Если птица Говорун отличается умом и сообразительностью, то Юлька Самсонова — исключительно безрассудством и наглостью. Что она и демонстрирует в очередной раз, прижав меня внушающим уважение бюстом к стене своей трехкомнатной квартиры прямо возле туалета, в то время как ее муженек на кухне квасит отнюдь не капусту, а в дальней комнате ее же родной папенька смотрит десятый сон.

Мягкий бюст, заключенный в жесткий лиф, расплющивается о мою грудь, а Юлькины серые глазищи вызывающе блестят в полутьме коридора.

— Ты че делаешь-то, дура?! — шепчу я ей, пытаясь пресечь харассмент.

— А что я делаю? — так же шепотом насмешливо отвечает соблазнительница и продолжает подлое домогательство, схватившись за мой инструмент, пока еще безмятежно покоящийся в штанах.

— Ну вы где там?! — раздается из кухни веселый и пьяный глас, который поспешно отталкивает нас друг от друга.

Ее муж, Олег Самсонов, хоть и не смахивает на полного дурака, но, похоже, все-таки им является: взял и пригласил меня, почти незнакомого ему человека, к себе в дом, дабы продолжить бухалово, начавшееся в небольшой кафешке со встречи выпускников, где он присутствовал на правах Юлькиного мужа. И это при том, что этот румяный хлопец в общих чертах в курсе: мое знакомство с его женой имеет прочный фундамент. Скажу больше: именно при моем непосредственном участии около пятнадцати лет назад Юлька, в ту пору носившая смешную девичью фамилию Пробка, получила возможность гордо именовать себя женщиной. Да, это я сорвал Пробке пробку, как бы парадоксально это ни звучало. Именно я раскрыл ее бутон любви. Именно я, по-поросячьи хрюкая от удовольствия, распахнул ее влажные райские ворота, которые в последствии пропустили через себя не один десяток грешников, превратившись в раздолбанную калитку, еле держащуюся на петлях. Да чего уж там — когда-то мы считались парой! Но то время давно прошло.

— Леха! Иди сюда, садись рядом! — добродушно машет рукой глава семейства Самсоновых, едва я появляюсь на кухне, и хлопает ладонью по сидению стула рядом с собой. — Хороший ты мужик, Алексей, поэтому давай-ка мы с тобой накатим еще по одной, да я тебя расцелую в десна по-братски!

— Ну, давай накатим, — говорю, усаживаясь рядом с Самсоновым.

А Юлька, стерва, садится напротив и искоса стреляет в меня своими блядскими глазами. Знаете, есть у некоторых представительниц прекрасного пола такие глаза: вроде все как у всех, — четыре века, два зрачка, — но посмотришь в них, и сразу ясно — думает влагалищем и только об одном. Вот и Пробка-Самсонова такая же. Сидит напротив, ерзает мягкой жопой на табуретке, и искушает. Облокотилась на стол, развалив на нем две свои дыни уже не первой, но отнюдь и не последней свежести, и провоцирует на безрассудство.

— Леха! — продолжает орать Олег, подняв рюмаху и тряся раскрасневшимся рылом. — Давай за знакомство, а? Ебический твой рот, дружище, хорошо, что познакомились! Отвечаю, мы с тобой теперь братаны — во какие! — пьяный идиот щелкает ногтем по желтому клыку. — Зуб даю! Как там у «Арии», помнишь? «Раскача-а-ем этот мир!» Вот мы с тобой на пару его и распидорасим! Ну, еще вон Юляшка с нами третьей будет. Клянусь святым Еблососием!

Толкнув речугу, он опрокидывает в себя пятьдесят грамм, грохает о стол донцем пустой рюмки и не спешит закусывать. Да и хрен бы с ним, с убогим... Не до него сейчас: Юлькина ступня, облаченная в лайкру колготок, напористо и бесстыдно тормошит под столом мою паховую область, и я чую, как вся кровь в организме устремляется вниз.

— Спокойно, Олежа, — фыркает Юляшка. — Не матерись. Ты пьян и вульгарен. Фу таким быть. Не к лицу это интеллигентному человеку.

— Молчи, женщина! — вдруг резко бьет кулаком по столу Олег так, что рюмки, тарелки и вилки подпрыгивают, весело брякая. — Ты сегодня в кафе уже показала свою «интеллигентную» натуру, когда с хлыщем этим обжималась!..

