Лихорадка, охватившая преподобного Джабстона, проходила в легкой форме, хотя и вызывала у него множество странных мыслей и фантазий. Он слышал, что мисс Маркхэм ненадолго заходила к нему, очевидно, чтобы сообщить, что миссис Смит плохо себя чувствует и не может его навестить.

Возможно, размышлял он, его экономка заболела той же болезнью, что и он. С другой стороны, у него мелькнуло смутное подозрение, что в это дело вмешалась рука Ванессы, хотя он и не мог знать, с какой целью.

Лихорадка действует на людей по-разному, и в случае Персиваля она вызывала у него эрекцию даже чаще, чем обычно. Он надеялся, что Милдред не заметила, как он натягивал простыни во время ее частых визитов в его комнату, принося ему горячий пунш или что-то подобное.

С другой стороны, он втайне желал, чтобы это произошло, потому что ему было любопытно, какова будет ее реакция. Милдред была вдовой, всего на четыре года моложе его, обладавшей весьма крепкими, выпуклыми и аппетитными прелестями, на которые он не раз бросал свой похотливый взгляд. Теперь, когда он лежал в постели, у нее была причина склоняться над ним, и зачастую он с большим трудом удерживался от того, чтобы не погладить ее красивые округлые груди, когда они парили рядом с его лицом или плечом.

Однажды, во время подобных упомянутых нами мысленных мечтаний, он все-таки не смог совладать со своей блуждающей рукой и, принимая чашку чая из рук своей сестры, кончиками пальцев погладил сосок, который был скрыт ее коричневым платьем, а под ним — нижней сорочкой.

При том прикосновении — мимолетном, как ей показалось, — Милдред покраснела и сказала, что оставила чайник на плите, заставив себя отступить с явным покалыванием в груди, оставив Персиваля в страхе, что она может обидеться.

Однако Милдред не обиделась, а наоборот, — винила себя, поскольку была странно взволнована. Своего брата она считала самым честным из людей и очень боялась, что в последнее время сам дьявол постоянно что-то нашептывает ему на ухо. Скромная и тихая во всех отношениях, она все же ощущала какое-то волнение в чреслах, которое иногда выдавало в ее глазах лишь блеском разочарования и упрека самой себе. Добравшись до кухни и оставшись одна на холодном, выложенном каменной плиткой полу, Милдред прислонилась к двери и с грустью подумала о своих похотливых мыслях. «Надо снова выйти замуж», — мысленно сказала она сама себе, но тут же отбросила эту мысль, потому что подобные союзы часто приводили к осложнениям, с которыми ей не хотелось связывать свою жизнь.

Это единственное прикосновение к ее груди было первым за многие годы, и грудь ее была так чувствительна, что она даже почувствовала от этого легкое покалывание в животе.

— О, Перси! — в отчаянии прошептала она, пытаясь позвать на помощь, потому что не было никого, к кому она могла бы обратиться за помощью и утешением, кого-то, кто мог бы утешить ее и направить на путь праведных мыслей, как она уговаривала саму себя. Тяжело привалившись к двери, Милдред поначалу не сразу почувствовала легкого толчка, но потом вздрогнула, услышав свое имя, и шагнула вперед — вся раскрасневшаяся от смешанного чувства вины и тревоги — когда на кухню вошел ее брат.

Какой инстинкт заставил его появиться в этот момент? Возможно, это была всего лишь мимолетная мысль в его голове? Или, может быть, эта единственная, тайная ласка, которую он подарил Милдред, вызвала в нем эмоции, которые оказались сильнее лихорадки?

При его появлении женщина повернулась к столу и, прислонившись к нему, так поспешно достала из-за корсажа маленький носовой платочек, что викарий не мог не заметить ее растерянности и спросил:

— Что с тобой, дорогая?

— Перси, о Перси, меня обуял грех! И почему ты не спишь? Ты должен быть в постели!

— Может быть, мы оба должны быть в постели, моя милая сестра, — ответил он с пафосом, но и не без надежды, потому что тот сигнал, который он подавал, отчетливо подтверждался выпуклостью, проступавшей сквозь его ночную рубашку. Милдред была полностью поглощена своими мыслями, поэтому она, как ни странно, не обратила внимания на выступающую проекцию его члена и лишь услышала, как он спросил в ответ:

— В каком грехе ты находишься, дорогая? Признайся мне, ибо я имею право выслушать тебя первым!

