Полинка

Лет десять не был на своей малой родине. Оставшийся от родителей дом стоял закрытым, яблони в саду ещё плодоносили, забор покосился, крыша протекала.

Сердце защемило, когда в фары осветили покосившийся отчий дом, и ветви яблонь, прогнувшиеся до самой земли под тяжестью плодов.

Долго ковырялся ключом в заржавевшем замке, пока он открылся. Щелкнул выключателем и понял, что дом обесточен.

–Ладно, завтра буду разбираться в чем дело? – решил я и пошел за фонарем в машину.

В одном из окон соседского дома горел свет.

– Интересно, кто там сейчас? Баба Поля умерла лет двадцать, наверное, назад, дочь её, Ольга, пользовалась участком как дачей, да и то, бывала наездами. Интересно, Полинка её уже, наверное совсем взрослая девица, наверное уже и замуж вышла. Сегодня уже не пойду к ним.

С помощью фонарика нашел в кухонном столе свечи, зажег одну и поставил в крышку от банок. При тусклом освещении обошел дом. Давно не беленная печь, занимающая весь центр дома, сразу напомнила детство. В сильные морозы уютно было на теплой лежанке. Лежишь, бывало, закинув ногу на ногу головой к лампочке без абажура, читаешь книжки, или, свесив голову наблюдаешь, как кошка играет с котенком. Тот резвится, напрыгивает на мать, а она лапкой аккуратно его ударит так, что котенок переворачивается на спину. Вскочит и снова на мать, и снова она его лапой, так, что кубарем катится.

Вспомнил, и даже слезы накатились. Старческая сентиментальность? Да, вроде ещё не старик, в прошлом году сорок праздновал. Есть поверье, что сорок лет не отмечают, что-то приплетают про сорок дней. А я плевал на все эти предрассудки, собрал знакомых, накрыл поляну. И, хорошо посидели: пили, ели, вернее закусывали, пели, конечно. Я уже знаю, когда хватит. Когда Сергей вспоминает старую студенческую песню «Через тумбу-тумбу-раз, через тумбу-тумбу-два...» Голос у него сильный, и поёт он от души да ещё и барабанит по столу так, что посуда подпрыгивает. Это уже сигнал, что надо завязывать.

Снова сходил к машине, принес в дом сумку с вещами, достал старый спальник.

– Завтра при дневном свете буду разбираться с бельем, что постирать, что выбросить. Нашел в прихожей оцинкованное ведро, сходил к колодцу, умылся прямо из ведра, набрал другое и занес в хату.

Достал бутылку водки, разложил на газетке нехитрую снедь: шмат сала, лук, ражной хлеб, нашел на полках стопки, сполоснул и налил стопку себе и одну для всех тех, кого помнил, кто покинул когда-то этот дом, чтобы переселиться в мир иной.

Спал, конечно, плохо, часто просыпался. Сетка кровати подо мною скрипела так тоскливо, и так узнаваемо, что воспоминания детства долго не давали заснуть. Родительская кровать тоже была оттуда, из детства. Когда я жил в общаге, то спал на панцирной сетке, а у этой она была похожа на паутину. А спинки? Тогда мне казалось, что они попали к нам из какого-то музея, до чего они были красивы. И, хотя никелированные когда-то шары, венчающие это чудо, уже тогда были облезлые, но впечатляли.

Уже при свете утреннего солнца я ещё повалялся и в одних трусах вышел на высокое крыльцо, потянулся, увидел за соседским забором какое-то движение и быстренько заскочил в дом.

– Вдруг это Полинка? Что она подумает? Вышел, старый дурак, почти голый. Нашел в сумке спортивный костюм и уже смело вышел во двор. За домом, в тылах, снова разделся до трусов, облился холодной колодезной водой, растерся полотенцем и одевшись смело потопал к соседскому забору.

– Здравствуйте, соседи, – громко крикнул через забор.

Из-за теплицы не спеша вышла молодая, красивая и совсем голая женщина.

– Здравствуйте дядя Саша, – даже не сделав попытку спрятаться или хотя бы закрыться, – с улыбкой сказала она, – а я утром увидела машину и сразу поняла, что вы приехали. Давно вас не было!

– Неужели, Полинка, – промелькнула в голове мысль.

Я инстинктивно отвернулся, в надежде на то, что она либо скроется за домом, либо накинет на себя что-нибудь, и сразу же отметил, какая стройная у неё фигура, красивые груди с большими темными ареолами вокруг розовых сосков.

– Не узнаете? Я же Полина, – даже не сделав никакой попытки одеться, заговорила она, – конечно, когда вы были здесь последний раз, мне, было лет тринадцать.

– Почему же, узнал, – смущенно ответил я, – просто, как-то неудобно. Ты бы накинула на себя что-нибудь.

– А зачем? Мне так хорошо и удобно. Загораю, отдыхаю. И тело тоже отдыхает от одежды!

– Ну, мне как-то неудобно, я же вдвое тебя старше, мне стыдно.

– Да бросьте, дядя Саша, стыд это пережиток прошлого. Нужно быть естественным. Люди же рождаются голыми, и это естественно. А потом уже их начинают родители кутать, да ещё и внушать, что быть голым – стыдно.