— Каким хлыщем? — спрашивает спокойно Пробка, слегка прищурившись, но не забывая пальцами ноги будоражить мой сексуальный аппетит.

— Да с этим... как его... курчавый такой... На пидора похож! Не знаю я, как его зовут... — досадливо машет рукой мужик и в одиночку засаживает еще одну румаху. Видать, с горя.

— А-а, ты про Ваньку Строгина? — усмехается Юлька и, облизнув полные губы, сильнее наваливается титьками на стол, вызывающе глядя прямо в глаза супругу, а ее ступня сей момент исчезает с моего наполовину раскочегаренного члена. — Ну, обжималась, и что?

— Ты еще спрашиваешь — «что»?! — удивляется Самсонов, после чего поворачивает красную морду ко мне: — Не, ну ты видел, братуха? Она еще и спрашивает «что»! — и снова ей: — Совсем от рук отбилась, курва?! Ты бы еще отсосала там ему, проститутка! — ревет мужик и во второй раз бьет по бедной столешнице здоровенным кулачищем.

Рюмки, тарелки и вилки подпрыгивают снова, и снова весело брякают, а из глубин квартиры раздается рык разбуженного шухером Юлькиного папеньки — Егора Палыча Пробки:

— Че вы там орете, ироды?! Щас встану, и вы все ляжете, мастурбаторы вислоухие!

Егор Палыч — мужчина суровый. Я его помню еще по годам юности, когда он хотел начистить мне хлебальник за то, что я взломал сейф его дочурке. И начистил бы, если бы поймал, но я всегда быстро бегал.

— Молчим, Егор Палыч, молчим! — кричит Олег, обращая свой ор в темную глубину квартиры, увещевая тестя.

С минуту еще слышится ворчание старого пердуна, но вскоре оно благополучно затихает.

На кухне воцаряется тишина. Самосонов вновь разливает водяру, хитрожопая Юлька скучает, выписывая вилкой на столе узоры, а я смотрю на часы. Полпервого ночи... Пора бы уже сваливать из гостеприимного логова Самсонова и Пробок.

— Ладно, — говорю, — давай на посошок, да я пошел...

— Куда это? — удивляется Олег.

— Домой, — отвечаю я.

— Рано еще! — безапелляционно крякает красномордый и протягивает мне рюмку. — Давай лучше за знакомство!

— Так пили уже за знакомство...

— Еще выпьем! Пей давай!

Деваться некуда: хозяин просит, отказывать неудобно. Опрокидываю огненную воду внутрь организма и ощущаю себя индейцем, которого спаивает бледнолицый. Все, хватит бухать. Если продолжу — сначала впаду в неистовство, а затем утону в беспамятстве.

— Вот это по-нашему! — одобрительно хлопает меня по плечу Самсонов и кивает на Юльку: — Глянь на нее — дама-то совсем погрустнела...

И то верно: Пробка сидит, как не родная, подперев ладошкой подбородок, и ворон считает.

— Как сракой вертеть перед всякими пидорами, так она первая, — продолжает нагнетать Олег, — а как скрасить разговор двум прекрасным мужчинам, так она сидит тут и стол вилкой своей позорной ковыряет! Не ковыряй стол, сучка! Не ты его покупала!

— Ты че орешь?! — визжит в ответ Юлька и снова налегает грудью на стол. — Это вообще моя квартира! Че хочу, то и делаю, понял?!

— Не твоя, а Егора Палыча!

— А Егор Палыч — мой батя!

— А я — твой муж! Не забыла?!

— Ну муж, и че?! Сегодня муж, а завтра — вялый уж!

— Че ты сказала?!

— Че слышал!

— Щас по лбу тресну!

— Ну-ка, попробуй! — подзуживает Пробка и подставляет для удара мужу физиономию.

— Че тут пробовать? На! — Самсонов с размаху шлепает раскрытой ладонью по Юлькиной щеке. — Ну как? Понравилось?

— Давай еще! — распаляясь, требует моя бывшая одноклассница и вызывающе смотрит на мужа.

— На! — Самсонов хлещет жену второй раз.

— Еще! — орет Юлька, входя в экстаз, а в глазах ее загораются нездоровые огоньки.

— Получи! — пятерня красномордого в третий раз звонко соприкасается с девичьей щекой, оставляя на ней красный след.