— Но это так ужасно! Ах, Перси, если бы ты только знал!

— Идет ли он от ума или от тела, Милдред?

— Мои мысли, это грешные мысли мои! — истерически воскликнула она.

— Тише, Милдред. Что такое мысли, как не проходящие через ум фантазии? Возможно, ты переутомилась и устала от всего этого? Я ведь был обузой для тебя, я знаю.

— Нет, Перси, никогда! Не говори так!

Не раздумывая, Милдред бросилась вперед и обняла его, так что ее живот столкнулся со стрежнем, который пылал под хлопчатобумажной тканью. И, опасаясь, что при этом открытии она может отстраниться, Перси обнял ее за талию и крепче прижал к себе, наслаждаясь прикосновением ее больших грудей к своему телу.

— Я тоже согрешил, Милдред, и душой, и телом. Но разве мы не родственники? Разве мы не можем свободно говорить в этих четырех стенах о подобных вещах? Даже сейчас — когда ты покинута и одинока, как и я — истинная красота твоего тела прижимается ко мне...

— Нет, Перси, прекрати! Мы не ведаем, что творим! — произнесла Милдред. Осознание пульсации его эрегированного инструмента, упиравшегося в нее, уже не могло быть скрыто даже от нее самой. — Отпусти меня! Умоляю, отпусти! — она всхлипнула и с этими словами вырвалась из его объятий и убежала, хлопнув кухонной дверью.

За всю свою похотливую жизнь развратника викарий слышал множество слезливых отповедей, но ни одна из них не взволновала его больше, чем нынешняя, потому что растлить сестру подобным образом показалось ему даже более ужасным, чем это было бы с любой гордой светской дамой, которая в противном случае уступила бы его капризам.

Когда Милдред взлетела по лестнице, в доме повисла тягостная тишина, вызвавшая у викария громкий вздох и желание потянуться за бутылкой виски. Он был уверен, что болезнь его отпускает, хотя «лихорадка» в его непоколебимо стоявшем инструменте не ослабевала никогда. Черт побери, если бы только здесь сейчас была миссис Смит, а еще лучше какая-нибудь нимфа, ожидающая, когда она предстанет перед его очами, чтобы окропить свою пещерку или заднюю дырочку его любовным соком.

Усевшись за письменный стол, Персиваль начал размышлять о многом, но главным образом об удовольствиях, которым он предавался в этой самой комнате. Так прошло полчаса, потом еще, но в доме по-прежнему царила полная тишина, так что в конце концов он вздохнул, поднялся наверх и тихонько постучал в дверь Милдред.

— Перси, уходи — последовал глухой отрывистый ответ. К своей радости священник отметил, что в голосе сестры не было гнева, он был полон лишь самобичевания.

— Я принесу тебе чаю, моя дорогая, или горячего пунша, или еще чего-нибудь.

— Нет, мой дорогой, потому что теперь никто не может мне помочь, и меньше всего ты.

Минуту или две продолжался этот печальный разговор, пока Перси не испустил глубокий вздох, который, как он искренне надеялся, можно было услышать за дверью, после чего удалился в свою комнату, к своей взъерошенной постели и уставился в окно, стараясь не напевать себе под нос, как он часто делал.

Время шло. До викария доносились отдаленные слабые звуки, когда Милдред вздыхала и снова и снова ворочалась в своей постели, и он нетерпеливо и нервно ждал, что будет дальше. Наконец он услышал, как тихонько открылась дверь ее комнаты, а затем вниз по лестнице послышались ее осторожные шаги. Не зная, как себя вести, но чувствуя, что ему ужасно надоело сидеть в своей спальне, он сбросил ночную рубашку и надел лишь сорочку, бриджи и пару носков.

Вновь в доме воцарилась тишина. Но теперь в ней чувствовалось ожидание — возможно, зловещее, но он не мог сказать наверняка. Должно быть, его сестра уже оделась и собрала чемодан, готовясь к поспешному отъезду. По мере того, как он, выйдя из своей спальни, спускался вниз, он убеждался в этом все больше и больше. Она оставит его, в этом нет сомнения... Мягко ступая, он тихо вошел в гостиную и остановился в изумлении от того, что увидел.