– Ну, если тебе не стыдно, то стыдно мне.

– Ну, это ваша проблема, – засмеялась она, – можете на меня не смотреть. Хотя, думаю, вам самому хочется. Ничего, может со временем привыкните.

– Но ведь в городе ты так не ходишь?

– Да, там меня неправильно бы поняли все эти моралисты и пуритане. В городе я вынуждена следовать их правилам. А здесь я у себя дома и хожу, как хочу. Если кому-то не нравится, тот путь огораживается высоким забором. Но, думаю, дядя Саша, что вы бы просверлили дырочку и подглядывали за мной?

– Да, не буду я огораживаться, но, всё равно, согласись, нужно привыкнуть, я же человек уже пожилой, старой закалки.

– Да какой же вы пожилой, как раз в том возрасте, какой мне нравится. Я думаю, что партнер должен быть старше женщины лет на двадцать. Такие мужчины более опытные, всё умеющие.

– Ну, спасибо тебе, уже и в партнеры меня записала.

– А вы что же, категорически против?

– Слушай, Полинка, ты меня просто в краску вгоняешь, такие разговоры завела. И, насчет опытности, думаю я тоже тебе не подойду.

– Ну, вот видите, значит против партнерства, – она опять засмеялась, – вы не возражаете?

– Слушай, Полинка, прекрати, ну, правда мне неловко.

– А вы знаете, дядя Саша, я же вас страшно любила тогда, в детстве. Залягу, бывало, в огороде, и наблюдаю за тем, как вы у себя по участку ходите. Завидовала очень вашей жене, что она может вас запросто обнять, поцеловать. И ревновала страшно вас к ней, когда представляла, как вы ночью ласкаете её, обнимаете, проникаете в её влагалище.

Постоянно о вас думала, когда ласкала свою письку и клитор, вставляла пальцы и представляла, что это ваш член входит в меня.

– Всё, Полинка, прекрати надо мной издеваться, я же не железный!

– Да я сама вижу, что не железный, вон какой у вас, – она показала пальцем на ширинку, – бугор вырос.

Не выдержав этой пытки, я развернулся и уже на ходу спросил,

– Ольга то здесь?

– Нет, она в последнее время не появляется. У её нового мужа дача совсем рядом от города, так что они там трудятся всей семьей!

Ошарашенный таким утренним приемом я снова удалился в тылы, ещё раз облился, слегка успокоился и занялся исследованием своего хозяйства.

Когда ехал сюда, то, даже и не думал оставаться надолго, да и собирался продать дом с участком. Но эта утренняя встреча полностью изменила мои планы. Сколько я ни старался, мои мысли всё равно вертелись вокруг Полины. Я уже придумывал повод, чтобы вновь прийти к ней. Но, ничего дельного не придумал. Она сама объявилась у моего дома. На этот раз на ней была широкая трикотажная майка, едва прикрывающая письку.

– А как же твои принципы, – едва сдерживая свою радость, задал я ей свой провакационный вопрос, заранее зная, что она с легкостью вывернется. И не ошибся.

– Ну, сейчас же я не на своей приватной территории, а на вашей, да и по проселку прошла сорок шагов, а это территория общественная.

– А что, Полина, много людей в деревне осталось?

– Да, постоянно живет только баба Настя, там, за бугром, да и то, сын хочет её сдать в дом престарелых, а хозяйство продать.

– Кто же его купит? Я когда ехал ночью, глянул, дом почти завалился.

– Да, дом не главное. Сейчас покупают из-за земли. Дом снесут, построят дачу.

– И много на лето дачников съезжается?

– Да не очень. Вот я наезжаю, да ещё там, на краю семья многодетная.

– Значит, мужчин свободных нет?

– Ну, почему же нет, – она снова захихикала, – вот, вы приехали!

– Слушай, Полинка, ты опять за прежнее!

Я снова так разволновался, что порезал пилой палец. Кровь крупными каплями заливала ступеньку крыльца. Достав носовой платок я обернул им руку.

– Перевязать надо, – деловито сказала Полина, – у вас аптечка есть.

– Конечно, в машине есть, только я не знаю, что там внутри. Может быть одна коробка.

Полина быстренько побежала к машине, открыла заднюю дверь и слегка наклонилась, разыскивая аптечку, оголив свою попку и шелку. Я просто обомлел от этой картинки: между пухлыми большими губами виднелись аккуратненькие темно-розовые малые губки. Естественно едва успокоившийся член снова налился кровью и предательски обозначился бугор в моих шортах.

– Ну, вот, перекись есть, бинт стерильный, – затараторила прибежавшая Полинка, – сейчас я вам перевяжу руку, и заживет «как на собаке»!

Сказав это, она снова хитро захихикала, и я понял, что она хотела, наверное, сказать «как у кобеля». Убрав остатки крови, она залила ранку перекисью, и умело перевязала два пальца.

– Как здорово у тебя это получилось, – удивился я, прямо как у медсестры.

– Обижаете, дядя Саша, я же врач, эпидемиолог правда, но подрабатывала в студенческие годы медсестрой, так что практика есть. Где у вас тряпка, надо ступеньку протереть.

– Да не знаю, я здесь ещё плохо ориентируюсь, а ты меня утром так ошарашила, что я остатки разума потерял.