— Тьфу! — пренебрежительно плюется Пробка. — Бьешь как баба! И трахаешься как баба!

Я сижу в легком шоке от созерцания теплых отношений между супругами Самсоновыми, но молчу как партизан, дабы не встревать в разборки этой милой ячейки общества.

— Ах ты, стерва!.. — захлебывается негодованием Олег и вскакивает со стула. — Ну, ща я тебе устрою Варфоломеевскую ночь! — и бросается в атаку.

С заячьей проворностью он огибает стол, едва не сбив меня с насиженного места. Подскакивает к Юльке и, схватив ее за подмышки, поднимает в воздух, словно пушинку. Издавая медвежий рев, он трясет женой, как победитель ралли Париж-Дакар золотым кубком, и грязно матерится. Пробка пищит то ли от страха, то ли от вожделения, а я окончательно выпадаю в осадок, размышляя над вопросом: помочь бывшей любовнице и однокашнице или уже делать отсюда ноги к едреней фене?

— Отпусти, противный! — кричит Юляшка и сучит в воздухе ногами. — Караул! Папка, спасай!

Но Егор Палыч на подмогу дочурке не спешит. Из соседней комнаты лишь слышен пренебрежительно-усталый вой:

— Да идите вы козе в трещину, чертяки! Ни днем, ни ночью от вас покоя нету, бисовы дети!

Самсонов, поняв, что подкрепления врагу не дождаться, зловеще мычит и брызжет сорокоградусной слюной:

— Ты, значит, у нас жопой крутить любишь, да? Трахаться, значит, захотела? Ну, щас я тебе устрою секс-марафон по-самсоновски!

С жутким грохотом, с каким, видимо, в этом доме принято делать все, Олег швыряет Юльку на стол животом прямо на тарелки с вилками, раскорячивая ее в интересной позе. Недолго думая, задирает подол юбки ей на спину, и, со скоростью, которой от него никто не ждал, тянет с крутых бедер жены колготки вместе с труселями.

— Ты чего делаешь, козлина?! — придя в себя, спохватывается Пробка. — Люди же смотрят!

— Какие люди, дуреха? Это братуха мой отныне! — пыхтит красномордый, расстегивая ширинку и пристраиваясь к станку.

Доля секунды — и Самсонов уже во всю наяривает свою супругу прямо у меня перед глазами, которые от удивления принимают размеры пятирублевой монеты.

Трахающиеся кролики на присутствие постороннего внимания не обращают: Пробка обмякла и тихонько тащится от удовольствия, прикрыв глаза и прикусив губу, а красномордый энергично долбится бедрами о задницу своей второй половины, производя мощную вибрацию, передаваемую столу, который ходит ходуном и рискует не пережить столь молодецкого напора.

— М-м-м, — подвывает Юлька.

— Р-р-р! — вторит ей Олег.

Я сижу напротив бесстыдников и сглатываю накапливающуюся во рту слюну, взирая, как на расстоянии полуметра от моего лица размеренно покачивается от толчков разрумянившаяся мордаха Пробки.

— Ну а ты че сидишь как не родной, братка? — слышу я голос Самсонова. — Не тушуйся там! Рот-то у нее свободен! Как маленький, ей-богу...

Юляшка на слова мужа внимания не обращает, не морщится и даже ухом не ведет, из чего следует, что она либо не против моего участия, либо напрочь оглохла. Во второе верится с трудом, следовательно, верен первый вариант. «Ну ладно эти двое... — думаю про себя. — Но ведь в соседней комнате топчет харю Егор Палыч... Ай, да и в рот ему компот! Один раз живем!»

Подскакиваю со стула, будто ужаленный, и вываливаю из штанов свою сардельку, коей горжусь с юности — как-никак, а двадцать сантиметров на дороге не валяются! Сам мерил! Швейным сантиметром! Ну, прибавил пару-тройку сантимов — ничего страшного... Не суть! Суть в том, что бесхозная голова хозяйки квартиры любезно предоставлена мне в пользование. Только гандон надо нацепить. Пес их знает, этих Самсоновых... Семейка-то странноватая...

Метнулся кабанчиком в коридор, достал из куртки резинку, и бегу обратно в кухню, радостно припрыгивая. Одеваю член в защиту и спешу скорее сунуть его Пробке в рот. Тычусь головкой в накрашенные уста, прорезиненный твердый кусок плоти беспрепятственно попадает во влажную теплоту ротовой полости, и Юлька жадно обхватывает его губами.