Милдред сидела на диване в пурпурном шелковом халате, который она одевала для отдыха, домашние шлепанцы безвольно свисали с пальцев ее приподнятых ног, как будто их хозяйка сама не знала, надеть их или сбросить. Там, где нижняя часть передних складок халата почти закрывала ее бедра, он мельком увидел верх чулка и кремовую поверхность гладкой кожи ее бедра. Именно там, в этой манящей глубине, предательский блеск белых кружев подсказывал, что на ней, возможно, надета ночная сорочка, но по натянутой оболочке ее халата, туго обтягивающего ее тело, Перси с бьющимся сердцем понял, что под ней, возможно, ничего нет.

Наклонившись вперед и закрыв лицо руками, с распущенными волосами, Милдред неподвижно смотрела на вошедшего брата и, казалось, не замечала, как он пересек комнату и сел напротив нее. Только скрип его стула нарушил тишину. Вокруг них царила торжественная атмосфера.

— Хгм... сегодня такой приятный вечер, сестрица, — начал он, прочистив горло, — неужели ты... как бы это сказать... слишком рано устала?

На мгновение ему показалось, что ответа он не дождется. Потом Милдред медленно подняла голову, и он с ужасом увидел, что по ее щекам текут слезы. Ее ноги чуть разошлись в стороны, отчего халат распахнулся, трепетно и тревожно открыв его взору место соединения ее бедер, — тот райский сад, ту сокровищницу, то волшебное устье, сосредоточие всех земных наслаждений, где — как он теперь ясно видел — провисший подол шелкового халата просто чуть прикрывал ее густую шерстку цвета спелой соломы.

Она, по-видимому, вообще не обращала внимания на то, что она раскрыла ему, ее взор был потухшим, будто отражая ход всех ее мыслей. Потом Милдред умоляющим тоном спросила:

— Перси, умоляю, скажи мне... потому что я думаю только об этом... что есть грех?

Его пенис вновь обрел свою дерзкую прямую осанку, и викарий медленно раздвинул ноги, позволив ей видеть массивный выступ на его бриджах, так как его кресло находилось всего в нескольких футах от ее собственного.

— Как это не покажется странным, моя дорогая, но именно это и доставляет мне величайшее удовольствие. Посему нам не стоит постоянно избегать его, ибо это означало бы отсутствие опыта во всем, что нас окружает, — елейным голосом ответил он.

При этих словах щеки Милдред вспыхнули румянцем. Она тяжело дышала, ее выпуклые груди поднимались и опускались под тонкой тканью, которая еще сильнее подчеркивала торчащие соски его все более откровенному взору. Их взгляды встретились, на мгновение они замерли, ошеломленные, не зная, что сказать.

— Здесь так тихо... так чудесно тихо, — пробормотала Милдред как бы невзначай.

— Здесь некого тревожить, моя милая... здесь нет ушей, которые услышат, нет глаз, которые увидят... — сказал ее брат убаюкивающим тоном.

— И никто нас не увидит... нет, никто...

Милдред откинула голову назад. По ее бедрам, казалось, прошла волна нервозности, заставляя их принять более расслабленную позу. Член Перси гудел, он видел, как подол халата сбился немного в сторону, его край скользнул и повис рядом с ее любовными губками, чью выпуклость он уже ясно видел. С пульсацией в висках он поднялся, чувствуя странную дрожь во всем теле, которая никогда не овладевала им ни с юными послушницами, ни даже с Ванессой.

— Желание — это не грех, Милдред, — хрипло произнес он, в то время как ее взгляд, казалось, застыл на его органе, который так ясно вырисовывался сквозь ткань его темных бриджей.

— О, Перси! Перси, сначала ты должен наказать меня! Высеки меня! — Милдред всхлипнула и вновь закрыла лицо руками.

Ее крик был так удивителен, что брат остановился на полпути. Затем с непривычной настойчивостью он положил руку на ее склоненную голову.

— Да, конечно... сначала я накажу тебя, Милдред... конечно, я выпорю тебя, я так и сделаю. Сними халат, моя дорогая, а я пока принесу нужный инструмент.

— Перси!!!

