Раньше как было? У мужа своя опочивальня, у жены своя. У жены там и ванная и гардероб, а у мужа, напротив, все не так, только кабинет к спаленке примыкает. В спальне той шкап в три створки, ковер на стене, стул и умывало низкое припасено на срочный случай. А случай, по обыкновению вот какой.

Возьмем, к примеру, нашу барыню Елизавету Никандровну. Когда в ней томленье неуемное приключается, она готовится заранее — совершит усердное омовение в пахучей розовой воде, надушится интимно, причешется чтобы ежом лохматым супруга не встретить и кричит: 

— Ульянка! Покличь Платона Карпыча, желаю перед сном вкусить супружеского долгу!

Горничная со всех ног бежит докладывать такую радость. Прознав об официальном приглашении, Платон Карпыч недокушавши кофию, врасплох бросает свои бумаги и спешит прибыть в будуар к жене, потому, когда еще такой случай представится. Но не сразу. Тоже готовится: ус причесывает, уд омывает, чтобы уважение супруге выказать. Вот входит барин к жене гусем-гоголем, усы торчком, глаз горит. Сам в халате теплом, на голове феска, а ноги в чувяки взуты, ну чистый турчанин. Руку к сердцу прикладывает и говорит:

— Извольте, Лизонька, весь ваш какой есть. Пребываю в нетерпении, истосковался, сил нет ни душевных, ни телесных.

Хочет такими словами любовь свою безграничную показать. Жена на это молчок, скромно глаза потупивши. Кивает только, согласие выражает. После доклада барин теплый халат с кистями скидывает, но упаси святые угодники в костюмах Адама и Евы непотребства совершать. Оба супруга в исподнем остаются. Платон Карпыч без лишних вольностей рубашку Елизавете Никандровне до живота заворачивает, себе тож, и ложится сверху. Такая экспозиция называется «на коне». Всю дорогу так у них и происходит, семья-то добропорядочная, детишки есть, трое. А что до скотского блуда или содомского греха — этакая богопротивная интромиссия с женою недопустима. За этим пожалуйте в город в трехрублевый бордель, там обслужат как тебе угодно, даже с плеточкой.

Барин меж тем степенно удом чрево жены охаживает, перси через рубашку мнет, пока из Елизаветы Никандровны бес не полезет. Как начнет она виться и стонать, так Платон Карпыч сразу из аллюра в галоп срывается, нетерпение свое обнаруживает. Но барыня ручку выставит, в грудь ему упрется, мол, не так скоро, милый друг, охота мне продлить такое неземное наслажденье. Муж сызнова в двухтактном аллюре скачет, чтобы жена довольная осталась и к любовнику не ушла.

А мыслит он верно, потому как есть он, е-е-есть. Как же без любовника? Ни одна барыня такую пикантность для себя не упустит. Но тут у каждой жены свое предпочтение — кто с конюхом блудит, по причине его огромного мужского естества, кто чиновника нужного охаживает ради сердечных подношений и преференций в делах, а наша, стало быть, бывшего студиозуса приветила. Все ради его исключительных познаний в модных поветриях. Падка Елизавета Никандровна на все французское.

Студент приносит модные журналы, чай пьет с конфектами, по-французски чирикает. Се шарман, регарде, мон плезир, а потом, как они журналов-то насмотрятся, барыня гонит Ульянку в шею и дверь на крючок. Тогда все больше слышится амур, тужур, и вот уж кровать под балдахином трясется, хоть святых выноси. Там скачками «на коне» нипочем не обходилось, студент тот горазд на выдумку: и сверху барыню посадит  и сзади зайдет, и на столе и под столом. Охи, ахи, крик! И-и-и, батюшки!

Дворовые ухмыляются, но молчком, Елизавета Никандровна быстра на расправу — живо повинного в болтовне на лавку и по мягкому месту мокрым прутиком. А не нашего ума дело потому что, баре живут по-свойски и никто им не указ. Прелюбодейство это вершится, надо отдать должное, только когда Платон Карпыч долго отсутствовать изволят. К примеру, по губернии катается, торговлю выгодную делает лесом или пенькой. 

Пока, значит, суд да дело, барыня уж раскраснелась, на челе да над устами пот бисерится. Пробрало ее. Собирает она в горячке белые простыни в кулачок, второй рукой мужнину спину царапает, головой мечется. Мочи ей нет терпеть эту сладкую муку. Тогда и раздается крик:

— Плато-о-о-ша-а-а!

Да громко так, етить! Челядь аж приседает с испугу и ругается матерно, не случилось ли чего.

Тут уж Платон Карпыч своего не упустит, зарычит, забьется, как в падучей да изольется прямо в цель. Потом они отдыхают вповалку. Дышат. Отдышались, барин трубочку американского табачку в окно выкурил и на том все. Проваливайте, сильвупле, в свои покои до следующего приглашения, Елизавета Никандровна отдыхать желают. Барин ретируется к себе, понятное дело, а она лежит, млеет, блох ноготком давит или роман слезливый почитывает. И сон у нее не тревожный после этого, особенно если никто не храпит под боком.

Да и барин счастлив без меры, поскольку разговоров ни томных, ни умных вести не нужно, отдыхай себе спокойно. Козюли из носу об изголовье вытирай без ограничения, ветры пускай без стеснения, и за храп, опять же, реприманд по мордасам никто не сделает. Одеялы никто на себя не тянет, строй из них хоть Вавилоны в сонном беспамятстве, все твои одеялы, сколько ни дай.

Потом все это перестало. Люди в города переехали, спать вдвоем приходится, не до отдельных покоев. Потому и счастье семейное ушло. Квартирный вопрос, будь он не ладен.