— Ну вот! — весело говорит Самсонов. — Совсем другое дело! А теперь: впер-р-ред!

Стол грохочет сильнее, а Юляшка мычит громче пока мы с красномордым не ловим общий ритм, в котором всем становится комфортнее.

— Йех-йех-йех! — выдыхает Олег при каждом толчке.

— Му-му-му, — сопит Пробка, обсасывая мой конец.

Юляшка, насаженная на вертел, крепче хватается за края столешницы и довольно похрюкивает. Видать, ей все нравится. Запускаю пальцы обеих рук в светлые локоны и принимаюсь молотить яйцами о женский подбородок. Пробка давится, но терпит, пуская слюни изо рта. Посуда под ней брякает, а некоторые приборы валятся на пол.

Все заняты делом. Слышны только шлепки от ударов тел друг о друга, пыхтеж, скулеж и прочее звуковое непотребство, обычно раздающееся в моменты перепихона. Но вдруг Самсонов останавливается и говорит:

— Стопэ, братан! Давай-ка на спину ее перевернем...

— Давай перевернем, — соглашаюсь я.

В четыре руки переворачиваем Юляшку кверху сиськами, заодно сметая со стола мешающую кухонную утварь, и свистопляска продолжается. Красномордый трудится над влагалищем жены, а я все так же довольствуюсь ее ртом. Однако жаловаться мне не на что: затылок Пробки свешивается со столешницы вниз, поэтому мне более чем удобно топить удава в глубинах той части лица, из которой у Леди Гаги льется песня. В общем, я не в накладе. Тем паче, что Юлька не лежит бревном, а пытается принимать активное участие в процессе — ее язык умело ласкает вторгающуюся залупу, а щеками она умудряется еще и изредка ее подсасывать.

Сжимаю молочные сиськи, вынутые из лифчика, и тяну пальцами за соски. Мадам мычит громче и пытается что-то сказать, но говорить с набитым ртом невежливо, поэтому я ее не слушаю и продолжаю сисечные забавы. Уж что, а ее дыни и раньше приводили меня в трепет: большие, но не громадные, почти идеальной формы буфера — гордость Пробки. Сейчас-то уже обвисли слегка, конечно, а на коже появились растяжки, но в целом они не успели еще растерять своей притягательности. Мну их и кайфую, однако сладостный момент прерывает подлец Самсонов.

— А ну-ка, — предлагает он, вытаскивая болт из Юльки, — меняемся дырками!

— Ладно, — соглашаюсь я и, следуя его примеру, вынимаю член из женского рта, — меняемся...

— Р-р-разворот! — орет красномордый, после чего берет жену за ноги и раскручивает ее на столе, словно Якубович барабан. Пробка делает три оборота вокруг своей оси и останавливается раздвинутыми ногами аккурат передо мной, а головой — перед мужем. «Во акробат, — думаю про себя. — Ловко он... Тренировался что ли?»

Мне открываются виды на расхристанную Юлькину щель. Щель широка и мясиста. Смотрит на мир одним, но слишком любопытным глазом. Смотрит вкрадчиво, будто в душу заглянуть хочет. Поэтому я, дабы Пробка не заглядывала своей пиздой в черные закоулки моей души, спешу заткнуть этот глаз самым подходящим в данном случае органом.

Продолжаем втроем дергаться, а Юляшка еще и кончает. Продолжительно по-волчьи воет и трясет задранными к потолку ногами. Дабы они не тряслись у меня перед носом, я нежно обнимаю девичьи ноги, сведя их вместе, и прижимаю к сердцу. Наверное, вернувшийся в Россию эмигрант примерно так же обнимает березку, пуская скупую слезу. Но я не эмигрант, а участник групповухи, поэтому слезу пускать не собираюсь. Пускать я буду не слезу, а кое-что другое, едва оргазм подступит. Однако он не подступает, а я уже, признаться, подустал. Пить надо все-таки поменьше...

— Р-р-разворот! — опять вопит Самсонов, сверкая своей красной харей.

Он снова запускает барабан, Юляшка снова раскручивается на столе юлой, а мне снова достается «Сектор «Приз» в качестве чувственного рта. Он мне надоел, но делать нечего: что выпало —то выпало. Немного помочалив женские уста, я хочу опять обнять березки, поэтому, не дожидаясь разрешения Олега, решаю раскрутить секс-куклу на столе.