Ее крик, полный отчаяния, преследовал викария, когда он быстро поднялся в свой кабинет, где, чувствуя себя странно больным от волнения, нащупал свою самую тонкую плеть, тончайшую, как мизинец женщины. Он припомнил, когда в последний раз использовал ее — эта была Арабелла Смитсон-Хайд, которая в свои двадцать два года после десятого удара покорилась первому удару члена, взявшему приступом ее мраморные ягодицы.

Милдред стояла на пороге его спальни, прижав руки ко рту, ее халат распахнулся, открывая еще дремлющие, но такие сладострастные изгибы, которые он так давно хотел увидеть. Будучи женщиной чуть выше среднего роста, Милдред обладала парой прекрасных стройных ног, которые были ни слишком худыми, но и не толстыми. И теперь он мог видеть ее подвязки, складки пурпурного шелка вокруг бледно-бежевого верха чулок, мог видеть ложбинку между ее сочными грудями, которые наполовину скрывал верх ночной сорочки, мог видеть ее упругие торчащие соски, выступающие сквозь белый батист.

— Перси, я не могу! — вновь запричитала она, сжимая и разжимая пальцы. Ее взгляд был прикован к довольно потертому ковру в его комнате.

— Я здесь только для того, чтобы изгнать твои грехи, любовь моя, чтобы избавить твой разум от блуждающих и скитающихся мыслей. Ты знаешь, и я знаю, что сначала я должен опалить тебе попку. Сними халат и расположись в полной готовности на диване. Я позабочусь о тебе. Если между нами и должен быть грех, то пусть он не будет прикрыт тем лицемерием, которое пятнает умы других. Мы не такие, как они. Представь мне свою попку, любовь моя, свой прекрасный и выпуклый задок, к которому так часто стремились прикоснуться мои руки. А теперь восприми свою плеть, Милдред! Давай!

— Аааххх! — ахнула женщина, когда с этими словами брат схватил ее за запястье, потянул и прижал к ожидавшему ее дивану. Затем, забросив вверх ее халат и сорочку, он быстро заткнул их ей под мышки, чтобы высвободить грудь, и отступил назад.

— Если мы оба в грехе, Милдред, то пусть наши слова пробудят те мысли и желания, которые мы намереваемся воплотить. Выпрями ноги и держи их широко расставленными. Отставь свой зад, хорошо выпяти его назад — представь его мне, как подобает сестре!

— Пер... Перси!!! — Когда ее плечи и голова опустились вниз, а волосы рассыпались по спинке сиденья, Милдред сделала движение, будто собиралась снова распрямиться, но дрожащее движение ее спины оказалось достаточным предупреждением для ее брата, который часто сталкивался с подобным упрямством.

«Вжжжжж» — пропела плеть, глубоко впиваясь в оба нижних полушария и оставляя на них тонкую розовую полоску, которая вызвала у Милдред ответный вопль:

— Нееееееееет!!!! — крик, к которому викарий хорошо привык. Не давая ей передышки, он нанес еще один удар по ее великолепно выпирающему задку, который заставил ее приподняться на цыпочки и более явно показать ему пухлые губки своей норки.

— Ааахххгрррр! Перси, стой! Я не могу, не могу этого вынести, нет!!!!

«Вжжжж» — Третья, гораздо более глубокая полоса, прорезала эти пухлые, упругие полусферы, заставив ее бедра извиваться.

— Это необходимо, моя дорогая, чтобы подготовить тебя к мужскому члену. Ведь я-то хорошо это знаю. Еще три удара, моя милая, и тогда я овладею тобой. Твоя пещерка давно нуждается в хорошей смазке, разве нет?

— Нет, Перси! Ооооо! Не говори так! Как ты можешь? Нет! Нет!! Аааааа!!!

Крик, вырвавшийся из горла Милдред, был, безусловно, самым пронзительным, потому что Перси нанес ей резкий, быстрый двойной удар, проведя плетью слева направо по ее дрожащему, рассеченному шару, а затем, изменив направление, заставил ягодицы Милдред заметно сжаться, когда ее визг достиг самой тонкой, самой высокой ноты.

— Аааааууууу! — всхлипнула Милдред спустя несколько секунд. Нанеся в пароксизме возбуждения последний удар и отбросив плеть, Перси схватил ее крепкие округлые бедра и ворвался своим членом между влажными губками ее щелки.

