: челубеку, чтобы дитя зачать, нужно с особым намерением самку брать. — Успокоил он. — Чтобы жизнь в семя вложить, мы силы природы призываем. Да к тому же без рун на ладонях не у каждого сработает. Ежели бы от великанов каждый раз девки зачинали, то всю как есть землю бы мы давно заселили!

— Так уж бы и заселили... — удивилась Умана, — а как же люди?

— А вот так, — погладил ее Игн по мокрой от недавних слез щеке. — Наша природа сильней людской и крепче. Потому от челубека и девчонки вот, скажем, навроде тебя великан получится...

— Правда? — хлопая ресницами, заулыбалась девица, — не сказочничаешь?

— Да разрази меня гром! — пробасил Игн, — без зова к природе челубечка не заделать.

— Честно-честно?

— Честнее некуда, — Игн обнял свою милую и вдруг решился: — хочешь, покажу, как это бывает?

Прижалась та к великану:

— Хочу...

***

Лишь через два дня Уманка с Игном из постели выбрались. Все никак отклеиться от друг дружки не могли. Уже и прокляли это масло бесовское, что кровь горячит, а все равно только успокоятся, только успеют кусок съестного в рот положить, как снова внутри зудит. Но ничего, выветрилось масло, и взялись они за брошенные на произвол дела. Игн пошел порядки наводить да проверять, что в его отсутствии с деревней сталось.

А Феба с Уманой масло юковое по бутылькам разлили и подругам раздали. Так первая партия по рукам и разошлась. Настрого они девкам наказали, чтобы самую малую каплю каждый раз на ладонь брали и с водой смешивали, ежели не хотят от рассвета до заката в койке кувыркаться.

Быстро девицы новое маслице опробовали и кинулись жать новое. Те, кто пуще других жаловались на несгибаемые уды челубеков, первыми в амбар побежали юкву чистить. Те, кто молил старых богов послать великанам водянку с лихорадкой, теперь благословляли их богатырские стержни. Пробудила юква и молодых и зрелых. К концу лета ходили девицы по хутору румяные, довольные, а многие и с приплодом под сердцем.

Кому рассказать — не поверят, а помогло масло горячащее и от голода. По осени решили челубеки пшеницу озимую засеять. Такая пшеница богаче родится. У нее корни сильные, стойка она против морозов. Только стало холодать, как решили челубеки устроить луговины, как делали раньше в родных местах. Верили челубеки, что без семени земля родить не будет. Поэтому сеяли они без штанов — в одних длинных рубахах, а то и вовсе нагишом. Дразнили землю, возбуждали. А потом кто с женами, а кто и со случайными девками кувыркались на засеянном поле.

Дружно в луговинах село землю семенем поливало, все в обряде участвовали, и стар, и млад. Как самочек своих наярят челубеки, против обыкновения уд вытаскивают и землю окропляют. Обычно девку разве допросишься подол задрать на холоде? А тут с радостью ножки раздвигали и прохлады сырой земли не чуяли, а все масло...

Как ударили морозы, стали плесы и забавы в баньке устраивать. Не ждать же лета, чтобы голод в чреслах утолить! И хотя Феба с Уманой молчали про то, что мужьями менялись, многие бабы их примеру следовать стали, с тех пор, как масло распробовали.

Просторную общую баню отстроили челубеки. Что ни вечер, слышались оттуда визги, стоны и крики на всю округу. Кто желал веселья, в баню мог прийти и приглянувшуюся девку веником березовым отходить. А как та разгорячится и, лежа на дощатой полке, ножки станет разводить, то и пощупать. Ну а далее, масло юковое шло в ход. Капали его на раскаленные камни. Все, кто в парной сидел, сладкие пары вдыхали, и мигом пробуждалось в них острое желание. В купелях и мыльнях сажали на себя челубеки по две-три девицы или наоборот — вдвоем одну красавицу пользовали. Сплетались в многоногих и многоруких существ, парами менялись.

Прознав обо всем этом, девки с окрестных деревень в Челубековку повадились в гости ходить. А некоторые и вовсе убегали от строгих мужей и родителей под опеку великанов. Да и челубеки все новые приходили из-за холмов, поняв, что братья домой не торопятся. Являлись с топорами наперевес, но быстро смекали, что к чему, и оставались. А там и невесты подходящие находились.

Урожай на будущий год сняли будь здоров. В ту же пору, по весне, родила Умана сына, похожего на батю-великана, как две капли воды.

— Как две капли масла! — шутковала Феба.

Был тот маленьким, меньше человеческого младенца, но голосом и телом крепок, как отец. И рос так быстро, что мать только и успевала одежки перешивать.

***

Когда жизнь счастливая, время незаметно летит. Минуло шесть лет. Иш уже так ростом вымахал, что на отцовском коне по деревне разъезжал. Да и деревней Челубековку уж сложно было величать. Разрослось селение и окрепло. Всюду теперь высились терема с резными оконцами. На главной улочке отстроили две корчмы и целый ряд лавчонок и торговых навесов. У реки, где прежде коптила небо одна худая кузница, теперь раскинулась слободка мастеров. Перестук молотов слышался на другом берегу. Жадно мастерские ели дрова, а потому лесок у воды повырубили. Оставили только заповедную рощицу, где когда-то первые пары женились. Там и нынче влюбленные обеты давали. Переменились места — не узнать.

Раз под вечер сидела Умана у окна и качала в люльке младшего, ждала мужа с ярмарки. Иш что-то мастерил на крыльце.

Вдруг слышит Умана голос чужой со двора. Чужой-то чужой, а только ведь слышала она его прежде. Давно это было, но память разве сотрешь, даже самую постылую?

— Малец, хоть ты мне ответь, где деревня Кряжевка? — С досадой вопрошал прохожий. — Голову на отсечение даю, тут прежде была! А куда подевалась? Рощица та же, река та же, а деревня другая! И никто мне правды сказать не хочет!

— Мать, тут человек Кряжевку ищет! — кричит Иш.

А Уманка сквозь шторку глянула на того человека и отвечает:

— Пускай мимо идет! Обознался он, тут Челубековка испокон веку стояла!

____________________________________________________________________

Вот и сказочке конец

Раз прочел — ты молодец!

Скинь монеток мне на счет

И куплю я леденец

Тот за щеку положу

Пососу и оближу

Номер QIWI-кошелька: 79957957157

P. S. Мне очень ценны ваши комментарии и сообщения. Благодарю каждого, кто меня читает и отдельная благодарность всем, кто поддерживает на киви-кошелек.