— Р-р-разворот! — кричу, подражая красномордому, и запускаю барабан.

Однако опыта в этом деле у меня немного, а силы много: Пробка раскручивается на столе до скорости света и улетает вертолетиком за холодильник куда-то в сторону раковины. Кухню снова наполняют треск и грохот — это Юлька совершила аварийную посадку под раковину.

— Суки! — болезненно стонет она, свернувшись калачиком на ламинате, а мне становится стыдно.

— Это ты, брат, перебрал, — неодобрительно качает головой Самсонов. — Давай-ка ее обратно!

Покачивая перьями на шляпах, то бишь хуями, торчащими из штанов, мы с Олежкой водружаем ругающуюся на меня матом Пробку на стол и перестаем обращать внимания на ее слабые стенания. Подумаешь, полетала немного... Ну, перегнул палку... С кем не бывает?

На этот раз я зорко контролирую, чтобы мне досталась Пробкина пизденка, а не рот, и принимаюсь за дело с двойным рвением и желанием кончить уже да свалить отсюда на веки вечные. Колочусь об ее бедра, глядя, как ствол утопает между половых губ, но оргазм все не идет. Олег пыхтит, Пробка мычит, я соплю, и все вместе мы походим на какой-то чудной агрегат с подвижными механизмами.

Но вот я поднимаю голову, чтобы посмотреть, чем там занят мой новый знакомец Самсонов, а за его спиной вижу Егора Палыча, который стоит в семейных трусах на пороге кухни и задумчиво чешет репу. Собираюсь уже остановиться, дабы не пердолить на глазах родителя преклонных лет его дочурку, но старый вдруг резко подскакивает к Олегу и с остервенением отталкивает его в сторону.

— Отойди, молодо-зелено! — рявкает Палыч. — Вдвоем одну бабу ублажить полчаса не могут, мудозвоны пустоголовые! Учитесь, собаки, как девок жучить надо, слабачье...

Я стою, не вынимая член из Пробки, гляжу на действия Егора Палыча, и глазам своим верить отказываюсь. Потому как старикан достает из обширных семейников полувставший болт, размером в два моих, и сует его прямиком дочери в голову. Та не сопротивляется. Как ни в чем не бывало принимается полировать родную балду со страстью, какой могут позавидовать актеры латиноамериканских телесериалов из девяностых. Самсонов же сидит на полу и яростно теребонькает, краснея пуще прежнего.

Егор Палыч ловит мой очумевший взгляд, хитро щурится и говорит:

— А я тебя, шакаленка, помню! Долго у меня на тебя руки чесались! Но ладно уж... Живи, паскуда.

И принимается ебать дочку по-взрослому, с оттяжкой, проникая глубоко ей в глотку и тревожа гланды. Юляшка дергается от нехватки кислорода, но папаня неумолим.

Видя перед собой сцену инцеста, я дико возбудился, чего не ожидал от себя и сам. Продолжаю пихать в Пробку член, глядя на действия семейки извращенцев уже без былого убер-удивления. Мне требуется всего полминуты, чтобы мощно разрядиться в презерватив внутри Юльки, после чего я отпускаю ее ноги, которые безвольно свешиваются со стола, и отхожу к окну. Мое место тут же занимает красномордый, а я отодвигаю стул от них подальше, сажусь на него, закуриваю, и принимаюсь наблюдать за морально разложившейся троицей.

«Эх, Юля, Юля, — думаю я с грустью, пока Егор Палыч и Самсонов под неистовые вопли «Р-р-разворот!» меняются дырками. — Куда же пропала та девчонка, которую я когда-то считал почти богиней? Канула в блядстве и извращениях. Негоже...»

Когда папаня начал пихать Юльке свою болтяру в задницу, я тихонько поднялся с места, сдернул гандон и кинул его в раковину. Застегнул штаны, протиснулся мимо сношающегося семейства к выходу из кухни и побрел в коридор обуваться.

Вышел из квартиры на лестничную клетку, прикрыл за собой дверь и прислушался, не слышны ли из хаты Самсоновых и Пробок крики и звуки дикого совокупления. Оказалось, что слышны. «Да и хрен бы с ними», — подумал я и побежал по ступенькам подъезда вниз.