Зачастую в этой позе он поначалу входил в девушку лишь наполовину, чтобы победить и успокоить ее последние, самые отчаянные, извивания, а горячая пульсация его инструмента передавала нужное сообщение просительнице. Однако сейчас, он полностью зарылся в нее одним быстрым ударом и заставил обожженные половинки попки Милдред упереться в его живот, и в то же самое время, склонившись над ней, взял обеими ладонями ее торчащие груди и еще глубже погрузился в сочный канал ее плотно сжатой пещерки.

— Персиииииии! — выкрикнула Милдред, дико вращая задком, пока он мощно гнездился в ней.

— Какая же у тебя задница, какие сиськи, какие великолепные бедра! Ну же, моя сладкая, раскорячься хорошенько и раздвинь свои ноги — мы уже согрешили, так давай же будем трахаться!

— Оооо, Перси, ооооууу! О, он внутри... он внутри!!!

— Успокойся, моя дорогая! — гремел Перси, блаженно напрягая свои сильные ноги, когда бархатные стенки ее гнездышка сомкнулись вокруг него, но в то же время он уже пришел в себя. Как уже было замечено в случае с Ванессой, в его характере было вызывать полное повиновение у новой женщины, и в этом смысле его курлыкающая и трепыхающаяся сестра несла для него, несомненно, новый опыт.

— Оооооххххх!!!! — снова выдохнула Милдред, но, к его облегчению, захлебнулась от страсти и больше не произнесла ни слова, пока его толстая длинная пика стала ее обрабатывать.

Никогда еще прежде викарий не имел более страстного секса, ибо он чувствовал, что в этой первой кровосмесительной схватке, в которую оба они оказались медленно, нерешительно, но неумолимо вовлечены, Милдред нужно было «обслужить» со всей возможной тщательностью. Ощущение ее спелых ягодиц, врезающихся в него с каждым толчком внутрь, было восхитительным. Чуть приподнявшись на носках, он стоял, расставив ноги и выпрямив спину, в то время как его чресла ритмично двигали его пульсирующий член взад и вперед в ее жаркой щелке. Несколько раз он бросал взгляд вниз, чтобы с возбужденным удивлением видеть этот вновь и вновь обновляющийся вход и чувствовать упругие толчки ее прекрасной попки в его живот.

Оба сопели, оба тяжело дышали, оба испускали слабые стоны. В тишине гостиной раздавался тихий хлюпающий звук, сопровождаемый легким скрипом спинки дивана при каждом толчке. И эти тихие ритмичные сладострастные звуки, лишенные посторонних голосов, музыкой звучали в голове викария.

Тем не менее, после нескольких минут этого сладострастного упражнения и чувствуя, что он вот-вот взорвется, викарий задыхаясь спросил:

— Ты уже кончила, Милдред?

— Оооооо, Перси!!!

— Милдред... ты... ты... готова?

— Даааааааа!!!

— Хорошо, моя сладкая, тогда давай кончим... кончим еще раз... и кончим радостно вместе, потому что я собираюсь наконец наполнить твою киску!

— П... п... п... — заикаясь, выдохнула Милдред, которую, по правде говоря, позорно покинули все чувства, кроме вожделения.

— Работай хорошенько своей задницей, потому что в будущем я буду часто трахать тебя!!!

Тихий вскрик донесся от женщины, потому что сама грубость его слов привела ее в еще бóльшее неистовство. Оргазмируя, бурно изливая свои соки, она в то же время почувствовала первые длинные, густые струи спермы из члена брата, заливающие все нутро ее разгоряченной сокровищницы. Ее попка дико извивалась в восторженном ответе.

— О, Перси, да! Да, больше!! Еще! Еще!! Ещеееее!!!

— Какая же ты великолепная трахальщица, Милдред. Мы давно должны были это сделать. Боже мой, как сильно я изливаюсь в тебя! Аааааааа!

С этим криком викарий рванулся вперед, напоследок обдавая гладкие внутренние стенки ее норки своим семенем, пока он не испустил последний животный рык и, стиснув зубы от восторга, не замер, стоя на дрожащий ногах со своим пульсирующим членом, полностью погруженным в нее, тогда как Милдред осталось лишь пассивно отзываться на его, теперь уже покидающую, волю.